— Максим, папа звонил сегодня.
Кристина произнесла это в тот самый момент, когда он, откинувшись на мягкую спинку нового дивана, с довольным видом листал ленту в своём телефоне. Вечерний свет от торшера падал на его лицо, подчёркивая расслабленную, сытую улыбку человека, у которого всё получилось. Их гостиная, обставленная с иголочки, пахла дорогой кожей и успехом. Это был его успех, и он наслаждался им сполна. Он не оторвал взгляда от экрана, лишь лениво хмыкнул, проведя пальцем по гладкому стеклу.
— И что папа? Надеюсь, хвалил зятя за прорыв в бизнесе?
Его тон был игривым, но Кристина не улыбнулась. Она стояла у окна, глядя на огни ночного города, и её отражение в тёмном стекле казалось ей чужим и напряжённым. Она ждала подходящего момента весь день, прокручивая в голове отцовский голос — спокойный, деликатный, но с ноткой усталости, которая резанула её по сердцу. И вот этот момент настал, в самом сердце этого нового, блестящего мирка, который они построили.
— Он спрашивал про деньги. Прошло уже десять месяцев. Он очень вежливо поинтересовался, когда мы планируем начать отдавать.
Максим наконец оторвался от телефона. Он положил его экраном вниз на кожаный подлокотник, словно отгораживаясь от неприятной темы. Его лицо из расслабленного мгновенно стало недовольным, как у человека, которому наступили на любимую мозоль или испортили идеально настроенный вечер. Лёгкая тень раздражения пробежала по его чертам.
— Крис, ну что ты опять начинаешь? Какой прекрасный вечер, мы отдыхаем. Какие деньги? Неужели твоему отцу нечем заняться, кроме как считать дни, месяца? Мы же не чужие люди, чтобы всё до минуты вымерять.
— Он не считает дни, он ждёт обещанного. Ты клялся, что начнёшь возвращать частями через полгода. Уже почти год прошёл, Максим. Он просто спросил, потому что у него есть свои планы, и он рассчитывал на эти средства.
Она повернулась к нему. В её голосе не было упрёка, только сухая, упрямая констатация факта. Но именно эта спокойная фактичность и вывела его из себя. Он сел прямо, его тело напряглось, а в голосе зазвенел металл оскорблённой добродетели. Он посмотрел на неё так, будто она принесла в их чистый, уютный дом уличную грязь.
— Стоп, милая моя! А кто тебе сказал, что я собираюсь отдавать твоему отцу долг? Я же твой муж! Я считал, что это подарок от него нашей семье!
Кристина замерла. Фраза упала в центр комнаты и взорвалась, осколками поразив всё вокруг: и новый диван, и дорогой ковёр, и саму основу их брака. «Я считал». Она медленно подошла и остановилась напротив него, глядя ему прямо в глаза.
— Подарок? — переспросила она, и её голос, до этого ровный, стал твёрдым, как закалённая сталь. В нём не было места для сантиментов, только для холодного, трезвого гнева. — Мой отец продал свою машину, Максим. Свою любимую машину, на которой он каждое лето ездил на рыбалку, чтобы дать тебе эти пятьсот тысяч. Потому что ты стоял перед ним, бил себя в грудь и клялся, что вернёшь всё до копейки в течение года. Как ты «считал» про подарок?
Максим откинулся на спинку дивана и рассмеялся. Смех был не весёлым, а коротким, лающим, каким смеются, когда хотят показать собеседнику всю ничтожность его аргументов. Он развёл руками, обводя жестом дорогую обстановку гостиной, словно представляя её в качестве главного свидетеля своей правоты.
— Машину! Кристина, ты сейчас серьёзно? Ты хочешь свести всё к этой старой развалюхе? Да я твоему отцу через год куплю новую, с салона, какую он захочет. Ты мыслишь категориями прошлого, а я — категориями будущего. Нашего с тобой будущего!
Он встал и заходил по комнате. Это была его излюбленная манера вести трудные разговоры — не сидеть на месте, а доминировать в пространстве, заставляя собеседника следить за его перемещениями. Он останавливался то у панорамного окна, то у стеллажа с редким алкоголем, который он теперь коллекционировал.
— Пойми ты одну простую вещь. Мы — семья. Какие могут быть долги внутри семьи? Это вложения. Инвестиции. Твой отец, как мудрый человек, вложился не в меня, а в благополучие своей дочери. Он посеял семя, и посмотри, какое дерево выросло! — Максим театрально ткнул пальцем в сторону кухни, где виднелся фасад нового гарнитура с глянцевой поверхностью. — Мы живём так, как твой отец и не мечтал. Это и есть его проценты. Его дивиденды!
Кристина не двигалась с места. Она смотрела на него, и в её взгляде не было ни восхищения его риторикой, ни сомнения. Там нарастало что-то другое, холодное и тяжёлое, как ледник. Она видела перед собой не мужа, а фокусника, который с ловкостью подменяет понятия, пытаясь заворожить её блеском пустых побрякушек.
