Я знаю, как легко влюбиться в экранный образ. Особенно если ты — советский зритель, сидящий перед телевизором в хрущёвке с ёлкой, мандаринами и тазиком оливье. А там — она. Надя. Тонкая, деликатная, воспитанная, будто из воздуха сотканная. Женщина мечта. Женщина, в которую влюбляешься в «Иронии судьбы», ещё до того, как она открывает рот. Советские мужчины — да и женщины, давайте честно — не просто полюбили Барбару Брыльску. Они её обожествили.
Но всё пошло наперекосяк, как только стало ясно: Надя Шевелёва и Барбара Брыльска — это вообще две разные вселенные. С разными климатами, рельефами и, уж простите, темпераментами. Потому что если Надя — тихий снегопад, то Барбара — метель на скорости 160 км в час.
Я долго не мог понять, почему при всей этой славе, при народной любви и красивой внешности, за глаза её называли злобной. Не вредной, не капризной — злобной. Как будто она не просто доставляла неудобства, а прожигала людей насквозь. А потом, когда начал копать — стало понятно: Брыльска была не просто актрисой, а женщиной, которой всегда было мало. Любви — мало. Свободы — мало. Уважения — мало. И все, кто стоял у неё на пути, становились либо врагами, либо — на один вечер.
Меняла мужчин, как туфли. Не потому что была порочной. А потому что иначе — скучно. Потому что любовь, если она не сносит крышу, — это не любовь, а соглашение. Так думала она. И поэтому первая семья — рассыпалась. Вторая — сгорела. Третья… там вообще трагедия.
Но давайте по порядку. Потому что жизнь Барбары — это не прямая линия. Это рваная кардиограмма души, которая всё время искала: себя, смысл, чувство, Бога — кого угодно, лишь бы не остаться одной.
Когда я впервые прочитал, что на съёмках «Иронии судьбы» она добавляла водку в лимонад, я усмехнулся. Типа — эй, Надя, полегче. А потом — вздрогнул. Потому что это многое объясняло. Её вспышки, капризы, отказы надевать платье, «которое старит». Скандалы, потому что Мягков ей «неприятен». Да она просто не играла Надю — она её ненавидела.
Барбара была актрисой европейского толка, смелой, без тормозов. В Польше она давно уже раздевалась на экране, а тут ей дали приличную учительницу и кучу ограничений. И рядом — советская съёмочная группа, где всё по правилам, по букве. А она — огонь, страсть, скандал. В кадре — ангел, вне кадра — фурия.
И вот в этом контрасте и родилось народное разочарование. Потому что зритель влюбился в иллюзию. А за кадром была женщина, которая курила, пила, кричала и презирала малейшее лицемерие. Она не хотела быть удобной. Она вообще ничего никому не хотела.
Говорят, актриса должна быть лёгкой в общении, покладистой, умеющей договариваться. Барбара в этом смысле была провалом. Валентина Талызина, которая за неё озвучивала Надю, потом признавалась: Брыльска даже спасибо не сказала. Потому что считала: сама справилась бы. Только зрители — нет. Они бы не поняли польский акцент. А она всё равно обиделась. Её гордость была выше логики.
И вот — банкет, по традиции. Актриса из Европы приглашает всю съёмочную группу. Ресторан, зал, вино… и никто не приходит. Ни один человек. Потому что у всех внутри уже был этот осадок. Барбара — не своя. Чужая. Грубая. Слишком уверенная. Слишком европейская. Слишком настоящая.
Но вы думаете, она страдала? О нет. Она выпила бокал, подняла бровь и пошла дальше. Потому что жить в роли она умела только в кино. В жизни она выбирала быть собой — даже если это «собой» причиняло боль другим.
Когда уходит дочь — остаётся пустота
Любовь, как в книжке — это точно не про Барбару. Она не была той женщиной, которая мечтает о венчании и дачном домике с мужем. В её жизни всё было громко: влюблялась — как в омут, бросала — как горячий утюг, горела — без остатка. Даже первый брак был не из-за «любви до гроба». Ян Боровиц просто был красив. Всё. Остальное — неважно.
Уже в этом первом замужестве она поняла, что жить по формуле «дом, борщ, верность» — не для неё. За кадром крутились романы. Она могла быть с одним — и думать о другом. А когда появился актёр Ежи Зельник, Барбара просто снесла себе крышу. Сначала был роман. Потом долгий, изматывающий треугольник. А потом — свадьба.
Он был моложе. Красив, успешен, страстен. Она — огонь. Но два пожара не греют, они сжигают. Ревность, драки, сцены, недоверие — всё это было не в сериале, а в их реальной жизни. Она могла сорваться в истерику на ровном месте. Он в ответ — завёл интрижку. И вот — всё. Бросила. Ушла. Без истерики. Без слёз. Потому что в душе у неё уже всё было обуглено.
Но дальше было хуже. Настоящее, тяжёлое, невыносимое «хуже».
