— Это опять сосиски? Марина, я же просил тебя.
Голос Олега, ленивый и недовольный, ударил её прямо в прихожей, едва за ней закрылась входная дверь. Он даже не потрудился выйти из комнаты, его вопрос донёсся из гостиной, смешиваясь с гулом работающего телевизора. Марина на мгновение замерла, прислонившись спиной к холодному косяку. Два тяжёлых пакета с продуктами оттягивали руки, ручки впивались в ладони, оставляя на коже красные полосы. Всё, о чём она мечтала последние три часа, пока ехала со второй работы в переполненном автобусе, — это тишина и горизонтальное положение. Хотя бы на полчаса.
— Да, опять сосиски, — тихо ответила она в пустоту коридора, стягивая с ног туфли, которые за день превратились в орудия пытки.
Она прошла на кухню, щёлкнула выключателем. Резкий свет заставил зажмуриться. На столе стояла грязная кружка, рядом лежали крошки от печенья. В раковине громоздилась посуда со вчерашнего ужина и сегодняшнего завтрака. Марина смерила этот натюрморт тяжёлым взглядом и с глухим стуком опустила пакеты на пол. Тупая боль в пояснице стала острее.
Из гостиной, шаркая тапками, появился Олег. Высокий, ещё не растерявший спортивной формы, но уже с заметной рыхлостью в движениях, появившейся за год безделья. Он был одет в домашние штаны и старую футболку. На его лице застыло выражение вселенской обиды, словно это не она только что отработала две смены, а он в одиночку разгружал вагоны.
— Я не понимаю, это так сложно — купить нормальные сосиски? Баварские. С сыром. Мы что, совсем обнищали? — он заглянул в один из пакетов, брезгливо подцепил двумя пальцами пачку самых дешёвых молочных сосисок и поморщился.
— Они были по акции, — устало ответила Марина, доставая из сумки кошелёк и кладя его на подоконник. Сил спорить не было. Хотелось просто молчать.
— Вечно у тебя всё по акции. Макароны по акции, сосиски по акции. Может, и жить начнём по акции? — он не унимался, его голос набирал силу и раздражение. — Я просто хочу нормально поесть в собственном доме. Неужели я многого прошу?
Марина медленно повернулась к нему. Она посмотрела на его чистое, отдохнувшее лицо, на руки без единой мозоли, на выражение капризного ребёнка, которому не купили желаемую игрушку. Год. Целый год он сидел дома. Сначала его сократили, и она его жалела, поддерживала. Потом он начал «активный поиск», который заключался в двухчасовом просмотре сайтов с вакансиями по утрам и последующем отдыхе на диване. Последние полгода он уже и не делал вид, что ищет. Он просто жил. А она работала. Администратором в клинике с утра до вечера, а потом уборщицей в офисном центре до поздней ночи. Ипотека, два кредита и его аппетиты не спрашивали, устала она или нет.
— Олег, я купила то, на что хватило денег, которые остались после оплаты счетов.
— Вот именно! — он воспринял её слова как повод для атаки. — Вечно у нас ни на что не хватает! Я смотрю на Витька, на Серёгу — у них жёны как-то крутятся. У тех всегда и стол накрыт, и на отдых откладывают. А мы едим сосиски со скидкой. Может, дело не в деньгах, а в том, кто их зарабатывает и как?
Он сказал это и уставился на неё, ожидая реакции. И он её получил. Марина медленно выпрямилась, уперев руки в поясницу. Взгляд, до этого затуманенный усталостью, вдруг стал ясным, острым и совершенно чужим. Туман рассеялся, и на его месте образовался лёд. Она смотрела на мужа так, будто видела его впервые: не любимого мужчину, попавшего в трудную ситуацию, а чужого, наглого иждивенца, который посмел упрекнуть её в том, что она плохо его содержит.
Олег, неверно истолковав её молчание как знак покорности, прошёл следом за ней на кухню. Он опёрся плечом о дверной косяк, заняв позицию наблюдателя и судьи одновременно. Его присутствие за спиной ощущалось как тяжёлый, неприятный груз. Марина начала молча разбирать пакеты. Она вытащила из пакета пачку гречки, потом банку консервированного горошка. Её движения были медленными, почти автоматическими, словно она действовала на последнем запасе энергии, а её сознание находилось где-то далеко.
— Ты ничего не хочешь сказать? — с нажимом спросил Олег, недовольный отсутствием ожидаемой реакции — слёз, оправданий или хотя бы виноватого лепета. — Я говорю о том, что наша семья катится вниз, а тебе всё равно. Тебя устраивает эта нищета.
Марина поставила на стол пакет молока. Глухой стук картона о столешницу прозвучал в тишине кухни как выстрел. Она не обернулась.
