— Мишенька, иди ко мне, мой золотой, бабушка тебе сказку расскажет.
Голос Валентины Петровны, обволакивающий, как тёплое молоко с мёдом, заполнил небольшую гостиную. Елена, стоявшая у кухонного проёма с ножом в руке, напряглась всем телом. Она наблюдала, как её пятилетний сын, бросив свой игрушечный самосвал, радостно побежал к бабушке. Свекровь усадила его на колени, и её пухлые, унизанные кольцами пальцы начали поглаживать светлые волосы мальчика. Идиллическая картина, способная растопить любое сердце. Но не сердце Елены. Её взгляд, цепкий и холодный, был прикован к рукам свекрови, к её объёмной сумке, стоявшей у дивана, к каждому движению её губ.
— Дима, посмотри, какой он у нас славный растёт. Вылитый ты в детстве, — проворковала Валентина Петровна, не отрывая обожающего взгляда от внука.
Дмитрий, муж Елены, оторвался от ноутбука и улыбнулся. Улыбка у него была виноватая, примирительная. Он всегда так улыбался, когда его мать и жена оказывались в одном помещении. Он был буфером, амортизатором, живым щитом, пытающимся погасить искры, которые летели от этих двух женщин, и эта его роль раздражала Елену едва ли не больше, чем сами визиты свекрови.
— Да, мам, он у нас парень что надо.
Елена молча продолжила резать овощи для салата. Стук ножа о разделочную доску был единственным резким, отрывистым звуком в этой вязкой атмосфере семейного уюта. Она помнила всё. Помнила красные волдыри на коже Миши после прошлого дня рождения, похожие на ожоги. Помнила отёкшее лицо и свистящее дыхание после Нового года, когда ребёнок не мог вдохнуть. Помнила уверения свекрови: «Да это он мандаринку лишнюю съел, я тут ни при чём!». И помнила найденные потом в мусорном ведре, под огрызками и салфетками, фантики от «Мишки на Севере». Каждый раз одно и то же. Разговоры, просьбы, мольбы, ультиматумы — всё отскакивало от Валентины Петровны, как горох от стены. Её убеждённость в том, что «от одной конфетки ничего не будет» и что аллергия — это «блажь и выдумки современных мамочек, которым заняться нечем», была несокрушима, как гранит.
— Что-то у вас мальчик бледненький, худенький, — снова подала голос свекровь, и её тон из медового стал чуть более кислым, как у прокисшего молока. — Не кормите его, что ли? Раньше дети всё подряд ели, на свежем воздухе целыми днями, и какие богатыри вырастали! А сейчас — то им нельзя, это им нельзя… Затюкали ребёнка совсем своей диетой.
Нож в руке Елены замер над помидором. Она медленно повернула голову. Дмитрий тут же вмешался, почувствовав изменение температуры в комнате.
— Мам, ну мы же говорили сто раз. У Миши строгая диета. Врач прописал.
— Врачи, врачи… — пренебрежительно махнула рукой Валентина Петровна, и её кольца сверкнули тусклым золотом. — Эти врачи тебе такого наговорят, лишь бы деньги содрать за свои анализы. Ребёнку нужны радости. Маленькие детские радости, а не ваша эта трава.
Её рука медленно, почти хищно, поползла к объёмной сумке, стоявшей на полу. Сердце Елены пропустило удар. Она уже приготовилась броситься вперёд, вырвать, закричать. Её пальцы до боли сжали рукоять ножа. Но свекровь с шуршанием достала лишь цветастый носовой платок и промокнула лоб. Елена с шумом выдохнула, но мышцы так и не расслабились. Она чувствовала себя часовым на посту, который не имеет права моргнуть. Этот визит, как и все предыдущие, был минным полем. И она знала, что свекровь найдёт способ подложить свою «мину». Вопрос был лишь в том, когда и где она взорвётся.