Третий муж — врач Людвиг Космаль. Казалось бы, всё другое: стабильный, не из актёрской среды, красивый, надёжный. И всё равно — не сложилось. Потому что она — не женщина, которая может раствориться в мужчине. Даже если любит. Даже если рожает от него детей.
Сын. Дочь. Казалось, вот оно — точка опоры. Семья. Но и здесь всё развалилось. Он изменял. Она мстила. Он замолкал. Она кричала. И снова — развод. Опять — без сожаления. Словно вычеркивала этапы жизни одним нажатием клавиши Delete.
Но в этот раз у неё остался сын. И дочь.
Дочь… Бася.
Бася Космаль была её отражением. Красавица — настоящая. В ней была нежность отца и страсть матери. Модель, актриса, любимая всеми. Её хотели видеть на подиумах Парижа и Милана. Ей пророчили карьеру звезды. А Барбара гордилась. Но по-своему. Холодно, на расстоянии. Потому что всё внимание Брыльска снова отдавала… не детям, а своей бурной, нескончаемой личной жизни.
С Басей всё было сложно. Дочь почти воспитывала брата, справлялась с домом, строила карьеру. Мать рядом была нечасто. А когда была — то вечно в полуссоре с жизнью. Но всё равно — дочь любила её. Понимала. Или старалась понять. Потому что мать, даже когда плохая — всё равно мать.
И вот в один день всё оборвалось. Авария. Мгновение. И всё.
Басю не стало.
И вот тут рухнула даже Барбара. Сильная, стальная, скандальная Брыльска сломалась. Впервые по-настоящему. Не притворно, не демонстративно — а как человек. Настоящий. Сломанный. Разбитый.
Она заперлась в доме. Не выходила. Плакала ночами. Обвиняла себя. Кричала на Бога. Пила. Много. Не чтобы повеселиться — а чтобы забыться. Исчезнуть. Умереть вместе с дочерью, хотя бы внутри. Потому что жить, зная, что ты не уберегла, — невыносимо.
Те два года — будто вырезаны из её жизни. Она не снималась, не принимала звонков, не давала интервью. Её забыли. И в Варшаве, и в Москве. В польском кино её уже не ждали. В российском — тоже.
Она была мёртвой. Только дышала.
И спас её… сын. Именно он стал её последней точкой на карте. Ради него она вылезла из своей скорлупы. Вернулась — не в кино, нет. В жизнь. Она начала снова готовить, говорить, читать. Медленно, как после аварии, в которой выжил не весь организм. А только сердце.
Возвращение без аплодисментов
Иногда прошлое возвращается — но не с цветами, а с зеркалом. И заставляет взглянуть в него, даже если ты давно не хочешь. Так было и с Барбарой.
Когда ей предложили сняться в продолжении «Иронии судьбы», она уже не горела. Не хотела. Знала, что это будет как петь на могиле. Роль Нади, той самой — была давно умерла. Народ по-прежнему обожал её. Но не её — а ту, с экрана. Ту, которой она никогда не была.
А всё равно согласилась. Может, из благодарности. Может, потому что актёр без зрителя — как птица без крыла. А может, просто устала от тишины. Да, она сыграла. Снова стала Надей. Только уже не той — лёгкой, воздушной, с наивной интонацией. А уставшей. Силуэт остался, голос стал дрожать. Глаза говорили: «Отпустите меня».
Фильм провалился. Зрители не простили. Слишком большая была дистанция между воспоминанием и реальностью. Актёры постарели, магия ушла. Вроде бы она сделала всё правильно — но никто не захотел её видеть такой. Седой. Настоящей. Без фильтра ностальгии.
В обычной жизни Брыльска давно перестала быть «той самой Барбарой». Ни водки, ни мужчин, ни ролей. Она поселилась в деревне, в доме, где всё просто. Где нет света софитов. Где есть сын и внуки. И она — совсем другая.
Теперь она не следит за модой. Не устраивает скандалов. Не спорит с режиссёрами. Она режиссирует другое — семейные ужины, уроки с внуками, сбор яблок в саду. И знаете, в этом есть что-то великое. Потому что женщине, которая была бурей, стать тишиной — это тоже талант.
Однажды она сказала в интервью:
«Старые мужчины меня не интересуют, а молодые — не смотрят».
В этой фразе — вся Брыльска. Прямая, с иронией. Съедающая реальность ложкой без сахара. Женщина, которая не пытается казаться. Потому что ей больше не для кого. Потому что ей, наконец, достаточно себя.
Когда я думаю о Барбаре, я не вижу Нади. Не вижу ни кадра из «Иронии судьбы», ни её обложек, ни скандалов. Я вижу пожилую женщину, которая идёт по саду, держит за руку внука, и говорит ему что-то по-польски. А потом смеётся. И в этом смехе — нет боли. Впервые за много лет.
Потому что всё, что можно было потерять, она уже потеряла. Всё, что можно было простить — простила. И всё, что осталось, — уже не роль. Это жизнь. Такая, какая есть. Без грима. Без дублей.
И знаете что? В этом — куда больше любви и правды, чем в любом новогоднем фильме.
