— Юль, тут такое дело… — Денис вошёл на кухню, когда Юля, склонившись над разделочной доской, сосредоточенно крошила яркую паприку для салата. Он остановился у косяка, переминаясь с ноги на ногу, и это его топтание, эта виноватая интонация, с которой он начал фразу, сразу заставили Юлю насторожиться. Она не подняла головы, но движения её ножа стали чуть резче, отрывистее.
— Мама звонила сейчас… Жалуется, что ей в деревне совсем тоскливо стало. Понимаешь, все её подружки, ну, эти, которые языками чесать мастерицы, в город перебрались. Вообще никого не осталось, поговорить, говорит, совершенно не с кем. День-деньской одна.
Юля продолжала методично нарезать овощи – теперь это был хрустящий огурец, его сок брызгал мелкими каплями. Она ждала, зная, что это только прелюдия, что самое главное ещё не сказано, но уже чувствуя, как внутри поднимается холодная волна раздражения.
— Ну, и я подумал… — Денис сделал ещё полшага в кухню, его голос стал тише, почти заискивающим. — Может, перевезём её к нам? Насовсем. У нас же комната одна, ну, та, что детской когда-то быть должна была, а теперь просто пустует, как склад ненужного барахла. Дети же всё равно в одной сейчас живут. Ей бы там нормально было. И мама под присмотром, всё-таки возраст…
Нож с оглушительным стуком упал на доску. Юля выпрямилась, медленно повернулась к мужу. Её лицо было спокойно, даже слишком спокойно, но в глазах, обычно тёплых, ореховых, сейчас плескалась сталь.
— Ты серьёзно, Денис? Вот прямо сейчас, на полном серьёзе, ты мне это предлагаешь? — её голос был негромким, но в нём звенела такая нота, от которой у Дениса неприятно засосало под ложечкой. Он знал этот тон. Он предвещал бурю. — Твоя мать. Здесь. С нами. Насовсем.
Ты хоть представляешь себе, во что превратится наша жизнь? Да она нам её отравит своими придирками, своими бесконечными советами, своим вечным недовольством! Я её визиты на два дня еле выдерживаю, стиснув зубы, а ты предлагаешь мне этот персональный ад на постоянной основе?
Денис съёжился под её взглядом, но попытался сохранить лицо.
— Ну что ты так сразу, Юль, в штыки? — он заюлил, пытаясь изобразить на лице обиженную добродетель. — Она же мама… Ей помочь надо, поддержать. Скучно человеку, одиноко. Ты же сама говорила, что старикам внимание нужно.
— Скучно? — Юля сделала шаг ему навстречу, и Денис невольно отступил к двери. Её спокойствие начинало трещать по швам, уступая место холодной ярости. — Ей скучно, а мне, значит, должно быть весело от её присутствия?
— Ну, а что ты предлагаешь? Как она там будет жить одна?
— Мне всё равно, как там будет жить дальше твоя мать, но к нам в город она не переедет! Иначе я заберу детей и подам на развод!
— Стой, что?!
— И будешь жить тут со своей мамочкой вдвоём, развлекать её, удовлетворять её потребности в общении и внимании. Тебе же не привыкать быть для неё всем.
Денис побагровел. Слова жены, произнесённые с такой ледяной убеждённостью, ударили его, как обухом по голове. Он ожидал сопротивления, скандала, слёз – чего угодно, но не такого жёсткого, безапелляционного ультиматума.
— Да как ты можешь так говорить?! — выдохнул он, его голос дрогнул от возмущения и обиды. — Это же… это же моя мать! Родная мать! Ты предлагаешь мне просто вычеркнуть её из жизни, оставить одну подыхать в этой деревне от тоски?
— А это мои дети, Денис! И моя жизнь! — отрезала Юля, её взгляд не смягчился ни на йоту. Она стояла перед ним, как скала, готовая выдержать любой шторм. — И я не позволю ни тебе, ни ей, ни кому бы то ни было ещё разрушать то, что я строила годами, из-за её внезапно нахлынувшей деревенской скуки и желания командовать чужой семьёй. Ты меня понял?
Выбирай. Либо она там, где сейчас, и мы продолжаем жить своей жизнью, либо она здесь, но тогда без меня и детей. Третьего не дано. И не думай, что я шучу или пытаюсь тебя напугать. Я абсолютно серьёзна.
