Анатолий Петрович смотрел на жену так, словно она вдруг заговорила на китайском языке. Его крупное лицо с отвисшими щеками приобрело выражение полного недоумения, а редкие волосы на макушке встопорщились от того, что он судорожно тер затылок.
— Вер, ты чего? Тебе шестьдесят семь, а ты надумала разводиться? — повторил он, откладывая газету с кроссвордами и поправляя съехавшие очки. — Мозги совсем поехали, да?
Вера Николаевна стояла у окна, держа в руках чашку с остывшим чаем. Ее прямая спина и поднятый подбородок выдавали внутреннее напряжение, но голос звучал на удивление спокойно:
— Толя, я уже все решила. Завтра иду к адвокату.
— К адвокату? — Анатолий Петрович подскочил с кресла так резко, что домашние тапочки слетели с ног. — Да ты что, белены объелась? Сорок три года вместе прожили! Дети, внуки… А ты — к адвокату!
Он принялся нервно расхаживать по комнате, размахивая руками и бормоча что-то про женскую логику и климакс, который, по его мнению, давно должен был закончиться.
Вера молча наблюдала за этим представлением. Ее муж в домашнем халате, растрепанный и возмущенный, вдруг показался ей совсем чужим человеком. Странно, как можно столько лет жить рядом с кем-то и вдруг понять, что не знаешь его совсем.
— Толя, садись. Поговорим нормально, — сказала она, поворачиваясь к нему.
— Какой тут разговор! — взвился Анатолий Петрович. — Ты меня с ума свести хочешь? В нашем возрасте люди о внуках думают, дачу обустраивают, а не разводятся как малолетки!
Вера поставила чашку на подоконник и села на край дивана. В ее движениях была какая-то новая решительность, которую Анатолий Петрович никогда раньше не замечал.
— А знаешь, Толя, я вчера Леню Морозова встретила, — произнесла она тихо.
Анатолий Петрович замер посреди комнены. Фамилия эта прозвучала для него как выстрел. Он медленно повернулся к жене, и в его глазах промелькнуло что-то похожее на страх.
— Какого еще Морозова? — хрипло спросил он, хотя прекрасно понимал, о ком идет речь.
— Леонида Морозова. Помнишь такого?
Конечно, помнил. Как можно забыть человека, из-за которого сорок с лишним лет назад его будущая жена чуть не вышла замуж за другого? Тогда, в далеком 1981 году, Анатолий работал на заводе контролером ОТК, жил с матерью в двухкомнатной квартире на окраине города и считал себя вполне завидным женихом. А этот Морозов… Этот был красавцем, инженером, да еще и с собственной жилплощадью.
— Ну и что с того? — буркнул Анатолий Петрович, пытаясь изобразить равнодушие. — Старые знакомые встречаются, это нормально.
— Мы с ним в кафе зашли. Поговорили, — продолжала Вера, внимательно наблюдая за реакцией мужа. — Он мне кое-что интересное рассказал.
— Что именно? — голос Анатолия Петровича стал еще более хриплым.
— Про твою маму. Про то, как она к его матери приходила. Помнишь?
Анатолий Петрович почувствовал, как у него перехватывает дыхание. Он опустился в кресло и снял очки, принявшись их протирать дрожащими руками.
— Не помню никого, — пробормотал он.
— А Леня помнит. Очень хорошо помнит, — Вера встала и подошла ближе. — Помнит, как твоя мама Анна Ивановна пришла к его маме и устроила целый спектакль. Рассказывала, какая я охотница за чужим добром, как мечтаю завладеть их квартирой, как строю коварные планы.
— Бред какой-то, — слабо возразил Анатолий Петрович, но по его лицу было видно, что он прекрасно знает, о чем идет речь.
— Твоя мама говорила, что я специально к Лене подкатываю, что у меня глаз на его жилплощадь положен. Что я такая… расчетливая, — Вера произнесла последнее слово с особым ударением. — А еще она клялась и божилась, что ты меня любишь до смерти, что готов на все ради меня. И что если его мама не вмешается, то я выберу того, у кого квартира побольше.
