— Значит, так просто? Чувства остыли?
Голос Марины был ровным, почти безжизненным, и от этого его спокойствия по спине Сергея пробежал неприятный холодок. Он стоял посреди их общей кухни, ставшей вдруг чужой и неуютной, и не мог заставить себя поднять глаза от пола. Он сосредоточенно изучал знакомый до каждой царапинки рисунок на линолеуме, словно пытался найти там ответ или оправдание. Любое слово, которое он готовил заранее, казалось теперь фальшивым и жалким.
— Марин, ну так бывает. Мы стали… разными, — промямлил он, и сам почувствовал, насколько неубедительно это прозвучало.
Она издала короткий, сухой смешок, лишенный всякого веселья. Она не металась по комнате, не размахивала руками. Она стояла, прислонившись бедром к кухонной столешнице, и медленно протирала салфеткой идеально чистую поверхность. Это методичное, монотонное движение действовало на нервы куда сильнее, чем любой крик.
— Разными мы стали в тот самый момент, когда твоя мама решила, что я недостаточно хороша для её мальчика? Когда она поняла, что из меня не вытянешь денег на её бесконечные «проекты» и что я не собираюсь смотреть ей в рот, ловя каждое слово? Вот тогда мы стали разными?
Теперь она посмотрела на него. Прямо, в упор. Её глаза были сухими и злыми, в них не было и намёка на ту мягкость, которую он так привык видеть. Сергей невольно отступил на полшага назад, к коридору.
— Не впутывай сюда маму. Это наше с тобой дело. Алина… она просто другая. С ней всё как-то… легче.
Это слово — «легче» — стало последней каплей. Марина отбросила салфетку на стол.
— Легче? Конечно, легче. Легче, когда за тебя всё решили? Когда тебе подсунули готовую пассию из «хорошей семьи», с квартирой и папой-бизнесменом? Когда тебе не нужно напрягаться, не нужно быть мужиком, а можно просто плыть по течению, которое создала твоя заботливая мамочка? Тебе не легче, Сергей. Тебе удобнее. Это другое.
Она оттолкнулась от стола и сделала шаг ему навстречу. Он инстинктивно вжал голову в плечи. Она не собиралась его бить, но её взгляд был ощутимее любой пощёчины. Он прожигал его насквозь, выставляя напоказ всю его трусость, всю его мелочность.
— Ты думаешь, я не видела, как она её к тебе подводила? Эти «случайные» встречи, эти звонки. Она обхаживала её, как покупатель обхаживает призовую кобылу. А ты стоял рядом и глупо улыбался, как телок. Ты даже не понял, что тебя продают. Или понял, и тебе это понравилось?
Он молчал. Что он мог сказать? Что всё было именно так? Что он устал от ответственности, от быта, от необходимости быть главой семьи? Что сладкие речи Алины и одобрительные кивки матери были для него как бальзам на душу после многих лет брака, который стал для него рутиной?
Марина остановилась в метре от него. Её голос снова стал тихим, но в этой тишине звенела сталь.
— Давай! Иди расскажи нашим детям, что твоя мамаша нашла тебе другую бабу и хочешь бросить нас ради неё! Только не приползай потом сюда с извинениями, к мамочке своей вали!
Она ткнула пальцем в сторону закрытой двери в детскую, откуда не доносилось ни звука. Этот простой жест заставил Сергея побледнеть. Он представил себе лица сыновей, их вопросы. И понял, что не сможет. Он не сможет посмотреть им в глаза и сказать то, что должен был сказать. Это было выше его сил.
— Я… я вещи потом заберу, — пробормотал он, делая последний шаг к выходу. Это было бегство. Бесславное, жалкое бегство.
— Здесь твоих вещей нет, — бросила она ему в спину.
Он вышел в коридор, нащупал на вешалке свою куртку. Он не обернулся. Просто натянул её, сунул ноги в ботинки и взялся за ручку входной двери. Он не хлопнул ею. Он закрыл её за собой тихо, почти бесшумно. Щелчок замка прозвучал в пустой лестничной клетке оглушительно громко, отрезая его от прошлой жизни.
— Наконец-то мой сын дышит полной грудью, — Людмила Аркадьевна, мать Сергея, с удовлетворением оглядела залитый светом зал дорогого ресторана. — Рядом достойная женщина, впереди — большие перспективы. Я всегда знала, что ты способен на большее.
