Был такой мужчина на телевидении — как будто сошёл с советского глянца, если бы он существовал. Фирменный прищур, начищенные туфли, голос — чуть бархатный, чуть ироничный. Евгений Меньшов. Для зрителей — джентльмен, для коллег — эталон стиля, для женщин — мечта эпохи. А для себя — человек, который каждый день строил иллюзию, чтобы скрыть то, чего никто не должен был знать.
Я рос на «Песне года», когда эта передача ещё была больше, чем просто концерт. Это был телевизионный Новый год, только с фанфарами. И Меньшов был её лицом. Казалось, он не стареет, не устает, не злится. Но потом — будто кто-то нажал тумблер. И его просто… выключили.
Сначала я подумал — уехал, приболел, отдыхает. Но прошло время, а он не вернулся. Ни в эфир, ни в свет. Как будто стерли. А потом всплыла страшная правда: он умирал. В хосписе. Один. Почти никому не сказали.
Это было как удар. Человек, которого вся страна знала в лицо, умер в тишине. Не от грома славы, а от рака. И не дома — в больничной палате, под капельницей. Его даже хоронили в закрытом гробу, будто и после смерти он не хотел никого расстраивать своим видом.
Я решил докопаться — не до грязи, а до сути. Кто был этот человек на самом деле? Что чувствует мужчина, когда уходит с экрана, с театра, из жизни — и никто, кроме жены, не остается рядом?
С виду у него было всё: работа мечты, женщины, карьера, сын. Три брака, один за другим — как три жизни подряд. Каждая со своей драмой, со своими потерями. И у каждой — свой конец.
Первую жену он бросил. Вторую — похоронил. С третьей — умер.
«Марчелло, которого предали свои»
Меньшова называли Марчелло — в честь Мастроянни. Не потому что копировал, а потому что шёл наравне. Галантность — не маска, а встроенная прошивка. Женщины писали ему тоннами. Письма приходили мешками в Останкино, словно он был не ведущим, а кумиром с эстрады. Возможно, таким он и был — в стране, где каждый год под фанеру пели «Песню года», а люди верили в настоящее.
Он появился на экране в конце 80-х — в паре с Ангелиной Вовк. Но её это совсем не радовало. Говорила: непрофессионален. В камеру не туда смотрит. Реплики путает. Требовала заменить. Не открывала секретов. Думала, что скоро его уберут — но всё вышло наоборот.
Зритель его принял. Точнее, полюбил. В нём было то, чего в телевидении почти никогда не бывает — благородство. Он не переигрывал. Он существовал.
Мать Вовк, между прочим, прямо говорила дочери: «Ангелина, так на тебя ещё никто не смотрел». И действительно — глаза Меньшова искрились к ней на экране. У них был флирт, тонкий, интеллигентный. Настолько тонкий, что даже после десятков эфиров никто не знал — был ли роман или это просто монтаж.
Но за кулисами жизнь шла по другим законам. У Вовк был муж — чех, с дворцом в Праге. У Меньшова — жена Наталия, актриса из «Вечного зова». Их брак продержался 18 лет. Без детей. Без скандалов. До одного дня, когда он честно сказал: полюбил другую.
Он оставил квартиру, библиотеку, 20 лет жизни — и ушёл. Как джентльмен, конечно. Только вот Наталия не пережила. Замкнулась. Исчезла с экранов. Последний её фильм назывался символично — «Предел возможного».
Следующей стала Лариса — актриса, моложе на 16 лет. Он снова был счастлив. Они жили в коммуналке, но сияли. У них родился сын — Саша. Казалось, всё сложилось. Но потом — новая драма. Лариса заболела. Сильно. Рак. Уходила долго, мучительно. Меньшов метался по врачам. Израиль. Консилиумы. Бессонные ночи. Бессмысленно.
Когда она умерла в 43 — он замолчал. Перестал доверять. Врачи стали для него чем-то вроде магов, которые подвели. А жизнь — чем-то вроде сцены, где никто не репетировал финал.
Спустя полтора года он женился снова — на Ольге Грозной. Была младше на 19 лет. Вела программу «Времечко». У неё была дочка. У него — уже совсем другой взгляд. Не юношеский, не героический. Настороженный.
Они купили шикарную квартиру, но вскоре ушли со сцены. Оба. Как будто спрятались от мира. И в этой тишине началась его последняя глава.
«Когда Пугачёва убрала Меньшова»
Однажды телевидение предаёт. Не с криками, не с выстрелом — а медленно, по сценарию. Просто приходит момент, когда тебя, как антикварный стул, отодвигают к стенке. А потом — выносят.
Для Меньшова этим моментом стала «Песня года» 2006-го. Юбилейная. Торжественная. Для него — финальная.
В программе случился переворот. Новый худрук — Пугачёва. Она обещала одно, а устроила бенефис. Свой. Им, Меньшову и Вовк, оставили по стулу за кулисами. Один микрофон на двоих. Пара слов — и назад. И это после 20 лет на сцене, где они были лицами страны.
