— Ну что, купил?
Голос Карины был чужим. Хриплый, надтреснутый, он с трудом продирался сквозь ватную пелену, которой болезнь окутала её голову. Она лежала на кровати, отвернувшись к стене, и не двигалась. Каждый поворот головы грозил обрушить на неё лавину тошноты и боли, бьющей в виски раскалёнными молотками. Весь мир сжался до размеров этой спальни, до рисунка на обоях и ощущения горящей кожи под одеялом. Она была заперта в своём теле, как в тюрьме, и единственным окном в мир был слух, обострившийся до предела.
Она услышала, как щёлкнул замок, как в прихожей звякнули ключи, брошенные на полку. Затем раздался звук, который заставил её замереть и прислушаться. Характерный пластиковый хруст пакета из супермаркета и глухой, тяжёлый перестук стеклянных бутылок. Этот звук она знала слишком хорошо. Это был звук его вечера. Не их, а именно его. Музыкальное сопровождение его отдыха, его личного времени, в которое она не была вписана даже в качестве зрителя.
Дверь в спальню приоткрылась, впуская полоску света из коридора и запах холодного уличного воздуха, смешанного с табаком. Дмитрий заглянул в комнату, его силуэт был тёмным пятном на фоне света.
— Спишь? — бодро спросил он, будто зашёл проведать ребёнка после дневного сна. Голос был громким, здоровым, полным жизни. Он резанул по её натянутым нервам. — Как ты тут? Температура спала?
Он вошёл и поставил пакет на пол у комода. Бутылки снова недовольно звякнули, будто жалуясь на грубое обращение. Карина медленно, превозмогая боль в каждом суставе, повернулась к нему. Её раскрасневшееся от жара лицо было напряжено, глаза лихорадочно блестели в полумраке комнаты. Она смотрела на него, потом на его пакет, потом снова на него, пытаясь соединить в своей больной голове два этих образа: свою просьбу и его покупку.
— Где лекарства? — выдавила она, и каждое слово было физическим усилием.
Он развёл руками, и на его лице промелькнула та самая виноватая, но абсолютно беспечная улыбка, которую она ненавидела больше всего на свете. Улыбка человека, который совершил мелкую оплошность и не видит в этом никакой трагедии. Эта улыбка обесценивала её боль, её состояние, её просьбу.
— Карин, прости, вылетело из головы. На работе завал, потом в пробке стоял, голова кругом. Совсем забыл. Завтра с утра куплю, честно.
Он сделал шаг к ней, собираясь потрогать её лоб, но она отшатнулась, будто от огня. Взгляд её метнулся к пакету. Там, сквозь полупрозрачный пластик, отчётливо виднелись две запотевшие двухлитровые бутылки пива, большая пачка чипсов с паприкой и новый блок его любимых сигарет. Полный набор для комфортного вечера перед телевизором. Всё на месте. Ничего не забыто. И эта педантичность в отношении собственных желаний на фоне полного забвения её нужды стала последней каплей.
И в этот момент что-то внутри неё оборвалось. Не тонкая ниточка терпения, а толстый, просмолённый канат, на котором годами держалось её понимание, её прощение, её привычка мириться с его эгоизмом.
— Значит, то что мне нужны лекарства ты забыл, а про своё пиво нет?! Да?! А значит, я тоже больше не хочу помнить, что у меня есть муж! Хватит!
С последним словом она рывком села на кровати. Комната поплыла, но ей было всё равно. Адреналин ударил в кровь, заглушая боль и слабость. Она сбросила с себя одеяло и, шатаясь, встала на ноги. Дмитрий смотрел на неё с недоумением, всё ещё не понимая масштаба катастрофы.
— Ты чего? Ляг, тебе нельзя вставать, — начал он, но было уже поздно.
