— Кофе будешь? — голос Лены прозвучал из кухни легко и буднично, как звон ложки о чашку.
— Нет, — коротко бросил Павел, не отрывая взгляда от экрана ноутбука. Он не работал, а просто водил курсором по рабочему столу, создавая видимость деятельности. Утро было отравлено с самого пробуждения, с того самого момента, как он попытался застегнуть воротник любимой рубашки и почувствовал, как тугая ткань впивается в шею. Он выбрал другую, посвободнее, но предательское ощущение распёртой, чужой плоти никуда не делось. Ремень на джинсах, переставленный на последнее отверстие, казался удавкой на талии, и каждый вдох отдавался неприятным давлением в живот.
Он ненавидел это чувство. Ненавидел зеркало, в котором отражался осунувшийся, но при этом оплывший человек с вторым подбородком. Ненавидел свою слабость, которая заставляла его заказывать пиццу поздним вечером, и ещё больше ненавидел то мимолётное удовольствие, которое она приносила, сменяясь утренним отвращением к себе.
Лена вошла в комнату, уже полностью одетая для работы — строгая блузка, юбка-карандаш, на ходу застёгивающая ремешок на часах. Она была подтянутой, энергичной, и на её фоне он чувствовал себя ещё более рыхлым и неповоротливым. Она бросила на него быстрый, оценивающий взгляд и улыбнулась.
— Какую ты солидность-то наел, Паш. Скоро в дверь боком входить будешь, — сказала она.
Слова были брошены легко, почти ласково, будто она бросила в него скомканную бумажную салфетку. Но для Павла эта салфетка оказалась камнем. Он ничего не ответил, лишь крепче сжал мышку, так что пластик протестующе скрипнул. Он почувствовал, как к лицу приливает кровь. Это была не первая такая шутка. Сначала намёки, потом лёгкие подколки, теперь вот почти прямое указание. И каждая из них, как игла, вонзалась в самое больное место — в его уязвлённое мужское эго. Он молча смотрел ей в спину, пока она, напевая что-то себе под нос, обувалась в прихожей.
— Я побежала, вечером буду не поздно. Целую!
Он не ответил. Лишь дождался, когда щелчок замка возвестит о её уходе. Оставшись один, Павел встал и прошёлся по комнате. Его раздражение, до этого тлевшее где-то глубоко внутри, теперь искало выход. Он подошёл к стулу, на который Лена вчера вечером бросила свою куртку. Он машинально поднял её, чтобы повесить в шкаф — беспорядок его тоже бесил, казался ещё одним проявлением её легкомысленного отношения к жизни. И в этот момент что-то хрустнуло в кармане.
Не из любопытства, а скорее из механического раздражения на посторонний предмет, он сунул руку внутрь и вытащил тонкий, белесый прямоугольник чека. Он развернул его. Мелкие фиолетовые буквы на дешёвой термобумаге складывались в слова: «Капучино гранде на кокосовом». И сумма: «210 рублей».
Двести десять рублей. Он смотрел на эту цифру, и лицо его окаменело. Двести десять рублей за стаканчик кофейной воды с модной растительной жижей. Сегодня. А сколько было вчера? А на прошлой неделе? Он представил, как она, смеясь с коллегами, легко тратит эти деньги, даже не задумываясь. А в его голове в это же самое время набатом стучала другая цифра. Девяносто девять тысяч. Сумма, списанная с кредитки три месяца назад. Сумма, на которую теперь капали безжалостные проценты. За кусок пластика, который лежал сейчас в ящике его стола. За VIP-абонемент в спортзал, куда он, подгоняемый её же «шутками», сходил ровно два раза.
Первый раз — с энтузиазмом. Второй — с отвращением к блестящим тренажерам и потным, самодовольным людям вокруг. А потом всё. Некогда, устал, не то настроение. Пластиковая карта стала молчаливым укором, символом его слабоволия и огромной финансовой дыры.
И вот этот чек. Эта ничтожная бумажка на двести рублей показалась ему верхом цинизма. Это она жила в своё удовольствие, тратя деньги на ерунду, в то время как он нёс на себе бремя долга, в который она же его и вогнала своими подколками. Гнев, чистый и концентрированный, поднялся из глубины его души, затапливая стыд и чувство вины. Он нашёл виновного.
Павел не выбросил чек. Он аккуратно расправил мятую бумажку и положил на кухонный стол. Прямо по центру. Как ультиматум, который ещё не был озвучен. И стал ждать.