Анатолий Петрович молчал, переводя взгляд с жены на свои руки и обратно.
— И знаешь, что самое интересное? — продолжала Вера. — Мама Лени поверила. Решила, что лучше сыну жениться на той девочке из их института, на Галке Семеновой. Помнишь Галку? Тихую такую, в очках?
— Помню, — едва слышно ответил Анатолий Петрович.
— Мама Лени устроила ему настоящую головомойку. Сказала, что я его использую, что такие, как я, только и думают, как бы поудачнее устроиться. И что если он на мне женится, то лишится ее благословения.
Вера подошла к окну и снова взяла в руки чашку с остывшим чаем. На улице было солнечно, по тротуару шли молодые мамы с колясками, играли дети. Жизнь продолжалась своим чередом, а у нее внутри что-то кардинально менялось.
— Леня мне все рассказал, — продолжила она, не оборачиваясь. — Как он ко мне пришел в тот вечер, помнишь? Как сказал, что мы не подходим друг другу? Как объяснил, что лучше расстаться по-хорошему?
— Ну и что с того? — Анатолий Петрович попробовал перейти в наступление. — Расстался и расстался. Значит, не любил по-настоящему.
— А вот тут ты ошибаешься, — Вера повернулась к мужу. В ее глазах были слезы, но голос оставался твердым. — Любил. Очень любил. И я его любила. Но он поверил своей маме. Решил, что она лучше знает, кто мне нужен.
— И правильно решил! — вспыхнул Анатолий Петрович. — Раз так легко отступил, значит, никакой любви не было!
— Он был послушным сыном, — тихо сказала Вера. — И мамино мнение для него много значило. А она была умной женщиной, твоя мама. Очень умной.
Анатолий Петрович встал и подошел к жене. Его лицо было красным от волнения.
— Вера, ну что ты ворошишь старое? Сорок три года назад это было! Мы же хорошо жили все эти годы! Детей вырастили, внуков нянчим…
— Хорошо жили? — переспросила Вера, пристально глядя на мужа. — А ты уверен?
— Конечно, уверен! Мы же семья, Вер! Настоящая семья!
— Семья… — повторила Вера задумчиво. — А знаешь, что мне Леня еще рассказал? Про твою маму?
Анатолий Петрович замолчал, ожидая продолжения.
— Она ему года через три позвонила. Сама! Представляешь? И призналась во всем. Сказала, что переживает, правильно ли поступила. Что боялась за твое счастье, думала, что я тебя брошу ради более выгодной партии. А потом добавила: «Но теперь вижу — они подходят друг другу. Верочка хорошая жена, хозяйка отличная. И Толя мой доволен». Представляешь? Она гордилась тем, как удачно все устроила.
— Мама хотела как лучше…
— Для тебя хотела как лучше, — жестко поправила Вера. — А обо мне не подумала. О том, что я чувствую, что мне нужно.
— Да что ты выдумываешь! — взорвался Анатолий Петрович. — Я тебя любил! До сих пор люблю!
— Любил? — Вера горько усмехнулась. — Толя, а ты помнишь, как мы поженились?
— Конечно, помню! Как можно забыть такое?
— Тогда скажи: я была счастливой невестой?
Анатолий Петрович открыл рот, чтобы ответить, но слова застряли в горле. Он действительно помнил их свадьбу. Помнил, как Вера стояла рядом с ним в зале торжественной регистрации бледная и молчаливая, как произносила слова согласия тихим, безжизненным голосом. Тогда он списал это на волнение, на естественную робость невесты. Но сейчас, глядя на жену, он вдруг понял, что она просто… смирилась.
— Ты была немного взволнована, это нормально, — пробормотал он.
— Взволнована? — Вера подошла к комоду и достала оттуда старый альбом с фотографиями. — Посмотри на эти снимки, Толя. Посмотри внимательно.
Она раскрыла альбом на странице со свадебными фотографиями. Анатолий Петрович неохотно подошел и взглянул на черно-белые снимки сорокалетней давности.