— Его дивиденды, Максим, — это уважение и сдержанное слово. Это когда ты приходишь к человеку, смотришь ему в глаза и говоришь: «Спасибо, вот первая часть, как и обещал». А не рассуждаешь о деревьях, сидя на диване, купленном на деньги от его проданной машины.
— Да что ты привязалась к этой машине! — Он взорвался, его напускное спокойствие дало трещину. — Это просто вещь, кусок железа! Я говорю о принципах! Принцип семьи — это общий котёл. Я взял из этого котла, чтобы приумножить его. И я приумножил! Или ты хочешь, чтобы я сейчас вынул из бизнеса полмиллиона, затормозил развитие, возможно, упустил выгодный контракт, но зато твой отец получил бы свои бумажки и успокоился? Это мелко, Кристина! Это мышление бедных людей!
Он подошёл к ней вплотную, глядя сверху вниз. Его лицо было раскрасневшимся от праведного, как он считал, гнева.
— Я строю империю. Для нас. Для наших будущих детей. А ты тащишь меня назад, в это болото мелких обид и счетов. Ты должна быть моей опорой, радоваться нашему успеху, а ты выступаешь от лица своего отца, как коллектор. Это нечестно.
Кристина медленно подняла на него глаза. Её спокойствие было страшнее любой крикливой истерики.
— Мой отец не живёт в этой империи, Максим. Он живёт в своей старой квартире и ходит пешком до автобусной остановки, потому что у него нет машины. Не потому, что он бедный, а потому что он поверил человеку, который оказался моим мужем. Ты говоришь про «общий котёл». Хорошо. Но фирма оформлена на тебя. Счета в банке твои. Этот диван и эта квартира — всё это часть твоей, а не нашей империи. И когда ты брал деньги, ты просил их не у «семьи», а у конкретного человека — моего отца. И обещал вернуть. Это было простое мужское слово. Видимо, ещё одна вещь, которую ты считаешь пережитком прошлого.
Слова Кристины о «мужском слове» повисли в дорогом воздухе гостиной, как ядовитый газ. Они не рассеивались, а, казалось, оседали на глянцевых поверхностях мебели, на ворсе персидского ковра, на коже самого Максима. Он на мгновение застыл, словно получил удар под дых, но тут же взял себя в руки. Он не мог позволить ей так просто разрушить его тщательно выстроенную картину мира, где он был благодетелем и стратегом.
— Мужское слово? — он усмехнулся, но в этот раз в его голосе не было превосходства, скорее, усталость профессора, объясняющего дикарю основы цивилизации. — Ты всё упрощаешь. Моё слово было дано в одних обстоятельствах, а сейчас мы живём в совершенно других. Бизнес взлетел. Это форс-мажор, только со знаком плюс. Правила игры поменялись. Умные люди это понимают и адаптируются.
Он вернулся к дивану, демонстративно плюхнулся на него и закинул ногу на ногу. Поза хозяина положения, короля в своём замке. Он снова взял в руки телефон, давая понять, что для него этот бессмысленный разговор окончен. Он победил. Она просто не способна мыслить в его масштабах.
Кристина молча наблюдала за ним. За этим жестом, за этой позой. И в этот момент что-то внутри неё окончательно переключилось. Она поняла, что пытается играть в шахматы с человеком, который видит на доске только шашки и уверен, что всех съел. Она подошла к креслу напротив него и села. На её лице появилась странная, почти светлая улыбка.
— Знаешь, а ты ведь прав. Абсолютно прав. Я действительно мыслю мелко. Машины, обещания… это всё такие глупости. Ты открыл мне глаза.
Максим оторвал взгляд от телефона, настороженно и с любопытством глядя на неё. Такая резкая смена настроения была ему непонятна, но приятна. Наконец-то она начала понимать.
— Вот! — он одобрительно кивнул. — Наконец-то ты начинаешь соображать. Я же говорил, что нужно смотреть шире.
— Конечно, — продолжала она своим новым, лёгким и деловым тоном. — Всё, что ты говорил про семью, про инвестиции, про общий котёл… это гениально. И очень справедливо. Отец вложился в наше общее дело, когда оно было рискованным стартапом. А инвестор должен получать не просто возврат средств, а долю в прибыли. Это же основа любого бизнеса.
Она подалась вперёд, её глаза горели каким-то нездоровым, но ясным огнём. Максим слушал, и его лицо постепенно теряло самодовольное выражение.
— Хорошо, — она хлопнула в ладоши, словно приняв окончательное решение. — Раз мы семья, а твой бизнес — наш общий, я сейчас звоню отцу и говорю, что он теперь владеет половиной твоей фирмы. Думаю, он не откажется от такого подарка. Это ведь будет честно, правда? Его пятьсот тысяч на старте — это половина успеха. Значит, ему полагается пятьдесят процентов активов. Никаких долгов, никаких возвратов. Просто доля. Как ты и говорил — дивиденды.
Наступила полная, оглушительная тишина. Максим смотрел на неё, не моргая. Его мозг, привыкший к её упрёкам и ссылкам на совесть, оказался совершенно не готов к такому ходу. Он ждал чего угодно: слёз, криков, угроз. Но он не ждал, что она возьмёт его же логику и превратит её в оружие массового поражения.