Сергей неловко поправил воротник новой, непривычно дорогой рубашки. Он сидел напротив своей матери и Алины, и чувствовал себя экспонатом на выставке достижений. Алина, сидевшая рядом с ним, положила свою тонкую ладонь на его руку и мягко улыбнулась. Её улыбка была безупречной, как и всё в ней — от идеального маникюра до идеально уложенных волос.
— Мы очень ценим вашу поддержку, Людмила Аркадьевна, — промурлыкала она. — Сергею была необходима эта встряска. Он мужчина с огромным потенциалом, ему просто не давали его раскрыть.
Первые полгода новой жизни пролетели как один глянцевый, рекламный ролик. Просторная, залитая солнцем квартира Алины с панорамными окнами была полной противоположностью его старой, заставленной детскими игрушками и семейными фотографиями «двушки». Здесь всё было холодным, выверенным и безликим: белые стены, минималистичная мебель, ни одной лишней детали. Это было не гнездо, а скорее офис для красивой жизни.
Мать теперь была у них частым гостем. Она сияла, осматривая владения «молодых», и при каждом удобном случае подчёркивала, какой правильный выбор сделал её сын. Алина была воплощением её мечты о невестке: ухоженная, с правильными связями, умеющая себя подать.
Первый денежный ручеёк потёк почти незаметно. Как-то вечером, после ужина, Алина между делом упомянула «один очень перспективный IT-стартап» её знакомого.
— Сумма нужна небольшая, Серёж, чисто для входа. Но через год она может утроиться. Это ведь наше общее будущее, мы должны думать наперёд.
Сергей, окрылённый похвалами матери и нежностью Алины, согласился почти не раздумывая. Он перевёл деньги, чувствуя себя настоящим инвестором, современным и успешным мужчиной.
Через месяц встал вопрос о машине. Его старенький седан, верой и правдой служивший ему много лет, теперь казался неуместным рядом с домом Алины.
— Милый, пойми, нас ведь видят вместе, — мягко убеждала она. — Это вопрос имиджа. Мы не можем приезжать на встречи на этом… ветеране. Люди делают выводы.
Мать, оказавшаяся рядом «совершенно случайно», тут же подхватила:
— Алина абсолютно права! Мужчину судят по его автомобилю и его женщине. С женщиной тебе повезло, так что и остальное должно соответствовать.
Давление было мягким, но всеобъемлющим. Он чувствовал себя так, словно его взяли в тёплое, уютное кольцо, которое медленно сжималось. Он продал свою машину, добавил значительную часть своих сбережений и купил блестящий немецкий кроссовер. В день покупки они втроём пили шампанское, и Сергей, глядя на счастливые лица матери и Алины, почти поверил, что всё делает правильно. Он заглушил тихий голос внутри, который напоминал, что на его банковском счёте осталась последняя крупная сумма — та, которую он откладывал на расширение жилплощади для своей старой семьи.
Этот последний бастион пал через два месяца. Алина подошла к вопросу основательно. Она расстелила на стеклянном кухонном столе какие-то распечатки с графиками и начала говорить о «собственном деле». Это было что-то связанное с поставками элитной косметики из Европы.
— Смотри, Серёжа, это золотая жила. У меня есть все выходы, все контакты. Не хватает только стартового капитала для первой крупной партии. Это наш шанс. Наш собственный, семейный бизнес. Больше никаких стартапов дяди Васи, всё будет только наше.
Она говорила уверенно и страстно. Сергей смотрел на цифры, ничего в них не понимая. Он видел только одно: сумма, которую она написала на листке, была практически равна остатку на его счёте.
— Алин, это… это всё, что у меня есть, — тихо сказал он.
Она подняла на него глаза. В них не было ни капли той ласковой нежности, что раньше. Взгляд был деловым, требовательным и немного разочарованным, словно она объясняла очевидные вещи неразумному ребёнку.
— Сергей, ты хочешь всю жизнь работать на кого-то или хочешь стать хозяином своей жизни? Мы строим империю, нашу с тобой. Или ты в меня не веришь?
Он посмотрел на её красивое, напряжённое лицо. Подумал о матери, которая точно скажет, что он трус, если откажется. Подумал о том, что пути назад всё равно нет. Отступать сейчас — значило признать, что последние полгода были ошибкой, а он сам — простофиля. Этого он допустить не мог.