На фотографиях он выглядел счастливым и довольным — широко улыбался, обнимал невесту, поднимал бокал с шампанским. А Вера… Вера на всех снимках была серьезной, даже грустной. Ее улыбка казалась натянутой, глаза смотрели куда-то в сторону, а не в объектив.
— Видишь? — тихо спросила Вера. — Я выходила замуж без любви, Толя. По расчету. Потому что надо было как-то устраивать жизнь, а ты был хорошим человеком, работящим, надежным.
— Но потом же… потом ты меня полюбила? — в голосе Анатолия Петровича звучала мольба.
— Привыкла, — честно ответила Вера. — Привыкла, притерпелась, приспособилась. Родила детей, воспитывала их, вела хозяйство. Была хорошей женой, как умела.
— А разве этого мало? — воскликнул Анатолий Петрович. — Разве мало прожить сорок три года в мире и согласии?
— Мало, — твердо сказала Вера. — Оказывается, очень мало.
Она закрыла альбом и убрала его обратно в комод.
— Знаешь, что мне Леня вчера сказал? — продолжила она, не глядя на мужа. — Он сказал, что все эти годы помнил меня. Что часто думал, как бы сложилась наша жизнь, если бы тогда, в молодости, все было по-другому.
— И что, теперь собираетесь наверстывать упущенное? — ядовито поинтересовался Анатолий Петрович. — В семьдесят лет играть в любовь?
— Ему шестьдесят девять, — спокойно поправила Вера. — И не в любовь мы собираемся играть. А просто… жить честно. Наконец-то.
— Честно? А как же дети? Внуки? Как же все, что мы вместе построили?
— Дети выросли, у них своя жизнь. Внуки нас видят от силы раз в месяц. А что мы построили, Толя? Что именно?
Анатолий Петрович растерянно оглядел комнату. Старая мебель, купленная еще в восьмидесятых, выцветшие обои, которые они не переклеивали уже лет двадцать, телевизор, за которым он проводил все свободное время…
— Дом построили, — неуверенно сказал он. — Семью.
— Дом — это не стены, Толя. И семья — это не привычка жить рядом.
Вера подошла к мужу и впервые за весь разговор коснулась его руки.
— Я не виню тебя ни в чем, — сказала она мягко. — Ты хороший человек. Честный, работящий, верный. Ты заслуживаешь любви. Настоящей любви.
— Но я же тебя люблю! — воскликнул Анатолий Петрович, сжимая ее пальцы.
— Ты любишь свою жену, — поправила Вера. — Привычную, удобную, понятную. А меня настоящую ты никогда не знал.
— Что за бред ты говоришь? Сорок три года рядом живем, и я тебя не знаю?
— А скажи, — Вера высвободила руку и отошла, — какая моя любимая книга?
Анатолий Петрович замялся. Он знал, что жена много читает, но какие именно книги предпочитает…
— Ну… разные читаешь, — пробормотал он.
— А любимая песня?
Опять молчание.
— А о чем я мечтала в молодости? Кем хотела стать?
— Воспитателем… или учителем… — неуверенно предположил Анатолий Петрович.
— Переводчиком, — тихо сказала Вера. — Я хотела изучать языки, переводить книги. Даже на курсы английского записывалась, помнишь? А ты сказал, что это блажь, что лучше вязать научиться.
Анатолий Петрович помнил этот разговор смутно, но то, что он действительно отговаривал жену от курсов, — это правда. Тогда ему казалось, что английский язык — это баловство, ненужная трата времени и денег.
— Я хотел как лучше, — пробормотал он. — Семье нужны были деньги, а не английский твой.
— Знаю, — кивнула Вера. — Ты всегда хотел как лучше. По-своему. Не спрашивая, что хочу я.
— А что ты хотела? — горячо спросил Анатолий Петрович. — Я работал на двух работах, чтобы нам хватало! Отпуск тебе каждый год покупал на море! Детей в институты устроил!
— Хотела, чтобы меня любили, — просто ответила Вера. — Не как хозяйку, не как мать детей, не как удобную спутницу жизни. А как женщину.