Она отвернулась, взяла со стола нож и с силой воткнула его в деревянную доску. Звук был коротким и окончательным, как точка, поставленная в конце очень неприятного предложения. Денис смотрел на её напряжённую спину, на этот нож, торчащий, как символ её непреклонности, и чувствовал, как земля уходит у него из-под ног.
Он хотел что-то сказать, возразить, закричать, но слова застряли в горле комком из смеси гнева, страха и какого-то детского отчаяния. Это был только начало, он это понимал, но уже сейчас ему казалось, что ситуация зашла в тупик, из которого нет выхода.
Денис несколько минут молчал, переваривая услышанное. Он отошёл от дверного косяка, прошёлся по кухне, останавливаясь то у окна, то у холодильника, словно ища поддержки у неодушевлённых предметов. Юля демонстративно отвернулась к раковине, начав мыть овощи с преувеличенной тщательностью, её спина излучала холодное отчуждение. Наконец, он собрался с духом, решив зайти с другой стороны.
— Юль, ну пойми ты, это не просто какая-то прихоть, — начал он более мягко, стараясь, чтобы голос звучал убедительно и проникновенно. — Это мой сыновий долг. Она меня вырастила, одна на ноги поставила, пока отец… ну, ты знаешь.
Я не могу просто так отмахнуться, когда ей действительно плохо, когда она просит о помощи. Она же не чужой человек. И возраст, сама понимаешь, уже не девочка. Кто о ней позаботится, если не я?
Юля закрыла кран. Медленно вытерла руки о полотенце, висевшее на ручке духовки. Затем так же медленно повернулась к нему. На её лице не дрогнул ни один мускул.
— А кто позаботится о моём душевном спокойствии, Денис? Кто позаботится о спокойствии наших детей, когда в доме поселится вечный источник раздражения и непрошеных наставлений? Твой сыновий долг – это прекрасно. Но у тебя есть ещё и обязанности мужа и отца.
Или они для тебя менее значимы, чем мамины капризы, вызванные банальной скукой? Потому что, давай будем честны, это именно каприз. Все её «страдания» от того, что подружки-сплетницы разъехались. Великая трагедия.
Денис почувствовал, как в нём снова закипает раздражение. Он старался быть разумным, а она опять всё переиначивала.
— Да не каприз это! И не только в подружках дело! — он повысил голос. — Ей просто тяжело одной, физически тяжело! Дом содержать, огород этот её бесконечный… Она же не железная. И она не будет нам мешать, я тебе обещаю! Я с ней поговорю, объясню всё. Она будет тихо сидеть в своей комнате, телевизор смотреть, книжки читать. Ты её и замечать не будешь.
Юля усмехнулась. Усмешка получилась злой, ядовитой.
— Замечать не буду? Денис, ты либо наивный до глупости, либо ты меня совсем за дуру держишь. Или у тебя память отшибло напрочь? Ты забыл её последний приезд? На мой день рождения, между прочим. Когда она с порога заявила, что у меня «вид какой-то потасканный» и что «в мои годы женщины за собой следят получше»?
А потом два часа рассказывала мне, как правильно варить холодец, потому что мой, видите ли, «недостаточно прозрачный» и «вообще на холодец не похож»? И это при гостях! Ты это называешь «не мешать» и «тихо сидеть»?
Её слова, как острые иглы, впивались в Дениса. Он помнил тот день. Помнил своё смущение, неловкость, желание провалиться сквозь землю от маминых «комплиментов» в адрес жены.
— Ну, это… она же не со зла, Юль, — промямлил он, чувствуя, как его аргументы рассыпаются в прах. — У неё просто язык такой… прямой. Она человек такой, что думает, то и говорит. Не умеет она по-другому. И это было давно.
— Давно? — Юля вскинула брови. — А как насчёт прошлого лета, когда она приехала «помочь с детьми», пока я была на сессии? И когда я вернулась, выяснилось, что мои дети, оказывается, «совершенно невоспитанные», потому что я им «всё позволяю», а младший, не дай бог, «от рук отбился», потому что я ему, видишь ли, сказки на ночь читаю, а не «Закон Божий».