— Я просто хочу, чтобы ты меня поняла, — продолжил он, сменив тактику на снисходительно-поучительную. — Мужчине нужен стимул. Ему нужен надёжный тыл, ощущение, что дома всё в порядке, что его женщина — это его крепость. Чтобы он мог пойти и свернуть горы. А во что я возвращаюсь? В квартиру, где пахнет дешёвой едой и усталостью. Ты вечно недовольная, вечно без сил.
Он сделал паузу, давая своим словам впитаться.
— У Витька жена получила повышение. Теперь начальник отдела. Они машину новую присматривают. У Серёги его Ирка курсы какие-то закончила, торты на заказ печёт, уже клиентуру наработала. Люди крутятся, понимаешь? Они стремятся к чему-то. А ты? Твоя клиника, а потом эта твоя… подработка. — Он скривился, произнося последнее слово, будто оно было чем-то неприличным. — Это же несерьёзно, Марин. Это не тот уровень, к которому мы должны стремиться. Это деньги на булавки, а не вклад в семейный бюджет.
В этот момент что-то изменилось. Рука Марины, тянувшаяся за пачкой макарон, замерла на полпути. Деньги на булавки. Эти «булавки» оплачивали крышу над его головой, еду, которую он ел, интернет, которым он пользовался целыми днями. Эти «булавки» были её потом, её унижением, когда приходилось мыть полы за молодыми менеджерами, которые были ненамного старше её, её болью в спине и ногах, её отсутствием жизни.
Она медленно, очень медленно повернулась. Её лицо было спокойным, но в глубине глаз разгорался тёмный, холодный огонь. Она посмотрела прямо на него, в его сытые, самодовольные глаза, и весь тот год унижения, усталости и сдерживаемой ярости спрессовался в одну фразу. Голос её не дрогнул, он прозвучал ровно и отчётливо, как удар хлыста.
— Знаешь что, милый ты мой?! Ты бы для начала сам деньги в дом приносить начал, а потом уже что-то про мою зарплату говори!
Тишина, которая наступила после её слов, была оглушительной. Олег опешил. Он привык к её покладистости, к тихим вздохам и молчаливому согласию. Такой прямой, злой отповеди он не ожидал. На его лице промелькнуло удивление, быстро сменившееся гневом. Он открыл рот, чтобы возразить, чтобы поставить её на место, но не успел. Впервые за долгое время инициатива была не на его стороне.
— Ах вот как ты заговорила? Значит, я ещё и виноват? — Олег выпрямился, сбрасывая с себя показную расслабленность. Его лицо побагровело. — Я пытаюсь нашу семью к лучшему подтолкнуть, о будущем думаю, а ты мне в лицо претензии швыряешь! Да я этот год пахал, чтобы найти не абы что, а достойное место! Чтобы мы не на твои копейки жили, а нормально, как люди!
Он ждал, что она продолжит кричать, что они сейчас сцепятся в безобразной перепалке, после которой он, как обычно, выйдет победителем, выставив её истеричкой. Но Марина не кричала. Ярость, вспыхнувшая в ней на мгновение, схлынула, уступив место чему-то гораздо более страшному — холодному, звенящему спокойствию. Она смотрела сквозь него, словно его тирада была не более чем фоновым шумом, как гул холодильника или капающая из крана вода.
Не сказав больше ни слова, она отвернулась от него и подошла к плите. На конфорке стояла большая кастрюля с борщом, который она сварила сегодня в шесть утра, перед уходом на первую работу. Она взяла прихватки и, обхватив горячие ручки, уверенно подняла кастрюлю. Олег с недоумением следил за её действиями, всё ещё ожидая подвоха.
— Что ты делаешь? Разогреть решила? Наконец-то делом занялась, — с кривой усмешкой бросил он ей в спину.
Марина проигнорировала его реплику. Она пронесла тяжёлую кастрюлю к раковине, наклонила её, и густое, ароматное варево полилось вниз, исчезая в тёмном жерле слива. Красные разводы, куски картошки и свёклы, ошмётки мяса — всё, что должно было стать их ужином на ближайшие два дня, с глухим бульканьем уходило в канализацию. Олег замер, его усмешка сползла с лица.
— Ты… ты что творишь? С ума сошла совсем? Это же еда! — в его голосе прорезалось искреннее изумление, смешанное с паникой.
Она молча поставила пустую кастрюлю в раковину поверх грязных тарелок. Вытерла руки о полотенце. Затем так же спокойно и методично подошла к пакетам на полу. Подняла один из них, тот, что потяжелее. В нём лежали картошка, лук, морковь, пачка гречки, батон хлеба и те самые злополучные сосиски. Она развернулась и пошла в прихожую. Олег двинулся за ней, ничего не понимая.
— Марина, что ты удумала? А ну поставь на место! Я кому сказал?!