— Да я же…
— Толя, когда ты последний раз говорил мне комплименты? Когда дарил цветы не по праздникам? Когда интересовался моими мыслями, а не только тем, что на ужин приготовила?
Анатолий Петрович открыл рот, но ничего не сказал. Он действительно не помнил, когда в последний раз говорил жене что-то приятное просто так, без повода.
— А Леня помнит, — продолжала Вера, и в ее голосе появились нотки, которых Анатолий Петрович никогда раньше не слышал — мечтательные, молодые. — Помнит, какие у меня глаза, какой голос. Помнит, как я смеялась. Помнит, о чем мы говорили на наших свиданиях.
— На свиданиях… — повторил Анатолий Петрович с горечью. — А мы что, не встречались перед свадьбой?
— Встречались. Но это были не свидания, а… смотрины. Ты приходил к моим родителям, сидел в лучшей комнате, пил чай с вареньем. Рассказывал о работе, о планах на будущее. А я сидела рядом и молчала.
— Ты была скромной девушкой…
— Я была несчастной девушкой, — резко прервала его Вера. — Которая только что рассталась с любимым человеком и еще не оправилась от боли.
— Но ведь оправилась же! — воскликнул Анатолий Петрович. — Детей родила, счастливая семейная жизнь…
— Я научилась быть счастливой вашим счастьем, — сказала Вера. — Радоваться успехам детей, гордиться внуками, довольствоваться тем, что есть. Но своего счастья у меня не было.
— А теперь будет? С этим… Морозовым?
В голосе Анатолия Петровича звучала такая боль, что Вера на секунду дрогнула. Но потом снова выпрямилась.
— Не знаю, — честно ответила она. — Может быть, уже поздно. Но я хочу попробовать.
— В шестьдесят семь лет?
— В шестьдесят семь лет у меня еще есть время что-то изменить. А в семьдесят семь может уже не быть.
Анатолий Петрович опустился в кресло и закрыл лицо руками. Несколько минут в комнате стояла тишина, нарушаемая только тиканьем старых настенных часов.
— Я не понимаю, — наконец произнес он глухо. — Мне казалось, мы счастливы. Я старался, работал, все для семьи…
— Ты старался, — согласилась Вера. — Но счастье нельзя построить в одиночку. Оно должно быть обоюдным.
— А что теперь будет с нами? — спросил Анатолий Петрович, поднимая голову. — С квартирой, с дачей, с внуками?
— Все решим цивилизованно, — ответила Вера. — Я не собираюсь тебя разорять или обижать. Просто хочу получить свободу.
— Свободу… — горько повторил Анатолий Петрович. — В нашем возрасте о какой свободе речь?
— О самой важной, — тихо сказала Вера. — О свободе быть собой.
Она прошла в спальню и достала из шкафа небольшой чемодан. Анатолий Петрович проводил ее взглядом, не в силах поверить в происходящее.
— Ты что, прямо сейчас уходишь? — спросил он срывающимся голосом.
— Пока поживу у сестры, — ответила Вера, складывая в чемодан самые необходимые вещи. — Пока все не решится официально.
— Вер, подожди! — Анатолий Петрович вскочил и бросился к жене. — Давай еще раз все обдумаем! Может, мы что-то изменим, поедем куда-нибудь вместе, начнем новую жизнь…
Вера остановилась и посмотрела на мужа. В его глазах стояли слезы, лицо было искажено болью и отчаянием.
— Толя, поздно, — сказала она мягко. — Слишком поздно.
— Но почему? Почему именно сейчас? — воскликнул он. — Что изменилось?
— Я изменилась, — ответила Вера. — Вчера, когда увидела Леню, я вдруг поняла, что всю жизнь прожила не свою.
— А если бы не встретила его? Продолжала бы жить, как прежде?
— Не знаю, — честно призналась Вера. — Возможно. Но встретила. И теперь знаю, что можно жить по-другому.
Она застегнула чемодан и выпрямилась.
— Я не злюсь на тебя, Толя. И не хочу причинить тебе боль. Просто я устала жить чужой жизнью.