А мои методы воспитания – это «новомодные глупости», которые «до добра не доведут». И всё это говорилось таким тоном, будто я не мать, а какая-то ехидна, целенаправленно калечащая своих детей. И ты тогда что сказал? «Ну, мам, не надо так…» И всё! Вся твоя защита!
Денис отвёл взгляд. Ему было нечего возразить. Юля говорила правду, горькую, неприятную, но правду. Каждый её пример был точным попаданием. Он действительно всегда старался сгладить углы, не раздувать конфликт, уговорить Юлю «не обращать внимания». И сейчас он понимал, насколько унизительно это выглядело со стороны.
— Ты всегда выбираешь её сторону, Денис, — тихо, но с убийственной отчётливостью произнесла Юля. — Всегда. Ты пытаешься её оправдать, найти ей смягчающие обстоятельства, даже когда она ведёт себя просто по-хамски. А на мои чувства, на моё состояние тебе, по большому счёту, наплевать. Главное, чтобы мама была довольна и не обижалась.
— Это неправда! — почти выкрикнул Денис, чувствуя себя загнанным в угол. — Я не выбираю её сторону! Я просто… я пытаюсь быть объективным! Пытаюсь найти компромисс! А ты просто её ненавидишь, вот и всё! Ищешь любой повод, чтобы…
— Ненавижу? — Юля снова усмехнулась, но теперь в её усмешке была только усталость. — Нет, Денис. Я её не ненавижу. Мне просто очень, очень не хочется, чтобы она жила с нами. Потому что я знаю, чем это закончится. Это закончится тем, что наш дом перестанет быть нашим домом.
Он превратится в поле боя, где я буду постоянно обороняться, а ты будешь изображать из себя миротворца, тайно или явно подыгрывая ей. Я это уже проходила. И больше не хочу.
Стена непонимания между ними, казалось, выросла ещё на несколько рядов кирпичей, крепких, обожжённых прошлыми обидами.
— Юль, давай не будем рубить с плеча. Давай подумаем вместе, как сделать так, чтобы всем было хорошо, — Денис предпринял ещё одну, уже почти отчаянную попытку воззвать к её рассудку, или, по крайней мере, к тому, что он считал её рассудком. Он подошёл ближе, попытался взять её за руку, но Юля резко отдёрнула её, словно от прикосновения огня.
— «Всем хорошо» в этой ситуации не будет, Денис, — её голос был ровным, почти безэмоциональным, и это пугало его больше, чем крик. — Будет хорошо либо твоей маме, которая получит новую площадку для своих манипуляций и нравоучений, либо мне и детям, которые смогут жить спокойно, без ежедневного стресса и чувства вины за то, что мы «недостаточно хорошие».
Ты действительно не понимаешь элементарных вещей? Ты хочешь, чтобы я превратилась в задерганную, вечно недовольную мегеру, какой она меня постоянно пытается выставить? Хочешь, чтобы дети росли в атмосфере постоянных подковёрных игр и скрытой вражды? Чтобы они видели, как их отец не может защитить их мать от нападок собственной бабушки?
Денис отступил, слова Юли больно хлестнули по самолюбию. Он никогда не думал об этом в таком ключе. Для него мама была просто мамой – пожилой, одинокой женщиной, нуждающейся в заботе. Он искренне не понимал, почему Юля видит в ней какого-то монстра.
— Да что ты такое говоришь! Никто никого не пытается выставить мегерой! — возмутился он. — Мама просто… она беспокоится! Обо мне, о детях, о нашем благополучии! Она желает нам только добра! Ты просто не хочешь этого видеть, потому что заранее настроена против неё! Ты ищешь во всём подвох!
— Добра? — Юля горько рассмеялась. Этот смех был коротким, как удар хлыста. — Знаешь, Денис, благими намерениями вымощена дорога в ад. Её «добро» — это контроль. Полный и тотальный. Она хочет контролировать всё: что мы едим, что носим, как воспитываем детей, как тратим деньги, даже как мы дышим в её присутствии.
Ты забыл, как она пыталась «помочь» нам с ремонтом в детской? Когда без нашего ведома заказала обои «весёленького» ядовито-салатового цвета, потому что «мальчикам такое нравится», а наши выбранные пастельные тона – это «скукотища и уныние»? И как потом обижалась неделю, что мы посмели от её «щедрого дара» отказаться?