До концерта они приезжали к Пугачёвой — обсуждали сценарий, роли, реплики. Всё было согласовано. На бумаге. А потом сценарий переписали. В реальности их убрали. Почти дословно.
«Ну идите же, идите сюда, любимцы народа!» — кричала Примадонна со сцены, вытягивая руку. Театрально, нарочито. За кулисами — холодный пот. Пустые глаза. И сценарий, рассыпанный по полу, как мусор.
Вовк сдалась первой. «Мы тут никому не нужны», — сказала она. И ушла. Меньшов не стал её останавливать. Ушел вслед. Так заканчивалась эпоха. Не овациями, а плевком в душу.
Потом кто-то скажет: ну что вы, это шоу-бизнес, не принимайте близко. Но попробуй не принять, когда тебя стирают при живом теле.
Он больше не вернулся. Ни в театр, ни в телевизор. Стал реже появляться даже среди друзей. Говорят, перестал здороваться с коллегами — не из гордости, а от боли.
А потом выяснилось, что это не просто депрессия.
Рак. Вернулся. Не отпускал.
Его худоба стала заметна даже тем, кто давно не смотрел телевизор. Взгляд — уставший. Движения — медленные. А потом — исчез.
Уже в 2014-м он почти не выходил из дома. Потом исчез и из дома. Его перевезли в хоспис.
И тут начинается та часть, от которой по спине идёт холод.
«Хоспис для артиста. Тишина для громкого имени»
Евгений Меньшов умирал в тишине. Без оваций. Без камер. Без друзей. В хосписе — с номером палаты вместо афиши.
Супруга, Ольга Грозная, приняла решение — перевести его туда. Сама. Говорят, он не хотел. Но сил уже не было. Она объясняла это заботой — дома, мол, нельзя обеспечить круглосуточную помощь. А врачи — молчали. Они видели: финал близко.
Он дремал почти всё время. Прерывался только на одно — боль. Врач входил, спрашивал про самочувствие, определял дозу обезболивающего. Всё. Такой стал его день. Каждый день.
Навещала только Ольга. Друзья — не знали. Многие узнали о хосписе уже после похорон. А кто узнал до — был в шоке: «Женя? Там?..»
Он просил, чтобы никто не видел его таким — худым, измождённым, неузнаваемым. Грозная выполнила его просьбу. Он ушёл — как будто тайно. Даже похоронили его в закрытом гробу. Это был не просто уход из жизни. Это было исчезновение.
Хоронили на Троекуровском кладбище. Без фанфар, без звёздной толпы. На памятнике — ни слова, что он артист. Просто имя. Просто даты. Почти как будто он и не был лицом нации. Почти как будто он — никто.
Но он был.
Был тот, кто не подстроился. Кто не выбрал скандал. Кто не опустился до шоу. Кто остался джентльменом, даже когда его выкинули из эфира. И, возможно, это его и добило.
Ангелина Вовк потом говорила: «Я не приняла его третью жену. Не потому что зла, а потому что больно. Мы дружили с Ларисой. Она умерла. А эта — другая жизнь. Уже не наша».
Сын, Саша, тоже не смог простить. Он был подростком, когда умерла мама. Переживал, заикался, почти перестал говорить. А потом — новый брак отца. Новая женщина. Новый дом. Только не новая семья.
После ухода с «Песни года» Меньшов ещё немного поработал — художественный руководитель в частной кинокомпании. Несколько месяцев. И всё.
В театр — не вернулся. Камера — молчала. Сцена — молчала. Страна — не заметила.
Так ушёл один из самых ярких и закрытых мужчин советского ТВ. Красивый. Одинокий. И — недооценённый.
«Чтобы запомнили. Не смертью — лицом»
Прошло десять лет с тех пор, как не стало Евгения Меньшова. Время делает с памятью странные вещи — кого-то она пускает в пыль архивов, кого-то — в бронзу, а кого-то — в эфир. Меньшову не досталось ни того, ни другого.
Но, может, так он бы и хотел.
Он никогда не скандалил, не кричал, не обижался публично. Не бил себя в грудь, не просил признаний. Он просто делал своё дело — красиво, спокойно, с достоинством. Даже тогда, когда ему уже не аплодировали.
Возможно, его и правда недооценили. Или забыли раньше, чем положено. Возможно, ему самому было важно не столько признание, сколько ощущение, что он не опозорился. Не спел лишнего. Не перешёл черту. Не стал жаловаться.
Сейчас о нём вспоминают всё реже. Он не мем, не культ, не герой документалок. Он — улыбка из прошлого. Галстук, подобранный идеально. Взгляд — внимательный, но не навязчивый. Человек, который умел быть на экране — и не кричать.
И, может быть, в этом и есть настоящий масштаб.
