Анна знала, что день будет тяжёлым, ещё с утра, когда Сергей начал суетиться по квартире, переставляя стулья и проверяя, хватит ли тарелок. Его родственники всегда приходили толпой — сестра Лариса с мужем Володей, тётя Клава, двоюродный брат Игорь с женой. И каждый раз Анна чувствовала себя не хозяйкой в собственном доме, а какой-то временной квартиранткой, которую терпят из вежливости.
— Может, в этот раз обойдёмся без них? — робко предложила она, нарезая салат. — Отметим втроём, тихо, уютно.
Сергей даже не поднял головы от газеты: — Ань, ну что ты. Мы же всегда вместе отмечаем. Это же семья.
«Семья», — горько подумала Анна. Для него, может быть. А для неё это была группа людей, которые считали её квартиру своей, её холодильник — общим, а её саму — обслуживающим персоналом.
В два часа дня прозвенел звонок. Лариса ворвалась первой, как всегда, громко и бесцеремонно. Сорокалетняя женщина с крашеными волосами и привычкой говорить на повышенных тонах, она сразу же направилась к холодильнику.
— Серёжа, привет! — Она чмокнула брата в щёку и тут же открыла холодильник. — Ой, а что это у вас тут так пусто? Анечка, а где торт? Я думала, ты испекла что-нибудь особенное.
— Торт в коробке на столе, — сдержанно ответила Анна, продолжая раскладывать салат по тарелкам.
— Покупной? — Лариса сморщилась. — Ну, Анечка, руки же есть, можно было и самой постараться.
Следом зашёл Володя, муж Ларисы — невысокий мужчина с залысинами и вечно недовольным выражением лица. Он молча прошёл в комнату, оглядел мебель критическим взглядом и присел в кресло.
— Серёга, а когда вы диван-то поменяете? — крикнул он из комнаты. — Совсем уже просел. Неудобно сидеть.
Тётя Клава, худощавая женщина лет шестидесяти с острым подбородком и такими же острыми замечаниями, вошла последней. Она всегда появлялась с видом человека, которого лично попросили навести порядок в чужой жизни.
— Ой, Анечка, дорогая, — она окинула взглядом кухню, — а что это у тебя раковина не блестит? И полотенца какие-то серые. Женщина должна следить за домом, это же её лицо.
Анна сжала кулаки, но промолчала. Сергей подошёл сзади и положил руку ей на плечо — жест, который должен был успокаивать, но почему-то раздражал ещё больше.
— Мам, тёть Клав, проходите за стол, — сказал он миротворческим тоном. — Анна так старалась, столько всего приготовила.
За столом началось то, что Анна мысленно называла «семейным судом». Лариса взяла салат и тут же скривилась:
— Что-то пресноватый. Анечка, соли не жалей, мужчины любят посолонее. Да и майонеза маловато. Сухо.
— А я вчера говорила Серёжке, — подхватила тётя Клава, — что неплохо бы вам ремонт сделать. Обои-то совсем выцвели. И вообще, молодой семье нужно о будущем думать.
Анна молча доедала салат, стараясь не слышать комментариев. Но когда подали горячее — её фирменную курицу в сливочном соусе — тётя Клава попробовала и поморщилась:
— Странно, что тебя вообще замуж взяли с такими кулинарными талантами, — произнесла она вслух то, что думала. — Курица пресная, соус жидкий. В наше время девочек с детства учили готовить.
Лариса засмеялась:
— Да ладно, тёть Клав, зато Анечка худенькая. Правда, слишком худенькая. Нездорово как-то выглядишь, Ань. Неплохо бы поправиться килограммов на пять-семь. А то болезненная какая-то, как будто у вас денег на нормальные продукты нет.
Володя отставил вилку и вдруг сказал:
— А я тут в ванную зашёл — там плесень в швах между плиток. Анечка, надо следить за такими вещами. Это же антисанитария. Хозяйка должна замечать подобное.
Что-то щёлкнуло у Анны в голове. Она медленно встала из-за стола, чувствуя, как внутри поднимается волна, которую она сдерживала годами. Сергей удивлённо посмотрел на неё:
— Ань, ты куда?
Она обвела взглядом собравшихся родственников — Ларису с её наглым смешком, Володю с довольным видом человека, указавшего на недостаток, тётю Клаву с вечно недовольным выражением лица.
— Знаете что, — её голос был тихим, но отчётливым, — всё. Довольно.
Она прошла к двери и распахнула её настежь.
— Чтобы ноги вашей больше здесь не было, вы мне даже не родня! — этот праздник стал последней каплей для невестки и она заставила себя уважать
В комнате повисла мёртвая тишина. Лариса первой опомнилась:
— Анечка, ты что, с ума сошла? Мы же семья!
— Семья? — Анна засмеялась, но смех этот был невесёлым. — Семья — это когда уважают друг друга. А вы годами приходите в мой дом, едите мою еду, критикуете каждую мелочь и считаете это нормальным!
Сергей встал, растерянно глядя на жену:
— Анна, успокойся. Они же не со зла…
— Не со зла? — Она повернулась к мужу, и он увидел в её глазах что-то, чего не замечал раньше — усталость, боль и решимость. — Сергей, если ты сейчас скажешь ещё одно слово в их защиту, отправляйся со своей роднёй. Я хозяйка в этом доме и больше не позволю к себе такого отношения!
Муж открыл рот, но, встретившись с её взглядом, медленно закрыл его.
Тётя Клава возмущённо зашумела:
— Да как ты смеешь! Мы же старше, мы опытнее! Молодёжь совсем обнаглела!