Она открыла входную дверь, шагнула на лестничную клетку и аккуратно поставила пакет на пол у стены. Потом вернулась, взяла второй пакет с молоком, кефиром и пачкой масла и выставила его рядом с первым. Её движения были лишены суеты, в них не было истерики или злости. Только методичная, ледяная целеустремлённость. Она вернулась в квартиру и закрыла за собой дверь. Повернула замок.
И только тогда она снова посмотрела на мужа. Её глаза были пустыми и холодными, как зимнее небо.
— Раз я так мало зарабатываю, — произнесла она ровным, бесцветным голосом, в котором не было ни капли эмоций, — то и кормить тебя больше не в состоянии. Продукты теперь покупаешь сам. Ищи деньги где хочешь, милый.
Она прошла мимо остолбеневшего Олега обратно на кухню, открыла холодильник, на полках которого ещё стояли остатки её еды, и захлопнула дверцу с тихим, окончательным щелчком.
— Ты это серьезно? Весь этот театр из-за сосисок? — Олег попытался рассмеяться, но звук получился сдавленным и неестественным. Он всё ещё не мог поверить в реальность происходящего, ожидая, что вот-сейчас она сорвётся, расплачется, и всё вернётся в привычное русло. — Ладно, Марин, хватит дуться. Занеси продукты обратно, я помогу разобрать.
Марина посмотрела на него так, будто он был предметом мебели. Она не ответила. Вместо этого она снова подошла к входной двери, открыла её, взяла из пакета одну луковицу, три картофелины и ту самую пачку дешёвых сосисок. Затем вернулась на кухню, оставив остальное на лестничной клетке.
Олег наблюдал за ней, и в его взгляде недоумение начало смешиваться с настоящей тревогой. Она достала с полки небольшую сковородку. Налила масла. Почистила лук и картошку. Её движения были выверенными и экономными, как у хирурга во время операции. Ни одного лишнего жеста. На кухне запахло жареным луком. Запах был домашним, уютным и оттого — совершенно невыносимым.
— Я твой муж, Марина! Ты обязана меня кормить! — в его голосе зазвенел металл. Он перешёл от увещеваний к прямому давлению. — У нас семья, или как?
Она бросила на сковородку нарезанную кружочками картошку, и та зашипела, заполняя кухню ароматом жареного. Только после этого Марина повернула к нему голову и спокойно ответила, не повышая голоса:
— Муж — это тот, кто вкладывается в семью. А ты — жилец. С сегодняшнего дня бесплатное обслуживание для жильцов закончилось.
С этими словами она прошла в гостиную, где на журнальном столике лежал её ноутбук. Она открыла его, быстро набрала что-то на клавиатуре и закрыла. На телефоне Олега, лежавшем рядом с ним на диване, погас значок Wi-Fi. Он дёрнулся, схватил аппарат. Сеть требовала пароль. Старый не подходил.
— Ты… ты что сделала? — пролепетал он, осознавая масштабы катастрофы. Интернет был его окном в мир, его развлечением, его алиби «активного поиска».
Марина молча забрала свой ноутбук и унесла его в спальню. Олег остался в гостиной один на один с бесполезным куском пластика в руках. Из кухни доносилось аппетитное шипение и аромат жареной картошки с сосисками. В его желудке заурчало — громко, предательски. Он не ел со вчерашнего вечера, ожидая, что жена принесёт что-нибудь вкусное.
Через десять минут Марина вышла из кухни с тарелкой в руках. Она не посмотрела в его сторону. Прошла к телевизору, включила какой-то сериал и села в кресло. Поставила тарелку на колени и начала есть. Она ела медленно, с наслаждением, которого Олег за ней давно не замечал. Каждый звук — стук вилки о тарелку, то, как она откусывала кусок сосиски, — отдавался в его голове громче взрыва. Он сидел на диване и смотрел на неё. Смотрел, как она ест еду, купленную на её деньги, в квартире, за которую платила она.
Он чувствовал себя униженным, раздавленным, но больше всего — голодным. Дикий, животный голод смешивался с бессильной яростью. Он мог бы вскочить, вырвать у неё тарелку, устроить скандал. Но что-то в её ледяном спокойствии, в её полном безразличии к его присутствию парализовало его. Он понял, что это не игра и не истерика. Это было решение.
Марина доела всё до последней крошки. Встала, отнесла тарелку на кухню. Было слышно, как она моет за собой посуду — одну тарелку, одну вилку. Затем она вернулась в гостиную, выключила телевизор и, так и не взглянув на него, ушла в спальню. Щёлкнул замок.
Олег остался сидеть в тёмной, молчаливой комнате. За окном шумел город, а в его собственной квартире, в его собственном доме, наступила абсолютная, чужая тишина. Он был заперт внутри своего комфорта, который внезапно оказался не его. Голодный, без интернета, один. Комфортная, привычная жизнь, которую он не ценил, закончилась щелчком дверного замка…
