— Андрей, а где твоя красная кружка? С футбольным мячом?
Голос Лены в телефонной трубке был ровным, почти бесцветным, но Андрей слишком хорошо её знал. За этим внешним спокойствием скрывалось напряжение сжатой пружины. Он сидел в офисе, глядя на мигающий курсор в отчёте, и на мгновение представил свою кухню. Красная кружка, дурацкий подарок его коллег, всегда стояла на полке второй слева. Это было её место.
— На полке, где всегда. А что?
— Её там нет. И нигде нет. Зато вся посуда стоит по-другому. И соль в сахарнице.
Андрей прикрыл глаза, медленно вдыхая затхлый офисный воздух. Он не спрашивал, что это значит. Он знал. Это означало, что Галина Петровна снова приходила. У неё был свой ключ — «на всякий случай», как она говорила. И этот «случай» наступал с завидной регулярностью, всегда в их отсутствие. Она не просто приходила. Она вторгалась, как оккупационная армия, устанавливая на их территории свои порядки.
— Понятно, — только и смог выдавить он. — Я же просил её…
— Просил, — подтвердила Лена без всякой интонации. — Ещё ты просил её не трогать твои инструменты на балконе, но теперь они лежат в идеальном порядке, и я не могу найти даже обычную отвёртку. Она всё «улучшила».
Каждый раз было одно и то же. Тихий, методичный саботаж под видом помощи. Она никогда не устраивала скандалов. Она просто приходила и делала. Выбрасывала его старую, но любимую футболку, потому что та «потеряла вид». Пересаживала цветы Лены в другие горшки, после чего они неизменно гибли. Готовила свой фирменный борщ в их самой большой кастрюле, который никто не ел, и он неделями занимал место в холодильнике, источая укоризненный запах капусты. А потом она уходила, оставляя после себя этот чужой, стерильный порядок, в котором они оба чувствовали себя гостями.
— Лен, я приеду, разберёмся. Я найду кружку, — он попытался сгладить ситуацию, хотя сам понимал всю тщетность своих слов.
— Дело не в кружке, Андрей. Я тут присела на диван… и укололась.
Пауза в трубке стала плотной, тяжёлой.
— Что значит «укололась»?
— То и значит. Провела рукой по обивке, а там что-то острое.
Лена замолчала, и Андрей услышал, как она что-то делает. Потом её голос снова появился в динамике, но теперь он звучал по-другому. В нём появился металл.
— Это иголка. Обычная швейная иголка, воткнутая в шов диванной подушки. Остриём вверх.
У Андрея похолодело в груди. Это было уже нечто новое. Одно дело — переставлять кастрюли и выбрасывать старые вещи. И совсем другое — оставлять в доме иголки. Он живо представил, как их пятилетний сын Мишка, прыгая на диване, мог сесть на эту иглу. Образ был настолько ярким и жутким, что у него на мгновение перехватило дыхание.
— Ты уверена, что это она? Может, просто упала, закатилась…
— Андрей, не надо, — жёстко прервала его Лена. — Ты же знаешь, я не шью. Игольница лежит в шкафу, в закрытой коробке. Она не могла сама оттуда выползти и воткнуться в диван. Она здесь не случайно.
Он молчал, потому что возразить было нечего. Это был фирменный почерк его матери. Мелкие, почти незаметные пакости, завёрнутые в обёртку заботы. Иголки «от сглаза», булавки «от дурных людей», щепотки соли по углам. Он вспомнил, как в детстве находил такие же иголки, воткнутые в косяки дверей их старой квартиры. Тогда это казалось ему чем-то обыденным. Теперь же, в его собственном доме, это выглядело как зловещий ритуал.
— Я поговорю с ней, — твёрдо сказал он, хотя от этой мысли ему стало дурно. — Сегодня же. Это будет последний разговор на эту тему. Я обещаю. — Хорошо, — коротко ответила Лена и положила трубку.
Андрей откинулся на спинку кресла. Он смотрел в монитор, но не видел цифр. Он видел свою кухню, где соль насыпана в сахарницу. Свой балкон, где он теперь никогда не найдёт нужный инструмент. И свой диван, в котором, как мина замедленного действия, пряталась острая стальная игла. И он понял, что пружина, которая так долго сжималась, вот-вот разожмётся.