Карина, как лунатик, прошла мимо него к большому шкафу-купе. Дрожащей рукой она с силой сдвинула зеркальную дверь. На полках аккуратными стопками лежали его вещи: футболки, свитера, джинсы. Её мир. Его мир. Она схватила верхнюю стопку футболок и, развернувшись, швырнула её в коридор. Ткань глухо шлёпнулась о пол. Затем полетела вторая стопка, третья. Она действовала методично, с какой-то отстранённой, лихорадочной яростью. Она не рвала вещи, не крушила ничего вокруг. Она просто освобождала пространство. Вычищала его присутствие из своего мира, из своей спальни, из своей жизни.
— Карин, прекрати! Ты что творишь, совсем с ума сошла? — Дмитрий попытался схватить её за руку, но она вывернулась с неожиданной для больного человека силой.
Её глаза горели безумным огнём. Он наткнулся на такое яростное, молчаливое сопротивление, что отступил на шаг. Он понял, что спорить сейчас бесполезно. Это было не похоже на обычную ссору. Это был бунт. Он молча смотрел, как она вышвыривает последние его вещи из шкафа. Затем, когда полки опустели, она так же молча прошла в прихожую и начала вытаскивать его обувь из обувницы, сваливая всё в одну кучу.
Дмитрий постоял ещё минуту, потом тяжело вздохнул, как человек, столкнувшийся с непреодолимым стихийным бедствием. Он вышел в коридор, взял с вешалки большую спортивную сумку и начал молча, без единого слова упрёка, собирать разбросанную одежду. Карина стояла, прислонившись к стене, и смотрела на него. Её шатало от слабости, но она не садилась. Она должна была досмотреть этот акт до конца.
Закончив, он застегнул сумку, накинул куртку. Потом нагнулся, поднял с пола пакет со своим пивом и чипсами. Он бросил на неё последний взгляд, полный снисходительной досады, и вышел за дверь. Карина осталась одна посреди разгрома, который сама же и устроила.
Дмитрий с шумом поставил бутылку на стеклянный столик перед диваном. По телевизору орали комментаторы, на экране зелёным пятном расстилалось футбольное поле. Его друг Антон, не отрываясь от матча, протянул ему открывашку.
— Держи. Ну, рассказывай, что за апокалипсис? Влетел с таким лицом, будто за тобой гнались.
Дмитрий с шипением открыл пиво, сделал большой глоток холодного, горьковатого напитка. Напряжение, скопившееся за последний час, начало понемногу отпускать. Здесь было хорошо. Понятно. Мужской мир, состоящий из футбола, пива и простых истин.
— Да Каринка опять. С температурой слегла, попросила лекарств купить. А я после работы закрутился, ну и вылетело из головы. Честно, просто забыл.
— Бывает, — сочувственно кивнул Антон, его глаза были прикованы к опасному моменту у ворот. — Так а чего вещи-то собирал? Из-за таблеток скандал?
— Она не просто скандал устроила. Она с ума сошла, — Дмитрий сделал ещё глоток, чувствуя, как возвращается уверенность в собственной правоте. — Увидела, что я пива себе взял, и её переклинило. Начала вещи мои из шкафа швырять. Я тебе говорю, у неё глаза как у ненормальной. Температура в мозг ударила, не иначе. Я даже спорить не стал, что с больной говорить? Собрался и уехал. Пусть остынет, проспится, завтра сама поймёт, что натворила.
Антон наконец оторвался от экрана и посмотрел на друга.
— Ну и правильно сделал. Бабы, когда болеют, вообще неадекватные. Им лишь бы повод найти, чтобы мозг вынести. Ты ей завтра с утра лекарства привезёшь, цветочек какой-нибудь купишь — и всё, будет как шёлковая. А сейчас расслабься, смотри, наши в атаку пошли.
Дмитрий кивнул, благодарный за это простое, мужское понимание. Конечно, он был прав. Он просто забыл, с кем не бывает? А она устроила представление. Он устал на работе, он заслужил свой отдых с пивом и футболом. Он — жертва её истерики. Успокоенный этой мыслью, он полностью погрузился в игру, и скоро грохот в его собственной квартире показался ему далёким, незначительным событием.