Наконец, спустя вечность, наполненную фальшивыми улыбками и чаепитием, Валентина Петровна засобиралась домой. У двери она долго и показательно целовала Мишу, тискала его пухлые щёки, нашептывая что-то ему на ухо, чего Елена не могла расслышать. Каждый её жест был как будто пропитан ядом, и Елена стояла рядом, скрестив руки на груди, считая секунды до того, как за ней закроется входная дверь. Когда щелчок замка наконец отрезал их от её присутствия, Елена выдохнула так громко, будто не дышала весь последний час. Воздух в квартире сразу стал чище, легче.
— Фух, — вырвалось у Дмитрия, который прислонился спиной к стене в коридоре. — Пронесло вроде.
Елена ничего не ответила. Она не разделяла его оптимизма. Для неё это было не «пронесло», а «отсрочка». Она подошла к сыну и присела перед ним на корточки, внимательно вглядываясь в его лицо.
— Миша, всё хорошо? Бабушка тебе ничего не давала?
Мальчик замотал головой, но в глаза не смотрел. Он увлечённо ковырял пальцем рисунок на своих штанишках. Эта детская уловка была Елене слишком хорошо знакома. Тревога, до этого сжатая в тугой комок где-то в солнечном сплетении, начала медленно расползаться по телу холодными мурашками.
Первый звонок прозвенел через десять минут. Миша, сидевший на ковре с конструктором, вдруг начал яростно чесать шею. Сначала это было одно движение, потом второе, более настойчивое.
— Миш, не чешись, — машинально сказала Елена, раскладывая вымытые овощи.
Но он не слушал. Его пальчики уже скребли кожу за ушами, потом на сгибах локтей. Елена бросила всё и подскочила к нему. Она осторожно отняла его руки и оттянула воротник футболки. Там, на нежной детской коже, расцветали первые уродливые цветы — ярко-красные пятна, похожие на комариные укусы.
— Дима! — её голос прозвучал резко, как треснувшее стекло.
Дмитрий подбежал мгновенно. Увидев пятна, он нахмурился, но всё ещё пытался сохранять спокойствие.
— Может, на пыль? Или просто вспотел? Давай дадим ему сироп на всякий случай.
Но это был не «всякий случай». Елена видела, как на её глазах пятна сливаются в большие, воспалённые бляшки. Миша начал хныкать. Его дыхание стало более частым, прерывистым.
— Где этот сироп? Куда ты его поставила? — голос Дмитрия потерял спокойствие, в нём зазвучали панические нотки, пока он рылся в аптечке.
Елену же охватил ледяной, расчётливый гнев. Это не пыль. Это не пот. Это она. Её «маленькие детские радости». Она снова опустилась перед сыном, её голос был пугающе ровным.
— Мишенька, посмотри на маму. Что бабушка дала тебе в коридоре, когда прощалась?
Мальчик всхлипнул и спрятал лицо в ладонях. И тогда Елена, не говоря больше ни слова, запустила руку в маленький карман его джинсов. Её пальцы наткнулись на что-то шуршащее, чужеродное. Она вытащила это на свет. В её ладони лежали три смятых, липких фантика. Яркие, блестящие обёртки от шоколадных конфет «Кара-Кум».
В этот момент в квартире не стало воздуха. Елена смотрела на эти фантики, на своего покрывающегося сыпью, тяжело дышащего сына, на мечущегося в поисках лекарства мужа, и её горечь, её страх, её бессилие переплавились в одно-единственное чувство. В чистую, дистиллированную, белую от ярости ненависть. Она медленно поднялась на ноги, сжимая в кулаке неопровержимые улики.
— Вот он, нашёл! — Дмитрий почти выкрикнул это, выдернув из глубин аптечки флакон с антигистаминным сиропом. Его руки слегка подрагивали, когда он пытался отмерить нужную дозу в мерную ложечку.