— Мам, а давай мой новый рисунок повесим? С драконом! Я его рядом с ракетой приклею!
Мишка, вернувшись с прогулки, влетел в квартиру первым, стягивая на ходу шапку. В его руке был зажат слегка помятый альбомный лист, на котором фиолетовым фломастером был изображён огнедышащий ящер. Лена вошла следом, закрывая дверь, и улыбнулась. Воздух в прихожей был чужим. Он пах не их привычным домом, а смесью хлорки и варёной капусты. Запах Галины Петровны.
Лена ничего не сказала. Она молча помогла сыну расстегнуть куртку и повесила её на крючок. Сердце застучало ровно и тяжело, как метроном, отсчитывающий секунды до взрыва. Она уже знала, что их ждёт.
— Конечно, повесим, — сказала она, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — Иди, мой руки, я сейчас приду.
Она прошла прямо в детскую. И остановилась на пороге. Стена напротив кровати, которую они с Мишкой гордо называли «нашей галереей», была пуста. Абсолютно голая, вымытая до стерильного блеска бежевая поверхность. Не было ни ракеты, летящей к звёздам, ни кривоватого, но такого родного портрета их семьи, ни жёлтого цыплёнка. Ничего. Только в самом центре, нагло вбитый в обои гвоздь, на котором висела небольшая икона в дешёвом позолоченном окладе. Суровый лик какого-то святого смотрел на неё с немым укором.
В этот момент в комнату забежал Мишка, вытирая мокрые руки о штаны. Он замер, его взгляд метнулся к пустой стене, и радостное лицо медленно исказилось недоумением.
— А где… мои рисунки? Мама, где они?
Он не плакал. В его голосе было лишь искреннее детское непонимание. Как будто у него отняли не просто бумажки, а часть его самого. Лена присела перед ним на корточки, взяв его за плечи. Она смотрела мимо него, на эту пустую, чистую стену, и чувствовала, как внутри неё закипает что-то холодное и тёмное. Ярость, лишённая всякой горячности.
— Бабушка решила, что здесь должно быть по-другому, — ровным голосом произнесла она. — Ничего, солнышко. Мы с тобой нарисуем ещё лучше.
Она отвела сына на кухню, налила ему сок, дала печенье. Её движения были выверенными и механическими. Она не стала искать рисунки в мусорном ведре. Она знала, что их там нет. Галина Петровна всегда уносила мусор с собой, чтобы не оставлять улик. Она просто уничтожила их. Сорвала со стены и уничтожила.
— Мам, я замёрз, — сказал Мишка, допив сок. — Можно я кофту надену?
— Конечно, иди, твоя синяя лежит на стуле, — ответила она, поворачиваясь к раковине.
Через секунду из детской раздался короткий, вскрикивающий плач. Не капризный, а именно от резкой боли. Лена бросилась в комнату. Мишка стоял посреди комнаты, держась за предплечье, и смотрел на рукав своего свитера. На его лице был испуг.
— Укололся! Мне больно!
Лена подскочила к нему. Она осторожно отвернула манжет синего свитера. На нежной детской коже алела крошечная красная точка. Лена взяла свитер и тщательно прощупала ткань. Её пальцы наткнулись на что-то тонкое и острое. Она вытащила это. В её ладони лежала маленькая портновская булавка с белой пластиковой головкой. Она была аккуратно воткнута с изнанки в шов рукава. Так, чтобы её не было видно снаружи.
Лена смотрела на эту булавку, и мир вокруг неё сузился до этой крошечной точки блестящего металла. Иголка в диване была предупреждением. Булавка в детской одежде — объявлением войны.
Она успокоила сына, поцеловала его руку, убедилась, что всё в порядке. А потом вышла в коридор. Она достала из сумочки телефон. Нашла в списке контакт «Андрей Работа». Она не колебалась ни секунды.
— Андрей, твоя мама была здесь, — сказала она в трубку, когда он ответил. Её голос был абсолютно спокойным, лишённым всяких эмоций. — Она выбросила все рисунки Мишки. Теперь у него в комнате на стене висит икона. И ещё. Мишка только что надевал свитер. И укололся. Я нашла в рукаве булавку. Одну из тех, что твоя мама постоянно везде втыкает.