— Чужой? — переспросил Анатолий Петрович. — Это наша общая жизнь!
— Нет, — покачала головой Вера. — Это твоя жизнь, в которую я встроилась. Как мебель, как обои, как привычка ужинать в семь вечера.
Она взяла чемодан и направилась к двери. На пороге обернулась.
— Детям я сама все объясню. Не волнуйся, не буду тебя очернять.
— Вер! — окликнул ее Анатолий Петрович. — А если… а если этот Морозов тебя разочарует? Если окажется не таким, каким запомнился?
Вера улыбнулась — впервые за весь разговор улыбнулась искренне и светло.
— Тогда хотя бы узнаю правду, — сказала она. — А правда всегда лучше красивой лжи.
Дверь закрылась за ней с тихим щелчком. Анатолий Петрович остался один в квартире, которая вдруг показалась ему огромной и пустой.
Он подошел к окну и увидел, как Вера садится в такси. Машина отъехала, и он проводил ее взглядом до поворота.
— Сорок три года, — пробормотал он себе под нос. — Сорок три года…
Он снова сел в кресло и взял в руки газету с кроссвордами. Но буквы расплывались перед глазами, и он отложил ее в сторону.
В квартире стояла необычная тишина. Не слышно было привычных звуков — шуршания страниц перелистываемой книги, тихого напевания на кухне, стука каблуков по коридору. Даже часы тикали как-то по-другому, громче и настойчивее.
Анатолий Петрович встал и прошелся по комнатам. В спальне шкаф зиял пустотой — Вера забрала только самое необходимое, но отсутствие ее вещей сразу бросалось в глаза. На туалетном столике не было привычных баночек с кремом, флакончика духов, которыми она пользовалась уже много лет.
На кухне его ждал еще один сюрприз — на столе лежала записка: «Толя, в холодильнике котлеты и картошка. Разогрей в микроволновке. Хлеб в хлебнице. Не забывай принимать таблетки от давления. Вера.»
Он взял записку дрожащими руками и перечитал несколько раз. Даже уходя, она позаботилась о нем. Как всегда. Как всю жизнь.
Анатолий Петрович сел за кухонный стол и попытался собраться с мыслями. Надо было что-то делать, как-то реагировать на происходящее. Но что именно? Бежать за женой? Умолять вернуться? Угрожать? Или просто… отпустить?
Он вспомнил слова Веры о том, что он никогда не знал ее настоящую. Неужели это правда? Неужели сорок три года они жили как чужие люди?
Анатолий Петрович попытался вспомнить, о чем они разговаривали в последние годы. В основном о бытовых вещах — что купить, что починить, как дела у детей. А о чем еще? О мечтах, планах, чувствах? Не припоминалось.
А что он знал о жене? Что она любит читать, хорошо готовит, терпеливо переносит его настроения, никогда не ссорится… Но ведь это все внешнее, поверхностное. А что у нее в душе? О чем она думает, засыпая рядом с ним? Чего хочет, о чем мечтает?
Оказывается, он действительно не знал.
Зазвонил телефон. Анатолий Петрович посмотрел на определитель номера — звонила дочь Наташа.
— Пап, привет, — раздался в трубке знакомый голос. — Как дела? Мама дома?
— Мамы… мамы нет дома, — с трудом выговорил Анатолий Петрович.
— А где она? У тети Люды?
— Да, у тети Люды.
— Передай ей, что Машка заболела, в садик завтра не пойдет. Может, она посидит с внучкой?
— Передам, — пообещал Анатолий Петрович и повесил трубку.
Он понял, что детям рано или поздно придется рассказать правду. Но пока не готов был это делать. Сам еще не до конца понимал, что произошло.
Вечером Анатолий Петрович разогрел котлеты, поужинал в одиночестве и лег спать. Кровать показалась ему слишком большой, а тишина — слишком громкой. Он ворочался до утра, прислушиваясь к каждому звуку и надеясь услышать знакомый шорох ключей в замке.
Но Вера не вернулась.
На следующий день Анатолий Петрович пошел на работу. Коллеги заметили, что он какой-то рассеянный, но списали это на усталость. Он механически выполнял свои обязанности, а мысли были совсем в другом месте.
