— Привет, слушай, я насчёт ботинок. В этом месяце никак, вообще на мели, — промямлил Кирилл в трубку, и его голос, маслянистый от фальшивого сожаления, показался Алине физически омерзительным.
Алина сидела на краю песочницы, на холодной деревянной планке, и наблюдала, как её трёхлетний сын Артёмка с сосредоточенным видом строит что-то из влажного, серого песка. На его ногах были старые, уже маленькие ему, ботинки — те самые, из которых он вырос ещё в конце весны. Потёртые носы, стоптанные задники.
Алина смотрела на них, и в груди ворочался знакомый свинцовый ком — смесь тревоги и бессилия. Осень уже дышала в затылок холодным, промозглым ветром, а обуви у ребёнка не было. Каждая мысль о деньгах была похожа на хождение по битому стеклу — куда ни ступи, везде больно.
И тут этот звонок. Звонок от человека, который когда-то обещал ей мир, а теперь не мог купить собственному сыну пару ботинок.
— На мели? — переспросила она. Голос был тихим, сдавленным, она заставила себя не обернуться, чтобы Артём не увидел её лица. Телефон в её руке казался раскалённым. Она сжала его так, что пластик угрожающе скрипнул. Всего два дня назад. Всего два чёртовых дня назад их общая знакомая, Катя, прислала ей скриншот. Простой, как приговор, скриншот из закрытой странички в соцсети.
На нём Кирилл, её «сидящий на мели» бывший муж, стоял в обнимку с какой-то куклой — накачанные губы, ресницы до бровей, пустое выражение лица. Они позировали на фоне дорогого ресторана, где один салат стоил как половина тех самых ботинок. Подпись под фото, оставленная этой девицей, жгла Алину кислотой: «Лучший вечер с моим щедрым мужчиной ❤️».
Щедрым. Это слово взорвалось у неё в голове. Вся её усталость, всё её терпение, вся её выдержка, которую она так старательно культивировала последние полгода, испарились в одно мгновение. Осталась только чистая, концентрированная ярость. Она прикрыла трубку ладонью и сделала глубокий вдох, стараясь, чтобы её голос не сорвался на визг.
— Серьёзно, Кирилл? На мели? — прошипела она, и каждое слово было отточено ненавистью.
— Ну да!
— Как с другими бабами по кабакам мутить, у тебя есть и время, и деньги! А как сыну обувь купить на осень,, так ты сразу нищий и занятой!
— Да что ты прикопалась? Я же…
— Как очередной силиконовой морде оплачивать устриц и шампанское — так ты у нас щедрый мужчина, меценат!
Она говорила быстро, зло, вкладывая в шёпот всю силу своего презрения. Он что-то пытался возразить на том конце, что-то лепетал про то, что она всё не так поняла, что это другое. Но она его уже не слушала. Механизм был запущен, и остановить его было невозможно.
— Знаешь что? Не надо. Не надо мне твоих денег. Я сама куплю. Сама найду, займу, из-под земли достану, как всегда. Но ты меня услышь сейчас очень внимательно. Если ты, тварь, ещё раз появишься около моего дома без приглашения или попробуешь вот так позвонить со своими жалкими оправданиями, я распечатаю твои фотографии с этой куклой. В самом лучшем качестве, на глянцевой бумаге. И повешу у тебя на работе, на доску почёта, прямо рядом с графиком отпусков. Посмотрим, как быстро твой начальник оценит «щедрого мужчину», который жмёт три копейки на собственного ребёнка. Посмотрим, как твои коллеги-мужики будут на тебя смотреть. Ты ведь так дорожишь своей репутацией порядочного человека.
Она нажала на кнопку отбоя, не дожидаясь ответа. Рука мелко подрагивала. Алина подняла глаза. Артёмка всё так же увлечённо возился в песке, он ничего не слышал. Он повернулся к ней, улыбнулся своей беззубой, ангельской улыбкой и показал на кривую песочную башню. А она смотрела на него, и её ярость не утихала. Она кристаллизовалась, превращаясь в холодную, твёрдую решимость. Это было только начало.
Угроза, брошенная в телефонную трубку, была не просто словами. Она была спусковым крючком. Для Кирилла, человека, чьё существование строилось на тщательно выверенном образе успешного и порядочного парня, это было равносильно объявлению войны. Он не мог позволить ей иметь над собой такую власть. Лучшая защита — это нападение. И он пришёл.
Звонок в дверь прозвучал резко и настойчиво, вырвав Алину из состояния тяжёлой, опустошённой задумчивости. Артёмка уже спал в своей комнате, и в маленькой квартире стояла густая тишина. Она знала, кто это. Никто другой не стал бы звонить так властно, так требовательно. Она открыла, не спрашивая.