Вечер опустился на город незаметно. Лена вернулась домой около восьми, уставшая после долгого дня и двух бессмысленных совещаний. В голове гудело, хотелось только одного — переодеться в домашнее, заварить травяной чай и забыться перед каким-нибудь глупым сериалом. Она вошла в квартиру, ожидая увидеть Павла за компьютером, но он сидел за кухонным столом в той же позе, в какой она оставила его утром. Только ноутбука перед ним не было. Перед ним, на пустой столешнице, лежал маленький белый чек.
Он не поздоровался. Он просто поднял на неё тяжёлый, выжидающий взгляд. Лена сбросила туфли, чувствуя, как ноют ступни, и прошла на кухню, чтобы поставить сумку.
— Ужинать будешь? Я могу быстро что-нибудь… — начала она, но осеклась, заметив его взгляд, прикованный к ней. — Что-то случилось?
Павел не ответил. Он медленно, с какой-то театральной весомостью, пододвинул чек двумя пальцами к центру стола.
— Вот сижу и думаю, — произнёс он наконец. Голос его был тихим, но в этой тишине содержалось больше угрозы, чем в любом крике. — Как интересно у нас бюджет распределяется. Очень, знаешь ли, познавательно.
Лена непонимающе нахмурилась и взяла бумажку. Пробежала глазами знакомые буквы. Капучино. Двести десять рублей. Она на секунду растерялась, а потом её губ коснулась усталая усмешка.
— Паш, ты серьёзно? Из-за кофе? У меня был тяжёлый день, я решила себя немного порадовать. Что в этом такого?
— Порадовать себя, — повторил он, смакуя слова, как что-то омерзительное. Он чуть подался вперёд, и его массивное тело напряглось. — Ты себя радуешь. А я сижу и считаю, как нам проценты по кредитке закрывать. Ты вообще в курсе, сколько там уже накапало? Или тебя это не касается? Тебе проще купить водички с ореховым сиропом и чувствовать себя королевой.
Абсурдность обвинения ударила Лене в голову. Она посмотрела на его налитое злобой лицо, на этот несчастный чек, и её затопила ответная волна раздражения. Усталость как рукой сняло.
— Это я трачу деньги на всякую ерунду, купив себе стакан кофе? Серьёзно?! Ты же сам купил абонемент в спортзал, а теперь винишь меня, что это тоже моя вина?
— Да! Это тоже ты виновата! Это же ты меня постоянно пилила, что я…
— Ты вообще себя слышишь? Я виновата? Ты хочешь поговорить о расточительстве? Давай поговорим! Открой ящик своего стола. Открой и посмотри на красивую чёрную карточку, которая там лежит. — её голос сорвался с усталой ноты на звенящую.
Он дёрнулся, как от удара.
— Не смей это трогать. Это другое.
— Ах, это другое! — Лена уже не сдерживалась. — Конечно, другое! Девяносто девять тысяч, Павел! Девяносто девять тысяч рублей, которые ты спустил на годовой абонемент в элитный фитнес-клуб! Сколько раз ты там был, герой? Два! Два раза! Карта лежит мёртвым грузом уже третий месяц, а долг по ней растёт каждый день! И после этого ты смеешь тыкать мне в лицо чеком на двести рублей?
Он вскочил со стула, и тот с противным скрежетом отъехал назад. Его лицо побагровело, а глаза сузились. Вся его утренняя обида, всё самокопание и тщательно выпестованная ненависть к себе выплеснулись наружу в одном яростном потоке, и он нашёл, куда его направить.
— А кто меня пилил, что я толстый? — заорал он, и это был уже не тихий яд, а открытый, безобразный крик. — Кто мне каждый день намекал, что я разожрался? Это из-за тебя я его купил! Ты меня в это загнала своими подколками! Думаешь, мне приятно было это слушать? Я это сделал, чтобы ты заткнулась! Так что это твой долг, поняла? Твой!
Его крик заполнил всю кухню, отскочил от стен и повис в воздухе. Лена смотрела на него, на его искажённое гневом лицо, на трясущиеся от ярости руки. И в этот момент весь её гнев, всё её раздражение вдруг испарились. Будто их выключили тумблером. Она смотрела на мужа, и шум ссоры в её голове стих, сменившись абсолютной, ледяной ясностью. Она всё поняла.