Она замолчала, давая ему время осознать услышанное. Она не кричала. Не обвиняла. Она просто перечислила факты. Сухие, неопровержимые, страшные в своей обыденности. Она услышала, как на том конце провода изменилось дыхание Андрея.
— Я всё понял, — сказал он после долгой паузы. В его голосе прорезался скрипучий, незнакомый ей холод. — Я еду домой.
Дорога домой превратилась в размытое серое пятно. Андрей вёл машину на автомате, не замечая ни светофоров, ни наглых подрезаний. Его руки сжимали руль с такой силой, что костяшки пальцев побелели. В голове не было роя мыслей или гневных монологов. Там была только звенящая, холодная пустота и одно-единственное, чёткое решение, уже принятое и обжалованию не подлежащее. Он не обдумывал, что скажет. Он знал, что сделает.
Он припарковался, небрежно бросив машину поперёк разметки. Поднялся на лифте на свой этаж. Запах хлорки и варёных овощей ударил в нос ещё на лестничной клетке. Он достал ключи, вставил в замок и повернул. Дверь открылась.
Галина Петровна была в детской. Она стояла спиной к нему и с видом выполненного долга протирала влажной тряпкой пустую бежевую стену. На ней было домашнее платье, волосы аккуратно убраны под косынку. Она даже тихонько что-то напевала себе под нос — какой-то мотив из старого фильма. Увидев его отражение в оконном стекле, она обернулась. Её лицо расплылось в довольной, благостной улыбке.
— О, Андрюша, ты уже дома! А я тут как раз порядок навожу. Ты представляешь, сколько пыли скопилось за этими бумажками? Настоящий рассадник заразы. Я всё убрала, протёрла стену. Теперь хоть дышать в комнате можно. А иконочку повесила, пусть внука оберегает.
Она говорила это с гордостью, как будто совершила подвиг. Будто он должен был сейчас подойти, обнять её и поблагодарить за неоценимую помощь.
Андрей молчал. Он не смотрел ни на неё, ни на пустую стену, ни на икону. Его взгляд был направлен куда-то сквозь неё. Он молча прошёл мимо, снял куртку, повесил её в шкаф. Подошёл к небольшому столику в прихожей и демонстративно положил на него свою связку ключей. Звук ударившегося о дерево металла был единственным громким звуком в квартире. Лена выглянула из кухни, их глаза встретились на секунду. В её взгляде не было ни мольбы, ни упрёка. Только тяжёлое ожидание.
Андрей достал из кармана телефон. Его пальцы двигались медленно и уверенно. Он не искал номер в общей записной книжке. Он открыл вкладку «Избранное», где рядом с контактами «Лена» и «Работа» был записан номер «Замена замков». Он нажал на вызов.
— Алло, здравствуйте. Я хотел бы заказать услугу по замене дверных замков, — произнёс он в трубку громко и отчётливо, не отводя взгляда от матери.
Напевать Галина Петровна перестала. Улыбка на её лице застыла, а потом медленно начала сползать, как будто была нарисована на тающем воске. Она опустила тряпку.
— Да, оба замка. Верхний и нижний, — продолжил Андрей, глядя прямо в глаза матери, которые из благостных превращались в недоумевающие. — На завтра. Утро вас устроит? Да, девять утра — отлично.
Он продиктовал адрес. Чётко, по цифрам, не сбиваясь. Каждое слово было гвоздём, вбиваемым в стену между ним и его матерью. Лена неслышно скрылась в проёме кухни. Она не хотела быть свидетельницей этого.
— Нет, старые ключи не нужны, — сказал он в трубку. — Комплект на пять ключей, пожалуйста. Да, спасибо. Жду завтра в девять.
Он завершил вызов и положил телефон на столик, рядом с ключами. Только после этого он перевёл взгляд на Галину Петровну. Она стояла посреди детской комнаты, сжимая в руке мокрую тряпку, с которой на пол капала грязная вода. Её лицо выражало полную растерянность, которая на его глазах стремительно перерастала в тёмный, бурлящий гнев. До неё наконец дошёл смысл этого короткого, делового разговора.