В это самое время Карина стояла посреди пустой прихожей. Адреналин, который полчаса назад гнал её вперёд, иссяк, и на неё с новой силой обрушилась болезнь. Голова раскалывалась, тело ломило так, будто его пропустили через мясорубку. Тишина в квартире давила на уши. Она была одна. Абсолютно одна со своей температурой, болью и унижением. Мысль о том, что нужно одеваться и выходить на улицу, в холодную октябрьскую ночь, казалась пыткой. Но альтернативы не было.
Она двигалась как в замедленной съёмке. Каждое движение причиняло боль. Натянуть джинсы на горящую кожу было мукой. Найти свитер, обуться, нашарить в сумке кошелёк — всё это превратилось в череду мелких, но изнурительных подвигов. Когда она наконец открыла входную дверь, в лицо ударил ледяной, влажный воздух. Он на мгновение прояснил сознание, но тут же заставил тело содрогнуться в ознобе.
Улица была пустой и неуютной. Яркие фонари резали глаза, заставляя их слезиться. До круглосуточной аптеки было всего два квартала, но сейчас они казались марафонской дистанцией. Каждый шаг отдавался глухим ударом в висках. Она шла, ссутулившись, кутаясь в куртку, и в голове у неё не было ни одной мысли. Только холод. Холод снаружи и жар внутри.
Яркий зелёный крест аптеки показался ей маяком в штормовом море. Внутри было стерильно, тихо и невыносимо светло. Молоденькая девушка-фармацевт посмотрела на её красное лицо с профессиональным сочувствием. Карина, с трудом ворочая языком, назвала нужные препараты: жаропонижающее, что-то от кашля, спрей для горла. Расплатившись, она взяла маленький бумажный пакет. Вот оно. Её спасение. Уместилось в ладони. И он не смог привезти ей даже этого.
На выходе из аптеки её взгляд зацепился за вывеску соседнего магазина — круглосуточный хозяйственный супермаркет. Она остановилась. Её гнев, который выплеснулся на вещи Дмитрия, давно прошёл. На его месте не было ни обиды, ни жалости к себе. Там образовалась холодная, твёрдая пустота. И в этой пустоте родилось простое, практичное решение.
Она вошла в гулкий, полупустой магазин и направилась прямо к отделу скобяных изделий. На стендах висели десятки замков: навесные, врезные, кодовые. Она не разбиралась в них. Она просто выбрала два самых надёжных на вид комплекта для входной двери. С новыми личинками, с набором запечатанных в пластик ключей. Она положила тяжёлые коробки в корзину рядом с пакетиком из аптеки. Это была не месть. Это был акт самосохранения. Практичный шаг, чтобы гарантировать, что её ночной поход за жизнью больше никогда не повторится.
Дмитрий проснулся на диване у Антона от резкого солнечного света, бившего сквозь щель в шторах. Во рту был привкус вчерашнего пива и чипсов, голова слегка гудела. Он сел, потёр лицо руками. Воспоминания о вчерашнем вечере были ясными: футбол, уверенная победа любимой команды, сочувствие друга. Он чувствовал себя человеком, который благородно уступил стихии, дав ей время утихнуть. Он был прав. Конечно, он был прав. Забыл — с кем не бывает? А она… Он представил её, раскаивающуюся, в пустой квартире, возможно, даже испуганную собственной вспышкой ярости.
Он оделся и вышел на улицу. Утренний город жил своей обычной жизнью. Дмитрий глубоко вдохнул прохладный воздух, окончательно прогоняя остатки сна. Он чувствовал себя великодушным победителем. Сейчас он зайдёт в аптеку, купит всё, что нужно, и вернётся домой. Не с извинениями, нет. Просто как заботливый муж, который выше мелочных обид. Он купил дорогой противовирусный комплекс, леденцы от кашля и даже витамин C в шипучих таблетках, которые она любила. Бумажный пакет в его руке был символом его снисхождения и готовности всё забыть.
Подходя к своему подъезду, он мысленно прокручивал сценарий. Он войдёт, молча поставит пакет на тумбочку в прихожей. Она выйдет из спальни, виноватая. Может, не скажет ничего, но её взгляд всё объяснит. И он, так и быть, примет это молчаливое извинение. Жизнь вернётся в привычное русло.