Миша уже не просто хныкал. Из его груди вырывался тонкий, пронзительный свист при каждом вдохе. Он сидел на полу, растерянный, испуганный, и смотрел на родителей широко раскрытыми глазами, в которых стоял ужас. Сыпь расползлась по шее, груди и начала переходить на лицо. Его щёки отекали прямо на глазах, превращая знакомые черты в чужую, одутловатую маску.
Елена не двигалась. Она стояла посреди комнаты, сжав в кулаке липкие фантики. Она смотрела не на сына, а на входную дверь, словно ждала чего-то. Весь хаос, паника мужа, свистящее дыхание ребёнка — всё это проходило будто сквозь неё. Внутри неё росло и крепло страшное, холодное предчувствие, которое было сильнее страха. Это была уверенность.
— Лена, помоги! Он не хочет пить! — Дмитрий пытался поднести ложку к губам сына, но тот мотал головой, отворачивался, и сладкая жидкость проливалась ему на подбородок.
И в этот момент в дверь позвонили. Коротко, настойчиво.
Дмитрий вздрогнул, выругался сквозь зубы. Елена же медленно повернула голову. Она знала, кто это. Она знала, что этот круг ада должен замкнуться именно так. Дмитрий бросился к двери, намереваясь быстро отделаться от незваного гостя, кем бы он ни был.
— Мама? Что случилось?
На пороге стояла Валентина Петровна. Её лицо изображало досаду.
— Ой, Димочка, я шарфик свой у вас на диване, кажется, оставила. Такой хороший, кашемировый… — она зашла в прихожую, и её взгляд упал в комнату. Её слова оборвались на полуслове. Она увидела багровое, отёкшее лицо внука, его борьбу за каждый глоток воздуха. Её собственное лицо на мгновение исказилось от испуга, но тут же приняло другое выражение — оскорблённой праведности.
— Боже мой! Что с ребёнком? Что вы с ним сделали?! — её голос взвился до пронзительных нот. — Лена, чем ты его накормила?! Опять своей химией какой-нибудь? Я же говорила, нельзя ребёнка одной травой пичкать!
Она бросилась к Мише, протягивая руки, но Елена шагнула ей наперерез, заслонив сына своим телом. Она двигалась плавно, как хищник, который наконец дождался, когда жертва сама зайдёт в клетку. Она разжала кулак и сунула смятые фантики прямо под нос свекрови.
— Это вы чем его накормили?
Валентина Петровна отшатнулась, словно от змеи. Её глаза забегали.
— Я ничего не знаю! Я ничего ему не давала! Это подстава! Ты специально это подстроила, чтобы меня очернить!
— Так, прекратите! Мама, Лена, не сейчас! — крикнул Дмитрий, но его никто не слушал.
В этот момент Елена сделала то, чего от неё никто не ожидал. Она не закричала. Она не заплакала. Она сделала резкий выпад вперёд, схватила свекровь за мясистое предплечье стальной хваткой и притянула её к себе, заставляя посмотреть в глаза. Расстояние между их лицами сократилось до нескольких сантиметров. И глядя в испуганные, бегающие глаза Валентины Петровны, Елена прошипела. Тихо, отчётливо, вкладывая в каждое слово всю свою ледяную ярость.
— Ещё раз дашь моему сыну-аллергику шоколадку, и я тебя саму на скорой помощи отсюда отправлю, не смотря на то, что ты его бабушка! Поняла меня?!
От этого шёпота веяло таким холодом, что Валентина Петровна застыла, обмякла, её рот приоткрылся, но не издал ни звука. Она смотрела на невестку, как кролик на удава, и впервые в жизни не нашла, что ответить. Она увидела в глазах Елены не просто злость. Она увидела приговор.
Воздух в комнате сгустился до предела. Валентина Петровна, всё ещё находясь в стальной хватке Елены, попыталась вырваться, но её попытка была вялой, рефлекторной. Она смотрела на невестку, и её привычная маска самоуверенной правоты треснула, осыпаясь пылью. В глазах Елены не было истерики, не было гнева в привычном понимании этого слова. Там была лишь выжженная пустота и твёрдость обсидиана.