Денис помрачнел. Тот эпизод с обоями был действительно неприятным. Они тогда еле-еле разрулили ситуацию, и мама действительно дулась, как мышь на крупу.
— Ну, это был единичный случай… Она просто хотела как лучше…
— Единичный? — Юля изогнула бровь. — А как насчёт того раза, когда она, приехав без предупреждения, выбросила половину моих продуктов из холодильника, потому что они «неправильные» и «неполезные»? А мои новые туфли, которые она назвала «верхом безвкусицы» и посоветовала «сжечь, чтобы не позориться»?
А её постоянные комментарии по поводу моей фигуры после родов, когда я и так чувствовала себя уязвимой и непривлекательной? «Распустила себя, девка, мужик-то на других баб смотреть начнёт!» Это тоже «желание добра»? Это, по-твоему, «беспокойство»? Денис, это элементарное отсутствие такта и уважения! Это вторжение, наглое и бесцеремонное!
Каждое её слово было как удар под дых. Денис чувствовал, как рушится его тщательно выстроенная картина мира, где мама была жертвой обстоятельств, а Юля – просто немного капризной и нетерпимой. Он начинал понимать, что проблема гораздо глубже, чем ему казалось. Это был не просто конфликт из-за переезда. Это был конфликт мировоззрений, конфликт поколений, конфликт двух женщин, борющихся за влияние на него.
— Но… что же мне делать? — растерянно пробормотал он, впервые за весь разговор его уверенность пошатнулась. — Я не могу её просто… бросить. Она же будет звонить, плакать, говорить, что я плохой сын…
— А ты хочешь быть хорошим сыном ценой разрушенной семьи? Ценой моего спокойствия и счастья наших детей? — Юля подошла к нему вплотную, заглядывая прямо в глаза. В её взгляде уже не было ни стали, ни холода – только глубокая, застарелая боль и усталость. — Денис, я не прошу тебя её бросать.
Помогай ей, ради бога. Езди к ней в деревню хоть каждые выходные, привози продукты, оплачивай сиделку, если ей так тяжело. Но не тащи её сюда. Не заставляй меня жить в одном доме с человеком, который меня откровенно не переваривает и не скрывает этого. Я не смогу. Я просто сломаюсь. Или взорвусь. И тогда плохо будет всем.
Её голос дрогнул на последних словах, и Денис увидел в её глазах отблеск той решимости, которая так напугала его вначале. Он понял, что это не пустые угрозы. Она действительно была на грани.
— Ты… ты ставишь меня перед ужасным выбором, Юля, — прошептал он.
— Это не я его ставлю, Денис. Это твоя мама его ставит. И ты. Своим нежеланием видеть очевидное, своим страхом её обидеть, своей инфантильной привязанностью, которая мешает тебе стать по-настоящему взрослым и ответственным мужчиной, главой своей собственной семьи. Ты всё время пытаешься усидеть на двух стульях, но так не бывает.
Рано или поздно придётся выбирать, какой из них тебе важнее. И, похоже, этот момент настал. А может, — её голос снова стал жёстким, — и правда, лучше бы ты жил с мамой. Она бы тебя точно понимала. Она бы всегда была на твоей стороне. Ей ведь не нужно, чтобы ты был сильным и самостоятельным. Ей нужен послушный сын, которым можно управлять.
Последние слова Юли прозвучали как приговор. Денис почувствовал, как внутри всё оборвалось. Он посмотрел на жену так, словно видел её впервые – сильную, непреклонную, готовую идти до конца. И внезапно ему стало страшно. Страшно от того, что он может её потерять. И страшно от того, что она, возможно, права.
Тишина, густая и тяжёлая, повисла на кухне. Денис смотрел на Юлю, на её лицо, на котором застыла маска усталой решимости, и чувствовал, как внутри него что-то обрывается, рушится с оглушительным грохотом, которого, впрочем, никто, кроме него, не слышал.
Он хотел что-то сказать, что-то возразить, но слова застревали в горле. Её последняя фраза, брошенная с такой холодной усмешкой, — «Ей ведь не нужно, чтобы ты был сильным и самостоятельным. Ей нужен послушный сын, которым можно управлять», — жгла его, как клеймо.
Внезапно, словно очнувшись от оцепенения, Денис выпрямился. Его лицо исказила гримаса упрямства и обиды. Страх, который он испытал мгновение назад, сменился глухим, иррациональным гневом. Гневом на Юлю, на её безжалостную правоту, на этот ультиматум, который загонял его в угол.