Он поднялся на свой этаж, привычным движением достал из кармана ключи. Вставил ключ в замочную скважину… и не смог его повернуть. Ключ вошёл лишь на половину и упёрся во что-то твёрдое, незнакомое. Дмитрий нахмурился, вытащил ключ, осмотрел его, будто проблема была в нём. Попробовал снова. Тот же результат. Металл упирался в металл с глухим, чужеродным скрежетом. Раздражение начало закипать внутри. Что за ерунда? Замок заклинило?
И тут его взгляд скользнул в сторону, на площадку у двери. Там, аккуратно составленные у стены, стояли его вещи. Вчерашняя спортивная сумка, а рядом с ней два больших клетчатых баула, которые они использовали для поездок на дачу. Сверху, аккуратно сложенная, лежала его зимняя куртка. Это не было похоже на вчерашний хаос. Это была работа, проделанная хладнокровно и методично. Это было не изгнание в порыве гнева. Это была выверенная до мелочей высылка.
Осознание ударило его, как физический удар. Он перестал дёргать ключ и с силой постучал в дверь костяшками пальцев.
— Карина? Открой!
В ответ — тишина. Он ударил снова, уже громче, ладонью.
— Карина, что за фокусы? Открывай дверь, я сказал!
Он прислушался. За дверью раздались тихие шаги. Она была дома. Шаги замерли прямо у двери.
— Карина!
— Уходи, Дима.
Её голос был абсолютно ровным. Не больным, не хриплым, как вчера. Спокойный, холодный голос чужого человека, доносящийся сквозь толщу дверного полотна. В нём не было ни злости, ни обиды. Только констатация факта.
— Что значит «уходи»? Ты в своём уме? Открой дверь, поговорим.
— Нам не о чем говорить.
— Я тебе лекарства принёс! — выкрикнул он, потрясая бумажным пакетом, как главным козырем.
— Они мне больше не нужны, — ответил её голос так же бесстрастно. — Я всё купила вчера. Ночью.
Слово «ночью» повисло в воздухе на лестничной площадке. Он представил её, больную, с температурой, бредущую по тёмной улице в аптеку, пока он пил пиво и смотрел футбол. Картина была настолько унизительной для него, что ярость окончательно вытеснила недоумение.
— Да ты совсем с катушек слетела! Это и моя квартира тоже! Открывай немедленно!
— Ты здесь больше не живёшь, — отрезала она. — Твои вещи за дверью. Возьми их и уходи. Не шуми в подъезде.
Он замер, глядя на дубовую дверь, ставшую внезапно непробиваемой стеной. Он дёрнул ручку ещё раз, с такой силой, что заскрипел механизм. Бесполезно. Он был заперт снаружи. Выброшен. Вся его утренняя уверенность, его великодушие, его ощущение правоты рассыпались в прах. Осталась только звенящая в ушах, бессильная ярость и ледяное унижение. Он посмотрел на свои сумки, на куртку, на пакет с ненужными теперь лекарствами. Он был бездомным, стоящим у порога собственной жизни. И эта мысль была страшнее любого скандала.
Ночь в машине была длинной и холодной. Дмитрий так и не уехал. Он просто перетащил сумки с площадки в багажник и остался сидеть в своём автомобиле, припаркованном напротив подъезда. Он не спал. Ярость, сменившаяся унижением, перегорела в тупую, холодную злобу. Каждый проезжающий автомобиль, каждый случайный прохожий казались ему насмешкой. Он, хозяин жизни, сидел в консервной банке, изгнанный из собственного дома. Он прокручивал в голове её ровный, безразличный голос, и этот голос бесил его больше, чем вчерашний крик. К утру он был уже не просто зол. Он был готов уничтожать.
Он увидел её в половину восьмого. Она вышла из подъезда, застёгивая на ходу пальто. Выглядела она лучше, чем вчера. Лихорадочный румянец спал, оставив после себя бледность и резкие, заострившиеся черты лица. Она была собрана и сосредоточена. Она его не видела. Дмитрий рывком открыл дверь машины и пошёл ей наперерез, преграждая путь к остановке.