— Хорошо, — выдохнул он. — Я переведу.
— Ну что, есть новости по косметике? Может, пришла уже первая партия?
Сергей задал этот вопрос как можно более будничным тоном, пытаясь придать своему голосу оттенок деловой заинтересованности. Он сидел на краю белоснежного дивана, который так и не стал для него своим. Алина, не отрываясь от экрана своего ноутбука, бросила через плечо:
— Всё в процессе, Серёжа. Не суетись. Такие дела не любят спешки.
Слово «суетись» неприятно резануло слух. Последний месяц он слышал его всё чаще. Тепло из их отношений испарилось так же незаметно, как деньги с его счёта. Больше не было ласковых прикосновений, долгих ужинов и разговоров о «нашем будущем». Алина была постоянно занята: телефонные звонки, переписки, встречи, на которые его больше не приглашали. Она двигалась по квартире как по своему личному офису, а он превратился в элемент интерьера, который иногда мешается под ногами. Он старательно гнал от себя дурные мысли, списывая всё на усталость и напряжение из-за нового бизнеса.
Точка невозврата была пройдена в один из вечеров. Алина, закрыв ноутбук, посмотрела на него долгим, оценивающим взглядом, каким смотрят на вещь, которая перестала выполнять свои функции.
— Мне завтра нужны будут деньги на оплату аренды склада, — сказал он, нарушив тишину. — Совсем немного, просто…
— У меня нет для тебя денег, — отрезала она. Её голос был ровным и холодным, как поверхность стеклянного стола между ними.
Сергей опешил.
— Как это? Но ведь бизнес… наш общий…
Алина усмехнулась. На этот раз в её усмешке не было даже намёка на флирт или игру. Это была чистая, неприкрытая насмешка.
— Бизнес — мой. Ты был инвестором. Спасибо за вклад, но твои инвестиции закончились.
Он смотрел на неё, и до него медленно, как доходит боль от сильного удара, начинал доходить смысл происходящего. Это был не просто разговор. Это был вердикт.
— Алина… что ты такое говоришь? Мы же… у нас отношения. Мы строили планы. Моя мама…
— Твоя мама хотела пристроить своего сына в хорошее место, — перебила она его, вставая. Она возвышалась над ним, сидящим на диване, и это положение подчёркивало его унизительную беспомощность. — А я искала стартовый капитал. Это был взаимовыгодный проект. Но любой проект имеет свой срок. Твой — истёк. Ты больше нерентабелен, Сергей.
Слово «нерентабелен» ударило сильнее, чем любая пощёчина. Он был не человеком, не мужчиной, не любимым. Он был активом, который обесценился.
— Так вот, значит, как… — прошептал он.
— Именно так, — подтвердила она деловито. — У тебя есть час, чтобы собрать свои вещи. Те, что я тебе покупала, можешь оставить. Возьми только своё. Сумку найдёшь в кладовке.
Она развернулась и ушла в спальню, оставив его одного посреди огромной гостиной, которая вдруг стала похожа на холодный, бездушный вокзал. Он поднялся на ватных ногах. Ни злости, ни обиды ещё не было. Было только оглушающее, тупое оцепенение. Он механически пошёл в кладовку, нашёл спортивную сумку и начал так же механически складывать в неё свои немногие вещи: старые джинсы, несколько рубашек, ноутбук. Дорогие костюмы и ботинки, купленные для «нового статуса», висели в шкафу чужими, ненужными артефактами из другой жизни.
Ровно через час он стоял у двери с сумкой в руке. Алина вышла из спальни, уже переодетая в шёлковый халат. Она мельком взглянула на него, затем на часы.
— Уложился. Не буду вызывать охрану. Прощай, Сергей.
Она открыла дверь, давая ему понять, что разговор окончен. Он вышел на лестничную клетку, и дорогая, обитая кожей дверь бесшумно закрылась за его спиной.
Оказавшись на улице, в прохладном вечернем воздухе, он достал телефон. Единственный человек, которому он мог сейчас позвонить, была она. Архитектор его новой жизни. Он набрал номер матери.
— Мам, она меня выгнала, — сказал он в трубку, когда она ответила. Голос его был глухим. — Она забрала все деньги и выставила за дверь.
На том конце провода повисла пауза. Он ожидал чего угодно: сочувствия, гнева в адрес Алины, обещаний разобраться. Но то, что он услышал, окончательно втоптало его в грязь.