Кирилл стоял на пороге, и в нём не было ни капли того жалкого, мямлящего человека из телефонного разговора. Он был одет в дорогую куртку, от него пахло хорошим парфюмом — запах денег, которые якобы закончились. На его лице играла холодная, уверенная усмешка. Он не просил разрешения войти, он просто сделал шаг вперёд, заставляя её отступить в тесную прихожую.
— Значит, вот так мы теперь разговариваем? — начал он, и его голос был спокойным, почти бархатным, но в этом спокойствии таилась угроза. — Угрозы? Шантаж? Ты до этого опустилась, Алина?
Он небрежно бросил ключи от машины на тумбочку. Этот жест был рассчитан на то, чтобы унизить: вот, мол, у меня всё хорошо, я приехал на своей машине, а ты тут прозябаешь.
— Я опустилась? — Алина прикрыла дверь, отрезая путь к отступлению для них обоих. Её голос был ровным, лишённым всяких эмоций. Ярость, кипевшая в ней днём, охладилась и превратилась в стальной стержень внутри. — Это ты называешь «опустилась»? А врать в лицо собственному сыну, что у тебя нет денег ему на ботинки, пока ты развлекаешь очередную дешёвку в дорогом ресторане — это как называется? Это, по-твоему, высота духа?
Кирилл усмехнулся и прошёл на кухню, как хозяин. Он открыл холодильник, заглянул внутрь и с брезгливой миной закрыл его.
— Я так и знал. Ты ничего не поняла. Дело ведь не в ботинках. И даже не в деньгах. Дело в тебе. Ты всегда была такой. Вечно недовольная, вечно с кислой физиономией. Тебе сколько ни дай — всё мало. Ты умеешь только требовать и пилить. Ты высасываешь всю радость из жизни. Ты думаешь, мне легко было с тобой жить?
Он развернулся, опираясь бедром о столешницу. Теперь он был в своей стихии — в стихии обвинений и перекладывания вины.
— Ты решила, что можешь манипулировать мной с помощью ребёнка? Решила, что нашла слабое место? Так вот, я тебе скажу. Я даю на него ровно столько, сколько считаю нужным. И я не позволю тебе превращать мою жизнь в ад из-за каждой пары сраных ботинок. У меня тоже есть своя жизнь, представляешь? Жизнь, в которой есть место не только для твоих вечных проблем и счетов.
— Моих проблем? — Алина сделала шаг ему навстречу. Её спокойствие начало давать трещину, но вместо слёз или крика наружу рвалось ледяное бешенство. — Это мои проблемы, что твоему сыну не в чем ходить? Это я придумала, что ему нужна еда, одежда, что он иногда болеет? Ты говоришь о своей жизни? А где была моя, когда ты решил, что нам нужна квартира побольше, а потом машина «не хуже, чем у соседа»? Кто сидел ночами с калькулятором, выкраивая из бюджета копейки, чтобы ты мог пускать пыль в глаза своим дружкам? Я! А ты теперь рассказываешь мне о «своей жизни»? Ты просто жалкий, инфантильный лжец.
— Вот! Вот оно! — он театрально вскинул руки. — Опять! Вечная жертва! Святая мученица Алина, которая положила свою жизнь на алтарь моей никчёмности! Да я сбежал от тебя, потому что задыхался! Потому что любой повод для радости ты превращала в проблему! Купили машину — ты ноешь, что она много жрёт бензина. Поехали в отпуск — ты считаешь каждую потраченную купюру. Я хотел жить, понимаешь? Дышать полной грудью! А с тобой можно было только считать копейки и выслушивать твоё нытьё. Так что да, я трачу деньги. На себя. На женщин, которые улыбаются, а не пилят. Потому что я это заслужил. Я заслужил глоток свежего воздуха после тюрьмы, в которую ты превратила наш брак.
Его уход не принёс облегчения. Наоборот, воздух в квартире стал плотным, пропитанным его ложью и запахом его дорогого парфюма. Кирилл ушёл, но его слова остались, въедаясь в стены, в обивку старого дивана, в саму Алину. «Задыхался», «тюрьма», «вечно недовольная». Он не просто отказал в деньгах, он переписал всю их совместную историю, выставив себя страдальцем, а её — тюремщиком. И самое страшное было в том, что он, кажется, искренне в это верил. Угроза с фотографией теперь выглядела детской и наивной. Он не боялся. Он был уверен в своей правоте.