— Вон! — Анна стояла у открытой двери, не сводя глаз с родственников. — Немедленно вон из моего дома!
Лариса поднялась, тяжело дыша:
— Серёжа, ты же не позволишь…
— Серёжа ничего не позволит и не запретит, — перебила её Анна. — Потому что это не его решение. Это мой дом, моё терпение, и оно кончилось.
Родственники неохотно начали собираться. Володя бурчал что-то о «молодых дурах», тётя Клава качала головой, а Лариса на ходу пыталась что-то объяснить брату. Но Сергей молчал, глядя на жену.
Когда дверь за ними закрылась, в квартире стало удивительно тихо. Анна прислонилась к двери спиной и закрыла глаза.
— Ань… — начал Сергей.
— Нет, теперь послушай меня, — она открыла глаза и посмотрела на него. — Я пять лет терпела их хамство. Пять лет слушала, какая я плохая жена, хозяйка, повар. Пять лет позволяла им рыться в наших шкафах, критиковать нашу мебель, наше жильё, мой внешний вид.
Сергей неуверенно шагнул к ней:
— Они не хотели тебя обидеть. Просто у них такой характер…
— У них такой характер, а у меня такие границы, — твёрдо сказала Анна. — И если ты хочешь, чтобы этот брак продолжался, ты должен эти границы уважать.
Она прошла в комнату, начала убирать со стола. Руки дрожали от нервного напряжения, но внутри было странное облегчение — как будто огромный груз свалился с плеч.
— Я не запрещаю тебе видеться с ними, — продолжала она, складывая тарелки. — Встречайтесь где хотите, хоть каждый день. Но в этом доме больше никто не будет указывать мне, как жить, что готовить и как выглядеть.
Сергей молча помогал убирать. Несколько раз он начинал что-то говорить и замолкал. Наконец он остановился, держа в руках стопку тарелок:
— Ань, я… я не понимал, что тебе так тяжело.
Она подняла на него глаза:
— Понимал. Просто тебе было проще делать вид, что всё нормально, чем иметь дело с их недовольством.
Он поставил тарелки на стол и подошёл к ней:
— Прости меня. Правда. Я думал, что ты просто… ну, что тебе не нравится шум, суета. Не думал, что дело в неуважении.
Анна остановилась, вытерла руки полотенцем:
— Сергей, я не собираюсь быть идеальной женой по их стандартам. И я не буду молча сносить оскорбления в собственном доме. Если они не могут относиться ко мне как к человеку — пусть не приходят.
— А если они… если они больше не захотят со мной общаться? — неуверенно спросил он.
Анна пожала плечами:
— Это будет их выбор. А твой выбор — между ними и мной.
Они стояли на кухне среди нетронутых угощений для праздничного стола, и Сергей понимал, что это действительно выбор. Не между родственниками и женой, а между привычкой избегать конфликтов и готовностью защищать того, кого любишь.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Я поговорю с ними.
— Нужно не поговорить, — поправила его Анна. — А объяснить. Объяснить, что я не персонал в этом доме, не объект для критики и не тема для обсуждений. Я твоя жена, и заслуживаю уважения.
Прошло две недели. Сергей действительно поговорил с родственниками — долго, трудно, с криками и обидами. Лариса обижалась, тётя Клава возмущалась, Володя называл Анну “избалованной цацой”. Но Сергей, впервые за долгое время, не пытался всех помирить и успокоить. Он чётко объяснил правила: либо уважение к его жене, либо никого общения вообще.
Следующий праздник родственники встречали у Ларисы. Сергей пришёл один, и Анна почувствовала облегчение — наконец-то её не принуждали к участию в семейных ритуалах, где она была лишней.
А ещё через месяц Лариса позвонила. Голос её звучал непривычно тихо:
— Анечка, можно я зайду? Поговорить.
Когда сестра мужа сидела у неё на кухне, неловко вертя в руках чашку с чаем, Анна поняла, что что-то изменилось. Лариса больше не оглядывала квартиру критическим взглядом, не комментировала угощение, не давала советов.
— Я хотела извиниться, — наконец сказала она. — Серёжка объяснил мне… Я не думала, что мы так… что ты так воспринимаешь…
— Лариса, — мягко перебила её Анна, — дело не в том, как я воспринимаю. Дело в том, как нужно относиться к людям.
Женщина кивнула:
— Можно я… можно я буду приходить иногда? Просто в гости, по-человечески?
Анна улыбнулась — впервые искренне, общаясь с родственницей мужа:
— Конечно можно.
С тех пор семейные праздники стали другими. Не потому, что Анна победила в войне — а потому, что она научилась защищать свои границы. Родственники мужа больше не воспринимали её как должное, не позволяли себе бесцеремонных замечаний. Тётя Клава по-прежнему была критичной, но теперь держала мнение при себе. Володя перестал указывать на недостатки в доме. А Лариса даже начала спрашивать рецепты.
Анна поняла простую истину: уважение нельзя заслужить покорностью. Его можно только потребовать. И когда она наконец потребовала уважения к себе, оказалось, что люди вполне способны его проявить — просто раньше никто от них этого не требовал.
Сергей тоже изменился. Он больше не пытался сглаживать углы за счёт жены, не просил её «понять и простить». Он научился видеть разницу между семейной гармонией и принуждением к терпению. И их собственные отношения от этого только выиграли — исчезла скрытая обида, появились честность и взаимная поддержка.
Тот праздничный день, когда Анна наконец сказала «довольно», стал не концом семейных отношений, а их новым началом. Началом, основанным на уважении, а не на привычке терпеть неуважение. И это оказалось гораздо лучше.