— Знаешь что, Юля? — его голос обрёл металлическую жёсткость, которой она от него ещё не слышала. — А может, ты и права. Может, я действительно устал от твоего вечного недовольства, от твоих претензий, от того, что я всё время должен выбирать, всё время должен кому-то что-то доказывать.
Я так решил: мама переедет к нам. И это моё окончательное решение. Это и моя квартира тоже, если ты забыла. И я имею право привезти сюда свою мать.
Юля смотрела на него несколько долгих секунд, не мигая. Её лицо не изменилось, оно оставалось таким же непроницаемым, но что-то неуловимое в её взгляде, какая-то последняя искра надежды, погасла окончательно. Она медленно кивнула, словно принимая к сведению нечто давно ожидаемое, но оттого не менее горькое.
— Хорошо, Денис, — её голос был поразительно спокоен, почти безжизнен. Это спокойствие было страшнее любого крика, любой истерики. — Я тебя услышала. Твой выбор сделан. Значит, и мой остаётся в силе. Завтра же я начинаю собирать вещи – свои и детей. И мы уходим.
— Куда это ты уходишь? С детьми? — Денис вскипел. Он ожидал чего угодно – слёз, уговоров, очередного витка скандала, но не этого ледяного, почти протокольного заявления. — Ты не имеешь права! Это и мои дети тоже! Я тебе их не отдам!
— Отдашь, Денис, — так же спокойно ответила Юля, и в её голосе не было ни тени сомнения. — Потому что я не позволю им жить в этом балагане. Не позволю, чтобы они видели, как их родители уничтожают друг друга. Не позволю, чтобы твоя мать воспитывала их в своей манере, превращая их жизнь в подобие твоей – вечное чувство вины и долга перед ней. У них будет нормальное детство. Без тебя и твоей мамы.
— Да ты… ты просто бессердечная! — вырвалось у Дениса. Он шагнул к ней, его кулаки сжались. — Ты готова разрушить семью из-за… из-за своих эгоистичных представлений о комфорте! Ты просто ненавидишь мою мать, и это всё, что тобой движет!
— Нет, Денис, — Юля не отступила, глядя ему прямо в глаза. Её взгляд был твёрд и холоден. — Семью разрушаешь ты. Прямо сейчас. Своим выбором, своим упрямством, своей неспособностью повзрослеть и отлепиться от маминой юбки. А я просто спасаю то, что ещё можно спасти – себя и детей. От тебя. От неё. От этой бесконечной войны, в которой ты уже давно выбрал сторону. И это не наша с детьми сторона.
Она обошла его, направляясь к выходу из кухни. Денис смотрел ей вслед, чувствуя, как его захлёстывает волна бессильной ярости и какого-то запоздалого, отчаянного понимания, что всё это – не игра, не очередной скандал, после которого можно будет помириться. Это был конец.
— Ты пожалеешь об этом, Юля! — крикнул он ей в спину, его голос сорвался. — Ты ещё приползёшь ко мне, когда поймёшь, что натворила!
Юля остановилась в дверях, но не обернулась.
— Никогда, Денис, — произнесла она тихо, но так, что каждое слово долетело до него, отпечатываясь в сознании раскалённым железом. — Я никогда ни о чём не жалею. Особенно о решениях, которые спасают меня и моих детей от жизни с человеком, который ценит свою мать больше, чем собственную жену и их будущее. Живи со своей мамой. Развлекай её. Утешай. Это всё, на что ты, видимо, способен. А мы как-нибудь без тебя.
И она вышла. Не хлопнув дверью, не повысив голоса. Просто вышла, оставив Дениса одного посреди кухни, с его «окончательным решением», с его «правом привезти свою мать», с его рухнувшей в одночасье жизнью. Он стоял, оглушённый, раздавленный, не в силах поверить в реальность происходящего.
Ссора, начавшаяся с невинной, как ему казалось, просьбы, разрослась до вселенских масштабов и смела всё на своём пути. И в этой новой, пугающей реальности он остался один на один со своим «сыновним долгом» и пустотой, которая стремительно заполняла всё вокруг. Мать, конечно, переедет. Но цена этого переезда оказалась непомерно высокой. Слишком высокой…