Алина механически убирала со стола его ключи, вытирала невидимое пятно с тумбочки, пытаясь стереть следы его присутствия. Ярость уступила место холодному, аналитическому бешенству. Она поняла, что имеет дело не с простым лжецом, а с виртуозом, с художником, который рисовал себе удобную реальность. Чтобы победить такого, нужен был не шантаж, а нечто более сокрушительное. Нужно было разрушить его картину мира, причём так, чтобы он не смог собрать осколки.
Вечером, когда она уже собиралась лечь спать, её телефон тихо звякнул. Уведомление из той самой соцсети. Запрос на переписку. Она открыла его, и сердце на мгновение замерло, а потом застучало глухо и тяжело. Имя отправителя было ей знакомо. Вика. Та самая девушка с фотографии. Алина смотрела на её идеальную аватарку — безупречный макияж, профессионально выставленный свет, пустая улыбка — и почувствовала, как к горлу подкатывает волна острой неприязни. Первая мысль — заблокировать, стереть, не видеть. Но что-то её остановило. Холодный расчёт, родившийся из пепла дневной ярости, подсказывал, что это может быть шансом. Она приняла запрос.
«Добрый вечер. Извините за беспокойство», — появилось сообщение спустя минуту. Безупречно вежливое, почти официальное.
Алина смотрела на мигающий курсор, подбирая слова. В её арсенале не было вежливости для этой женщины.
«Что вам нужно?» — напечатала она и отправила, не раздумывая. Коротко и по существу.
Ответ пришёл почти мгновенно, словно Вика только этого и ждала.
«Мне нужно кое-что прояснить насчёт Кирилла. Он сказал, что у вас сложная ситуация, и он вам очень помогает финансово. Но вы, по его словам, постоянно требуете больше. Я просто хотела понять, это правда?»
Алина горько усмехнулась. Картина маслом. Благородный рыцарь и сумасшедшая, жадная бывшая. Классика жанра. Она могла бы написать ей всё, что думает, но вместо этого выбрала другую тактику. Она решила сказать чистую, неприкрытую правду.
«Он сказал вам это вчера в ресторане? После того, как я позвонила? Кирилл сказал мне, что у него нет денег, чтобы купить нашему общему сыну осенние ботинки. Сказал, что он «на мели».
Она отправила сообщение и затаила дыхание. На том конце наступила пауза. Долгая, минутная. Алина уже решила, что её просто проигнорируют. Но потом пришёл ответ, и он изменил всё.
«Интересно. А мне он сказал, что только что закрыл очень крупный проект и в честь этого купил себе новую квартиру в центре. Он сказал, что я первая, кого он туда пригласит».
Алине показалось, что она перестала дышать. Квартира. Новая квартира. Пока она выкраивала деньги на творожки для Артёма, он покупал квартиру и рассказывал об этом своей новой пассии. Ложь была настолько масштабной, настолько наглой, что перехватывало дух. Они обе были персонажами в его спектакле. Просто роли у них были разные.
«Он лжёт вам так же, как и мне», — напечатала Алина, и её пальцы больше не дрожали. Она чувствовала странное, ледяное спокойствие. — «Только цели у него разные. Из меня он делает монстра, чтобы оправдать своё скотство. А перед вами рисуется успешным мачо, чтобы затащить в постель».
Снова пауза. Но на этот раз короче.
«Я это уже поняла. Он ждёт меня завтра вечером. У себя. На своей «новой» квартире. Он даже адрес скинул».
В голове у Алины что-то щёлкнуло. Все разрозненные детали — его наглость, её звонок, его ложь, её появление — сложились в единую, идеальную мозаику. Ловушка была готова. И он сам в неё шёл.
«Во сколько он вас ждёт?» — спросила она, и это был уже не вопрос, а утверждение плана действий.
«В восемь».
«Хорошо. Я буду».
Они встретились у подъезда. Две женщины, которых не могло быть в одном месте и в одно время в мире Кирилла. Алина приехала на пять минут раньше. Она была в простых джинсах и тёмной куртке, без макияжа, с лицом, похожим на маску из холодного камня. Вика подъехала на такси, выпорхнув из машины как экзотическая птица — в стильном пальто, на высоких каблуках, с идеальной укладкой и лицом, которое было произведением искусства и витриной косметического магазина одновременно. Они молча кивнули друг другу. Не было ни враждебности, ни дружелюбия. Только деловой, холодный нейтралитет двух людей, объединившихся ради одной цели.
— Адрес верный. Квартира 47, — сказала Вика, сверяясь с телефоном. Её голос был таким же безупречным, как и её маникюр.
— Значит, идём, — коротко ответила Алина.
В лифте они молчали. Зеркальная стена отражала этот странный союз: мать, уставшую от борьбы за выживание, и куклу, уставшую от лжи. Они были из разных вселенных, но их столкнул в одной точке один и тот же человек.