Она подняла на него глаза без удивления, будто ожидала его здесь увидеть. В её взгляде не было страха. Только усталость и холодное раздражение, какое испытываешь к назойливому насекомому.
— Постояла? Подумала? — начал он низким, сдавленным от накопившейся за ночь ярости голосом. Он хотел, чтобы она съёжилась, испугалась, но она стояла прямо, не отводя взгляда.
— Отойди с дороги, Дима. Я на работу опаздываю.
Её спокойствие взорвало его. Он сделал шаг ближе, вторгаясь в её личное пространство, заставляя её отступить к стене дома.
— Ты никуда не пойдёшь, пока мы не поговорим. Ты думаешь, ты можешь просто вышвырнуть меня, сменить замки, и на этом всё? Думаешь, я позволю тебе это сделать?
— Я не думаю. Я уже это сделала, — её голос был тихим, но твёрдым, как сталь. — А теперь отойди.
— Нет. Ты выслушаешь. Ты думаешь, это из-за лекарств? Думаешь, я поверю в эту чушь про забытые таблетки? — он криво усмехнулся, его лицо исказилось. — Это потому что ты всегда была такой. Расчётливой, холодной пустышкой. Тебе просто нужен был повод, чтобы показать своё настоящее лицо. Лицо мелкой, обиженной мегеры, которая только и ждала момента, чтобы ударить. Всегда считала себя лучше других, да? Умнее, тоньше, а на деле — просто злобная, неудовлетворённая баба.
Он выплёвывал слова, пытаясь зацепить, ранить, найти слабое место, в которое можно вонзить нож. Он ожидал чего угодно: крика, слёз, ответных оскорблений. Но Карина молчала, и её молчание было страшнее любой перепалки. Она смотрела на него так, как учёный смотрит на препарат под микроскопом. С холодным, отстранённым интересом.
Когда он замолчал, чтобы перевести дух, она наконец заговорила. И её голос был таким же тихим и ровным, как и за дверью.
— Ты не понял. Дело не в лекарствах. И не в пиве. Дело в тебе. В том, что тебя, по сути, нет. Ты — пустое место. Функция, которая перестала работать. Ты как стул со сломанной ножкой. Вроде бы он есть, но сидеть на нём нельзя, и он только мешает, занимая пространство. Вот и всё.
Его лицо побагровело. Эти слова были хуже любого оскорбления, они обесценивали его полностью, превращали в вещь.
— Что ты несёшь, дура?
— Я несу правду, Дима. Я вчера лежала с температурой и думала не о тебе. Я думала о том, что если сейчас умру, то единственное, о чём я буду жалеть — это о годах, потраченных на обслуживание твоего эгоизма. Ты был просто привычкой. Как курение. Как привычка грызть ногти или проверять телефон каждые пять минут. Плохая, ненужная привычка, от которой давно пора было избавиться. И я благодарна тебе за вчерашний вечер. Ты просто помог мне принять окончательное решение.
Она сделала паузу, обведя его фигуру презрительным взглядом, от которого он невольно съёжился.
— Мне тебя даже не жаль. На тебя просто противно смотреть. Ты слабый, жалкий и абсолютно предсказуемый. А теперь я пойду. У меня, в отличие от тебя, есть жизнь.
С последними словами она просто обошла его, как обходят столб или урну, и, не оборачиваясь, зашагала в сторону остановки. Её спина была идеально прямой.
Дмитрий остался один на холодном ветру, посреди тротуара. Мимо спешили на работу люди. Он хотел что-то крикнуть ей вслед, что-то страшное, окончательное, но во рту пересохло. Все слова, которые он готовил всю ночь, рассыпались в пыль перед её ледяным спокойствием. Она не просто выгнала его. Она стёрла его. Вычеркнула из своей жизни так же просто, как вычёркивают ненужный пункт из списка покупок. И в этот момент он понял, что проиграл не квартиру, не жену. Он проиграл самого себя…