— Ты… что? — выдавил он из себя. Его голос был сиплым, как у человека, которого только что вытащили из ледяной воды.
— Я говорю, что это идеальное решение, — Кристина уже достала свой телефон. — Оно в твоём стиле. Масштабное. Перспективное. Ты же сам сказал — мы семья. И отец — часть нашей семьи. Он получит свою долю, мы закроем этот унизительный вопрос с долгом, и ты спокойно продолжишь строить нашу общую империю. Уже с полноправным партнёром.
Она разблокировала экран и начала искать в контактах номер отца. Максим вскочил с дивана так резко, словно под ним загорелся огонь.
— Ты с ума сошла?! Положи телефон! Какая половина фирмы?! Я строил этот бизнес своими руками, своим потом и кровью!
— А мой отец — своими деньгами, — парировала она, не поднимая на него глаз и продолжая водить пальцем по экрану. — Деньгами от машины, которую он собирал по винтику в своём гараже. Так что у вас примерно равный вклад. Его капитал, твои руки. Классическое партнёрство.
Лицо Максима исказилось. Расслабленный хозяин жизни исчез, уступив место разъярённому, загнанному в угол зверю. Он одним прыжком преодолел расстояние между ними и попытался вырвать телефон из её руки. Это было не грубое насилие, а отчаянный, панический жест человека, у которого из-под ног выдёргивают последнюю опору.
— Положи телефон! Ты слышишь меня? Положи! Ты что творишь, тупица?! Ты хочешь всё разрушить? Всё, что я построил!
Кристина с неожиданной силой отдёрнула руку. Её спокойствие было пугающим. Она смотрела на него так, как смотрят на истеричного незнакомца на улице. Без страха, без сочувствия, с холодным, отстранённым любопытством.
— Я? Я просто следую твоей логике, Максим. Ты же сам сказал — мы семья. Ты установил правила этой игры. Или они работают только в твою пользу? Когда ты берёшь — это «инвестиция», а когда от тебя требуют того же — это «разрушение»? Интересная у тебя семейная арифметика.
— Это не арифметика! Это мой бизнес! Мой! Я не спал ночами, я вкладывал в него всего себя, пока твой отец спокойно рыбачил на своей старой развалюхе!
— Он бы и дальше рыбачил, если бы не отдал тебе деньги на твой «бизнес», — её голос был ровным и безжалостным. — Ты не хочешь, чтобы он был партнёром? Хорошо. Тогда верни ему деньги. Прямо сейчас. Переведи на его счёт пятьсот тысяч. И мы забудем этот разговор. Выбирай. Либо он инвестор и совладелец, либо ты должник. Третьего варианта, где ты и владелец, и никому ничего не должен, не существует. Он был только в твоей голове.
Максим отступил на шаг, тяжело дыша. Он понял, что это не шантаж. Это ультиматум. Она не шутила. В её глазах он увидел не жену, а противника, который просчитал все ходы и загнал его в цугцванг. И в этот момент его ярость, смешанная с паникой, прорвалась наружу в самой уродливой форме.
— Я всё понял… — прошипел он, в его голосе смешались яд и презрение. — Это всё он. Это твой папаша тебя научил! Старый неудачник, который сам в жизни ничего не добился и теперь хочет откусить кусок от моего успеха руками собственной дочери! А ты и рада стараться, предательница! Я тебя из твоей дыры вытащил, в этот дом привел, одел, обул, а ты решила меня ограбить в пользу своего нищего семейства!
Он выплюнул эти слова, и они ударили Кристину сильнее, чем любая пощёчина. Но она не дрогнула. Её лицо превратилось в маску. Она медленно, с какой-то ритуальной завершённостью, убрала телефон в карман. Звонить отцу уже не было нужды. Всё было решено.
— Теперь и я всё поняла, — произнесла она тихо, но каждое её слово падало в тишину комнаты, как камень в бездонный колодец. — Ты не строитель империи, Максим. Ты просто мелкий мошенник, который начал свою карьеру с обмана самого близкого тебе человека. Ты не вытаскивал меня из дыры. Ты просто нашёл бесплатный стартовый капитал с удобным приложением в виде жены, которая должна была молча восхищаться твоим гением.
Она обвела взглядом гостиную. Новый диван, дорогие шторы, коллекционный алкоголь. Всё это великолепие вдруг показалось ей дешёвой театральной декорацией, за которой скрывалась крошечная, эгоистичная и напуганная душа.
— Империя? — она горько усмехнулась. — У тебя нет никакой империи. У тебя есть только долг. И теперь он не только денежный, но и имущественный, потому что я подаю на развод и всё… Всё, то было куплено в браке мы поделим на двоих, так же, как и твою «империю»!
Он смотрел на неё, и до него, кажется, начало доходить, что именно он сейчас уничтожил. Не сделку, не бизнес-план. Он уничтожил всё, что их связывало. В её глазах он был банкротом. Полным и безоговорочным. Больше не было ни обиды, ни гнева. Только пустота. Они стояли посреди комнаты, которая должна была стать символом их общего успеха, и были друг другу абсолютно чужими. Ссора закончилась не потому, что кто-то победил, а потому что поле боя перестало существовать…