— Дима! Она… она мне угрожает! — наконец смогла выдавить из себя свекровь, обращаясь к сыну как к последней инстанции.
Дмитрий, который на мгновение застыл, поражённый сценой, рванулся вперёд.
— Лена, отпусти её. Мама, выйди, пожалуйста.
Он попытался разнять их, положить руку Елене на плечо, но она даже не повернула головы. Её взгляд был прикован к лицу свекрови.
— Слышал? — произнесла Елена всё тем же ровным, безжизненным голосом. — Вали отсюда. Навсегда.
Она разжала пальцы, отталкивая от себя Валентину Петровну с такой силой, что та пошатнулась и едва не упала. Свекровь схватилась за сердце, её лицо исказилось.
— Что? Что ты такое говоришь?! Дима, ты слышишь, что она несёт? Она меня из дома выгоняет! Из дома моего сына! Моего внука!
Елена сделала шаг назад, к своему ребёнку, который уже почти не мог дышать, его маленькая грудь вздымалась с нечеловеческим усилием.
— Вы чуть не убили собственного внука. Из-за своего упрямства. Из-за своей глупой, непрошибаемой уверенности, что вам всё можно. Всё. Больше нельзя. Чтобы ноги вашей больше не было в моём доме. Никогда.
Последнее слово прозвучало как удар молота по наковальне. Оно повисло в воздухе, окончательное и обжалованию не подлежащее.
— Дима! Ты позволишь ей так со мной разговаривать?! — взвизгнула Валентина Петровна, поворачиваясь к сыну. В её голосе смешались обида, возмущение и страх. Она искала в его лице поддержки, союзника, но наткнулась на стену.
Дмитрий посмотрел на свою мать. Потом на жену, стоявшую как изваяние рядом с их задыхающимся сыном. Он посмотрел на одутловатое, багровое лицо Миши, услышал этот ужасный свист, рвущийся из его лёгких. И в этот момент что-то внутри него сломалось. Буфер, амортизатор, живой щит — всё это рассыпалось в прах. Он увидел не просто семейную ссору. Он увидел последствия. И выбор, который он так долго оттягивал, стал до ужаса простым.
Он молча подошёл к дивану, взял кашемировый шарф, который его мать действительно забыла, и протянул ей. Его лицо было непроницаемым, чужим.
— Мама. Иди домой.
Это было сказано тихо, но в этой тишине было больше окончательности, чем в крике Елены. Валентина Петровна замерла, глядя на шарф в его руке.
— Что?.. Дима?..
— Иди, — повторил он, не повышая голоса, но в его взгляде появилось что-то такое, отчего она отступила на шаг.
Она схватила шарф, её руки дрожали. Она смотрела то на сына, то на невестку, её лицо кривилось в беззвучной гримасе. Она хотела что-то сказать, что-то крикнуть, проклясть, но слова застряли в горле. Она увидела перед собой не своего мальчика Димочку, а двух чужих, сплочённых общим горем и общей яростью людей. Она была лишней. Она была врагом.
Молча, шаркая ногами, она попятилась в прихожую, схватила свою сумку и выскользнула за дверь. Не было хлопка. Дверь закрылась почти бесшумно.
Елена не шелохнулась. Дмитрий тут же подскочил к сыну, подхватил его на руки.
— В машину. Так быстрее.
Елена кивнула. Она схватила с вешалки куртку сына, ключи от машины. Они выбежали из квартиры, не закрывая дверь на замок. В подъезде было тихо. Они сбегали по лестнице, и каждый тяжёлый вдох Миши отдавался гулким эхом в их головах. Сев в машину, Дмитрий рванул с места. Елена сидела на заднем сиденье, прижимая к себе сына, шепча ему что-то на ухо, и смотрела в окно на проносящиеся мимо огни. Это был конец. Не просто конец отношений со свекровью. Это был конец их прежней жизни. Хлопок двери автомобиля, а не квартиры, стал последним звуком в этой истории…