Через неделю позвонила Вера. Голос у нее был спокойный, деловой.
— Толя, мне нужно забрать еще кое-какие вещи. Ты будешь дома в субботу утром?
— Буду, — коротко ответил он.
— И еще… я нашла адвоката. Нам нужно встретиться, обсудить детали.
— Хорошо.
Больше говорить было не о чем. Странно, как мало слов нужно, чтобы разрушить то, что строилось десятилетиями.
В субботу Вера пришла с большой сумкой. Выглядела она… по-другому. Не моложе — возраст никуда не денешь, но словно более живой. Волосы уложены не привычным способом, новая блузка, которую Анатолий Петрович видел впервые.
— Я не буду долго, — сказала она, проходя в спальню.
Анатолий Петрович сидел в кухне и слушал, как она перебирает вещи. Иногда что-то падало, она тихо извинялась, хотя никого рядом не было.
— Готово, — сказала Вера, появляясь с набитой сумкой. — Толя, нам действительно нужно поговорить с адвокатом. О квартире, о даче…
— Как хочешь, — буркнул он.
— Я не буду ничего отнимать, — добавила она мягче. — Квартира твоя, дача тоже. Мне ничего не нужно.
— А деньги? Накопления?
— Поделим пополам. Это справедливо.
Они обсудили практические вопросы — когда подавать документы, как объяснить детям, что делать с совместно нажитым имуществом. Все очень цивилизованно, почти по-деловому.
— Ладно, я пойду, — сказала Вера, взявшись за ручку двери.
— Подожди, — окликнул ее Анатолий Петрович. — Этот твой… Морозов. Он что, тоже разводится?
— Он вдовец, — ответила Вера. — Жена умерла три года назад.
— Понятно. И теперь вы…
— Пока просто общаемся. Гуляем, разговариваем. Ходим в театр, в музеи.
— В театр? — удивился Анатолий Петрович. — Ты же никогда не любила театр.
— Оказывается, любила, — улыбнулась Вера. — Просто никто не предлагал.
После ее ухода Анатолий Петрович долго сидел на кухне, переваривая услышанное. Театр, музеи… Когда он последний раз предлагал жене куда-то пойти? Не припоминалось.
Месяц спустя они встретились у нотариуса. Развод оформили без скандалов и драм — возраст обязывает к рассудительности. Дети отнеслись к новости каждый по-своему. Сын Игорь возмущался и требовал объяснений, дочь Наташа плакала и упрекала родителей в эгоизме. Но постепенно они привыкли к новой реальности.
Анатолий Петрович остался в квартире один. Поначалу это было тяжело — привыкать к тишине, к тому, что никто не спросит, как дела, не приготовит ужин, не скажет «спокойной ночи». Но потом он приспособился. Научился готовить простые блюда, освоил стиральную машину, даже съездил к сыну в гости сам, без жены.
Иногда Вера звонила — узнать, как дела, напомнить про врача или день рождения внука. Разговаривали они теперь как дальние родственники — вежливо, но без особой теплоты.
Однажды, спустя полгода после развода, Анатолий Петрович встретил их в городском парке. Вера шла под руку с высоким седым мужчиной в хорошем пальто. Они о чем-то разговаривали, и она смеялась — так легко и звонко, как он давно ее не слышал.
Анатолий Петрович хотел подойти, поздороваться, но передумал. Постоял немного в стороне, наблюдая, как они идут по аллее, и понял: Вера действительно выглядит счастливой. Не удовлетворенной жизнью, не смирившейся с обстоятельствами, а именно счастливой.
«Может, она была права, — подумал он, поворачиваясь и идя в противоположную сторону. — Может, иногда нужно иметь смелость все изменить, даже в нашем возрасте».
А вечером того же дня он впервые за много лет позвонил старому приятелю и предложил встретиться. Не по делу, не по необходимости — просто так, поговорить о жизни.
Жизнь продолжалась. По-новому, непривычно, но продолжалась. И это, наверное, было самое главное.