Ровно в восемь Алина нажала на кнопку звонка. За дверью послышались быстрые, радостные шаги. Дверь распахнулась. На пороге стоял Кирилл. Он был в домашней, но дорогой одежде, в руке — бокал с вином, на лице — предвкушающая, самодовольная улыбка. Он увидел Вику и его улыбка стала ещё шире, почти хищной. Но потом его взгляд скользнул левее и наткнулся на Алину.
Улыбка не просто исчезла. Она сломалась, разбилась, как стекло. Лицо Кирилла за долю секунды прошло все стадии от триумфа до недоумения и ужаса. Он застыл, не в силах произнести ни слова, а бокал в его руке слегка дрогнул.
— Не ждал? — спросила Алина, и её голос прозвучал в тишине подъезда как удар хлыста. Она обошла его и, не разуваясь, прошла внутрь. Вика последовала за ней, её каблуки отчётливо цокали по дешёвому ламинату.
Квартира была очевидно съёмной. Голые стены, безликая мебель, собранная наспех. Единственным островком жизни был накрытый на двоих стол: бутылка вина, два бокала, тарелка с нарезкой сыра и фруктами. Жалкая, стандартная декорация для соблазнения.
— Так вот она, твоя новая квартира, которую ты купил, — произнесла Вика, обводя взглядом убогую обстановку. В её голосе звучал чистый, незамутнённый яд. — Впечатляет. Особенно этот дизайнерский диван. Сразу видно, человек после крупного проекта развернулся.
Кирилл наконец обрёл дар речи. Он захлопнул дверь и развернулся, его лицо стало багровым.
— Что это такое? Что ты здесь делаешь? — выплюнул он в сторону Алины. — Ты что, совсем с катушек слетела? Ты её притащила сюда?
— Я? — Алина медленно повернулась к нему. — Это ты нас сюда притащил, Кирилл. Каждую по отдельности. Своей ложью. Ей ты рассказывал, что покупаешь квартиры и помогаешь бывшей жене-истеричке. А мне ты рассказывал, что у тебя нет денег сыну на ботинки. Так кому из нас ты врал больше? Или выходило пятьдесят на пятьдесят?
— Ты… Ты ей поверила? — Кирилл отчаянно посмотрел на Вику, пытаясь найти в ней союзника. — Да она же ненормальная! Она меня преследует, она пытается разрушить мою жизнь!
Но Вика смотрела на него холодно, как на насекомое под микроскопом.
— Разрушить твою жизнь? Ты так называешь просьбу купить обувь твоему ребёнку? Ты знаешь, что он мне сказал? — она повернулась к Алине. — Он сказал, что ты тратишь все его алименты на себя. Что он даёт тебе огромные деньги, а ты всё спускаешь на шмотки, и поэтому ребёнок у тебя вечно неухоженный.
Алина усмехнулась. Просто, без горечи. Это было даже смешно в своей абсурдности.
— А теперь смотри, Кирилл. Смотри на нас обеих, — она сделала шаг вперёд, заставляя его отступить к столу. — Вот она — красивая, ухоженная женщина, которую ты хотел впечатлить своей щедростью и успехом. А вот я — мать твоего ребёнка, которой ты не захотел дать три тысячи на ботинки. Мы обе здесь из-за тебя. Потому что ты — пустое место. Ничтожество, которое пытается казаться кем-то, надувая щёки и обманывая всех вокруг.
— Хватит! — взвизгнул он, его самообладание окончательно треснуло. — Убирайтесь обе из моей квартиры!
— Из твоей? — Вика подошла к столу, взяла бутылку дорогого вина, которую он приготовил для неё, и с презрением поставила её обратно. — Ты даже на это потратиться не смог, да? Это тоже для пыли в глаза? Ты не щедрый мужчина, Кирилл. Ты дешёвка. Дешёвка, которая пытается казаться дорогой.
Алина подошла к двери. Её миссия была выполнена. Она увидела его — настоящего. Не наглого самца, который приходил к ней вчера, а испуганного, загнанного в угол лжеца.
— Мы уходим. А ты оставайся. В своей «новой» квартире, со своей «новой» жизнью. Только знай: для нас ты больше не существуешь. Ни как мужчина, ни как отец. Артём вырастет и не вспомнит о тебе. А я позабочусь, чтобы у него были самые лучшие ботинки. Без тебя.
Они вышли и закрыли за собой дверь. Не было ни криков, ни битья посуды. Только тишина. Тишина, в которой Кирилл остался один на один с двумя бокалами, остывающей едой и полным, оглушительным крахом своего маленького, лживого мира. Окончательным и бесповоротным…