Крик Павла не ударил Лену наотмашь, не заставил её вжаться в стену или ответить тем же. Напротив, он словно создал вокруг неё вакуум. Весь шум мира, весь гул усталости и обиды в её собственной голове мгновенно исчез. Она смотрела на него, и впервые за долгое время по-настоящему видела. Не своего мужа, не Пашу, с которым они вместе выбирали эту дурацкую плитку в ванную и смеялись над фильмами по вечерам. Она видела большого, рыхлого мужчину с красным от натуги лицом, который кричал, чтобы заглушить не её упрёки, а собственный страх. Страх быть слабым, нелепым, несостоятельным.
Мужчина, которого она когда-то полюбила за лёгкость и весёлый нрав, куда-то исчез. Он растворился, а на его месте стоял вот этот — надутый, как ребёнок, у которого отобрали игрушку, и одновременно пытающийся казаться грозным, как подросток, впервые пробующий командовать. Его обвинение — «это твой долг» — не было ни оскорблением, ни ударом. Оно было диагнозом. Последней точкой в длинной истории болезни их отношений, которую она до этого момента отказывалась замечать.
А Павел, не заметив этой внезапной перемены в ней, продолжал. Он завёлся, его несло. Словесный поток, прорвав плотину, хлынул дальше, унося с собой остатки логики и здравого смысла.
— …Я, значит, должен думать, как нам жить, как всё оплачивать, на чём экономить! А ты порхаешь, как стрекоза! Кофеёк себе покупаешь, с подружками хихикаешь! Ты хоть раз задумалась, каково это — понимать, что ты в долгах по уши из-за прихоти, которая даже не твоя? Нет! Тебе это неинтересно! Главное, чтобы Паша не был толстым! Чтобы тебе не стыдно было с ним выйти!
Его голос уже не был криком, он перешёл в возмущённый, сбивчивый монолог. Он ходил по кухне из угла в угол, его тяжёлые шаги сотрясали пол. А Лена стояла неподвижно и просто слушала. Но она больше не слышала слов. Она слышала лишь фоновый шум — гудение неисправного прибора, который вот-вот окончательно сломается. В её голове было тихо и ясно. Мысли выстраивались в чёткую, холодную цепь.
Вот он, момент истины. Не в крике. А в этом холодном осознании. Все их ссоры последних лет, все его обиды на «недостаток уважения», все его попытки контролировать её мелкие расходы, прикрываясь заботой об общем бюджете — всё это было лишь проявлением одного и того же. Его неспособности нести ответственность. За свой вес. За свои импульсивные решения. За свою жизнь. Он всегда искал виноватого. И самой удобной мишенью была она.
Он купил абонемент не для неё. Он купил его для себя, чтобы одним махом, волшебным образом решить проблему, которую сам же и создал. Чтобы почувствовать себя деятельным, решительным мужчиной, который «взялся за себя». А когда запал прошёл и осталась лишь реальность — необходимость вставать раньше, потеть, напрягаться, — он сдулся. И дорогущая карта стала немым свидетельством его провала. А признать провал — невыносимо. Гораздо проще переложить вину за него на того, кто был рядом. На неё.
Она посмотрела на стол. Там, рядом с несчастным чеком, лежал его телефон. Тонкий, современный гаджет. Портал в мир, где одним движением пальца можно было совершить глупость на сто тысяч. И, как оказалось, этим же движением можно было её исправить.
Идея пришла мгновенно. Не как план мести, а как единственно возможное хирургическое решение. Ампутация. Чтобы спасти то, что ещё можно спасти. Себя. Своё достоинство. Своё будущее. Спорить с ним было бесполезно. Что-то доказывать — унизительно. Оставалось только действовать.
Пока он, развернувшись к окну, продолжал бубнить что-то про мужскую долю и женское легкомыслие, Лена сделала два тихих шага к столу. Её движение было плавным, лишённым всякой суеты. Она протянула руку и взяла его телефон. Прохладный, гладкий корпус лёг в ладонь.
Павел замолчал на полуслове. Он обернулся и увидел её, стоящую с его телефоном в руке. Её лицо было абсолютно спокойным, даже отстранённым. Он ожидал слёз, ответных криков, хлопанья дверью. Но эта тишина и это спокойствие были страшнее любой истерики. Он смотрел на неё, и в его глазах впервые за весь вечер промелькнуло нечто похожее на страх. Он не понимал, что происходит, но чувствовал — игра пошла по совершенно новым правилам.
Павел замер, наблюдая за её действиями. В его голове пронёсся целый рой предположений, одно нелепее другого. Сейчас она швырнёт телефон в стену. Или начнёт читать его переписки, пытаясь найти компромат, чтобы нанести ответный удар. Но Лена не сделала ничего из этого. Она просто провела пальцем по экрану, и тот послушно зажёгся. Павел дёрнулся, когда понял, что она вводит пароль. Его пароль. Простая комбинация, которую он никогда не менял, — дата их знакомства. Ирония этого факта сейчас резанула его по сердцу, как тупой нож.