Тишина в квартире стала плотной, как вата. Было слышно, как с тряпки в руке Галины Петровны на свежевымытый ламинат упало несколько капель воды. Глухие, тяжёлые шлепки. Она смотрела на сына, и её лицо, ещё минуту назад выражавшее растерянность, начало каменеть. Губы сжались в тонкую, злую нить.
— Что это такое, Андрей? — её голос был низким и скрежещущим, как будто по ржавому металлу провели ножом. — Что ты себе позволяешь? Ты при мне вызываешь каких-то людей, чтобы они меня в мой же дом не пускали?
Она сделала шаг вперёд, выходя из детской в коридор. Её взгляд был прикован к лицу сына. Она искала в нём сомнение, слабость, привычное чувство вины, на которое она всегда могла надавить. Но ничего не нашла. Лицо Андрея было спокойным и непроницаемым, как у человека, который смотрит на незнакомых ему людей.
— Я прихожу сюда, чтобы у вас был дом, а не сарай! — продолжала она, повышая голос. — Чтобы ребёнок жил в чистоте, а не в пыли среди этих дурацких бумажек! Я трачу на вас своё время, свои силы! А ты… ты в благодарность за это выставляешь меня вон?
Она обвела взглядом прихожую, и в её глазах мелькнуло презрение.
— Я готовлю, убираю, привожу всё в божеский вид, потому что вы сами не в состоянии этого сделать!
Андрей не шелохнулся. Он дал ей выговориться, дождался, пока она сделает паузу, чтобы набрать воздуха для новой тирады. И только тогда он заговорил. Спокойно, ровно, без единой нотки раздражения. Его слова прозвучали не как обвинение, а как констатация факта, окончательный диагноз.
— Мама, ты снова пришла без звонка и переставила всё в детской и раскидала какие-то иголки по всему дому? Это был последний раз! Я завтра же меняю замки!
Эта фраза, произнесённая без крика, ударила сильнее пощёчины. Она подействовала как спусковой крючок. Лицо Галины Петровны исказилось.
— Да как ты… Ты из-за неё?! Из-за этой?! Она тебе напела, да?! Она тебя против родной матери настраивает!
Её палец указал в сторону кухни, где за дверным проёмом застыла Лена. Галина Петровна перешла на крик, срывающийся, полный яда и обиды.
— Я знала! Я всегда знала, что она тебе не пара! Она разрушает нашу семью! Она хочет, чтобы ты забыл свою мать! И у неё получилось! Ты готов выгнать меня ради неё!
Андрей молча шагнул к шкафу. Открыл дверцу, достал тёмно-зелёное пальто матери. Он не швырнул его, а аккуратно, двумя руками, протянул ей. Это простое, обыденное действие было страшнее любого крика. Оно было окончательным. Оно означало, что всё уже решено.
Галина Петровна отшатнулась от пальто, как от змеи.
— Я никуда не пойду! Это и мой дом! Я твоему отцу лучшие годы отдала, я тебя вырастила! Ты не имеешь права!
Андрей не ответил. Он просто держал пальто. Потом, видя, что она не собирается его брать, он так же молча подошёл к входной двери и открыл её настежь. Прохладный воздух с лестничной клетки ворвался в наэлектризованную атмосферу квартиры. Он встал у открытой двери, загораживая проход обратно, и посмотрел на мать. Это был немой приказ.
Она смотрела на него несколько секунд, её грудь тяжело вздымалась. В её глазах плескалась ненависть. Поняв, что ни мольбы, ни угрозы, ни крики больше не действуют, она с гордым видом прошествовала к двери, выхватив у него из рук своё пальто.
— Ноги моей больше тут не будет! — выплюнула она ему в лицо, уже стоя на пороге. — Забудь, что у тебя есть мать!
Она развернулась и, не оглядываясь, зашагала к лифту. Андрей смотрел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом. Затем он спокойно закрыл дверь. Щёлкнул замок. Потом ещё один. Он повернулся и посмотрел вглубь квартиры. Лена всё так же стояла в проёме кухни. Они просто смотрели друг на друга в оглушительной тишине, в которой больше не было запаха хлорки и варёной капусты. Война закончилась…