— Значит, ты не смог её удержать? — в голосе матери звучало ледяное разочарование. — Я нашла тебе такую женщину, такой шанс, а ты всё испортил. Что ты сделал не так, Сергей? Не оправдал надежд. Даже с этим не справился. Не звони мне, мне нужно подумать.
Короткие гудки в трубке прозвучали как приговор. Он опустил телефон. Вокруг светились огни большого города, проезжали дорогие машины, спешили по своим делам люди. А он стоял на тротуаре с сумкой в руке, вычеркнутый из одной жизни и не принятый в другой. Абсолютно один.
Он не помнил, как провёл следующие несколько дней. Ночевал у случайного приятеля, который смотрел на него с плохо скрываемым любопытством и брезгливостью. Деньги закончились почти сразу. Унижение было физическим, оно скручивало желудок, лишало сна. В конце концов, идти было больше некуда. Он оказался перед знакомой, обитой дешёвым дерматином дверью на пятом этаже старой панельки. Запах на этой лестничной клетке — смесь борща, табачного дыма и чего-то ещё, неуловимо-домашнего — ударил в ноздри, вызвав спазм в горле. Он простоял так минут десять, репетируя слова, которые казались правильными, но на языке превращались в пыль. Наконец, он заставил себя нажать на кнопку звонка.
Дверь открылась не сразу. На пороге стояла Марина. Он был готов к чему угодно: к крикам, упрёкам, к хлопанью дверью перед его носом. Но он не был готов к этому. Она похудела, но это была не измождённая худоба от горя. Ушли мягкие, округлые линии, которые он так хорошо знал; лицо заострилось, стало строже, определённее. Но главным были глаза. В них не было ни злости, ни боли, ни даже ненависти. В них была пустота. Холодное, отстранённое спокойствие человека, который смотрит на что-то совершенно ему безразличное.
— Сергей? Тебе чего? — спросила она так, словно он был курьером, который ошибся адресом. В её голосе не было ни капли эмоции.
Эта будничность обезоружила его сильнее, чем любая агрессия. Все заготовленные речи вылетели из головы. Он открыл рот, но смог выдавить лишь жалкое блеяние.
— Марин… я… я поговорить. Я совершил ужасную ошибку. Всё понял…
Он сделал шаг вперёд, надеясь войти в коридор, в знакомое пространство, но она не сдвинулась с места, молчаливо преграждая ему путь. Она была не стеной, а скорее границей, которую ему было не суждено пересечь.
— Мне не о чем с тобой говорить, — её голос оставался таким же ровным.
— Дети… Как там мальчики? Я хочу их увидеть, — он ухватился за эту последнюю соломинку, единственное, что ещё хоть как-то связывало его с этой квартирой.
Она смотрела на него так, будто он говорил на незнакомом языке. Она даже не моргнула.
— У нас развод, Сергей. Дети не хотят тебя видеть. Прощай.
Она произнесла это как сводку погоды. Сухо, информативно, безлично. Констатация факта. Для неё всё было решено и прожито. Он опоздал не на полгода. Он опоздал на целую жизнь. Он хотел что-то возразить, сказать, что так не бывает, что нельзя просто так вычеркнуть человека, но слова застряли в горле.
И в этот момент, в оглушительной тишине его провала, из глубины квартиры донёсся громкий, уже ломающийся голос старшего сына. Чёткий, ясный, не оставляющий места для сомнений.
— Мам, кто это был?
Не «кто там?», не «папа пришёл?». А именно «кто это был?». Вопрос, которым говорят о незнакомце, о ком-то случайном, не имеющем имени и значения. О ком-то, кто уже в прошлом.
Это было страшнее любого приговора. Сердце не ухнуло — оно просто перестало существовать, провалившись в ледяную, бездонную пустоту. Он увидел, как лицо Марины не дрогнуло. Она услышала этот вопрос и, казалось, молча с ним согласилась. Не меняя выражения лица, она спокойно, без всякой злости, просто потянула дверь на себя. Медленно.
Он смотрел на сужающуюся полоску света, на её спокойное, чужое лицо. Щёлкнул замок. Он остался один на тускло освещённой лестничной клетке. В ушах до сих пор звенел этот безжалостный, убивающий своей простотой вопрос сына. Он был больше не муж. Не отец. Он был «это». Прошлое, о котором спрашивают без интереса и тут же забывают…