Она не стала никуда лезть. Её пальцы уверенно скользнули по экрану, открывая иконку банковского приложения. Он смотрел, как заворожённый, на её быстрые, точные движения. Она знала это приложение не хуже своего. Она знала всё. Пароли, счета, остатки. Вся их финансовая жизнь, которую он так тщетно пытался контролировать, была для неё открытой книгой. И сейчас она перелистывала последнюю страницу.
Его мозг отказывался верить в происходящее. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, чтобы остановить её, но из горла вырвался лишь какой-то сдавленный хрип. Он хотел крикнуть: «Что ты делаешь?», но слова застряли где-то в груди, погребённые под тяжестью осознания собственного бессилия. Он просто стоял и смотрел, как его жена, холодная и сосредоточенная, словно хирург над операционным столом, вершит его судьбу.
Несколько нажатий. Выбор счёта. Тот самый их общий накопительный счёт, куда они откладывали на отпуск, на «непредвиденные расходы». Сумма, которая там лежала, была не огромной, но ощутимой. Это был их страховочный трос, их маленькая подушка безопасности. Лена ввела цифры. Все до последней копейки. Потом выбрала получателя — свой личный счёт, который она завела пару лет назад «для мелочей». Ещё одно нажатие. Подтверждение. Короткое сообщение от банка всплыло на экране: «Операция выполнена успешно».
Она не стала ничего удалять или скрывать. Она медленно, почти торжественно, положила телефон на стол, экраном вверх. Чтобы он видел. Чтобы он понял. На экране ярко светилось уведомление и обновлённый баланс их общего счёта: «0 рублей 00 копеек». Ноль. Пустота.
Только после этого она подняла на него глаза. В её взгляде не было ни злости, ни торжества, ни даже обиды. Там было лишь спокойное, безжалостное безразличие.
— Отлично, — произнесла она ровным, лишённым всяких эмоций голосом. — Раз абонемент мой, то и долг по нему мой. — Она сделала короткую паузу, давая словам впитаться в тишину кухни. — С этого дня бюджет у нас раздельный. Продукты покупаем пополам. Коммунальные тоже. Посмотрим, на что ты будешь жить, герой-атлет.
И всё. Она развернулась и вышла из кухни.
Павел остался один. Он стоял посреди комнаты, оглушённый не криком, а этой звенящей пустотой, которая осталась после её слов. Он медленно опустил взгляд на телефон. На цифру «ноль». Потом перевёл его на чек от кофе, который так и лежал на столе, теперь кажущийся нелепым и жалким. Он хотел разозлиться, закричать, догнать её, схватить за плечи и потребовать всё вернуть. Но не мог сдвинуться с места.
Внезапный холод сковал его тело. Это был не холод обиды. Это был животный, первобытный ужас. Ужас человека, у которого только что выбили почву из-под ног. Он вдруг с предельной ясностью осознал всё. Не было никакого «общего» бюджета, который она транжирила. Были его деньги, которые он зарабатывал, и её деньги, которые она тоже зарабатывала. Они просто скидывали их в общий котёл, из которого он, как оказалось, черпал куда щедрее. Он понял, что его зарплаты, после вычета ежемесячного платежа по кредиту за абонемент, едва хватит на его половину аренды и коммуналки. А ещё нужно есть. Ездить на работу. Одеваться.
Его манипуляция, его попытка сделать её виноватой, чтобы разделить с ней бремя собственного идиотского поступка, не просто провалилась. Она привела к катастрофе. Он хотел переложить на неё часть долга, а в итоге остался один на один со всем долгом и без какой-либо финансовой поддержки. Он думал, что держит её на коротком поводке финансового контроля, а оказалось, что это она позволяла ему так думать, молча покрывая разницу между его амбициями и его возможностями.
Он услышал, как в спальне щёлкнул замок. Она заперлась. Не чтобы плакать. А чтобы отгородиться. Он остался на кухне, в эпицентре устроенного им же скандала. Один на один со своим телефоном, с нулём на счету и с огромной, зияющей дырой в почти сто тысяч рублей, которая теперь была только его проблемой. Их совместная жизнь только что закончилась. Она не разбилась о скандал, не утонула в слезах. Она была хладнокровно ампутирована одним банковским переводом. И он, Павел, сам протянул ей скальпель…
