— Где же он ходит? — сама у себя спросила Катя, ожидая мужа дома.
Стрелки настенных часов на кухне сомкнулись на половине одиннадцатого. Они двигались с тихим, равнодушным жужжанием, отмеряя время, которое для Кати давно перестало иметь значение. Оно превратилось в густую, вязкую массу, в которой тонула её забота, её вечер, её терпение. На плите, в безупречно чистой посуде, умирал ужин. Свиные отбивные, которые в семь вечера хрустели золотистой панировкой, теперь обмякли и потемнели, покрывшись белёсыми пятнышками застывшего жира. Картофельное пюре, некогда воздушное и сливочное, осело и взялось плотной, клейкой коркой по краям кастрюли. Даже салат из свежих овощей, который она специально заправила перед самой подачей, скис и пустил мутный сок на дно салатника. Стол был накрыт на двоих. Две тарелки, две вилки, два ножа — молчаливые свидетели несостоявшегося семейного ритуала.
Катя сидела за столом, подперев подбородок рукой, и смотрела не на еду, а сквозь неё. В её голове не было ни злости, ни обиды. Эти чувства выгорели дотла за сотни таких же вечеров. Остался только холодный, звенящий пепел и кристальная ясность. Она больше не ждала звонка. Она не вздрагивала от звука проезжающей мимо машины. Она просто ждала, когда внутренний таймер, установленный не ею, а самим ходом вещей, дойдёт до нуля. И вот он дошёл.
Она встала. Движения её были плавными и экономичными, лишёнными всякой суеты. Она не вздохнула, не поморщилась. Она подошла к шкафу, достала стопку пластиковых контейнеров и методично, один за другим, начала перекладывать в них ужин. Ложка с глухим стуком скребла по дну кастрюли, снимая пласты остывшего пюре. Вилкой она подцепляла размякшие куски мяса, которые выглядели теперь так же жалко, как и её ожидания. Салат она вывалила в самый большой контейнер вместе с выделившейся жидкостью. Щелчки плотно закрывающихся крышек разносились по тихой кухне, как выстрелы. Она собрала все контейнеры в два больших пакета, которые неприятно оттягивали руки своим весом.
Накинув на плечи старую куртку прямо поверх домашнего платья, она вышла на площадку и спустилась вниз, во двор. Ноябрьский воздух был колким и влажным. Она прошла к ряду ржавеющих гаражей, звякнула ключом и с усилием потянула на себя тяжёлые ворота. Внутри пахло сыростью, бензином и старой резиной. В дальнем углу, покрытый толстым слоем пыли, стоял он — старый холодильник, реликвия из прошлой жизни, доставшийся вместе с гаражом. Он не работал уже лет десять. Катя поставила пакеты на бетонный пол, протёрла рукавом массивную хромированную ручку и с натугой открыла дверцу. Из его недр пахнуло затхлостью и тленом. Не раздумывая, она поставила контейнеры на полки из пожелтевшего пластика, один на другой. Затем с таким же усилием захлопнула дверь. Тяжёлый, глухой щелчок замка прозвучал, как удар молотка судьи. Миссия была выполнена.
Вернувшись в квартиру, она тщательно вымыла всю посуду, протёрла плиту и стол до блеска. Кухня снова стала стерильной, идеальной, будто в ней никто и не собирался ужинать. Ни единого намёка на еду, ни единого запаха. Она сняла куртку, повесила её на место, прошла в гостиную, включила торшер, взяла с полки книгу и села в кресло. Она не открыла её. Она просто держала её в руках, глядя в одну точку на стене. Теперь она была готова. Теперь она могла ждать сколько угодно.
Замок в прихожей скрежетнул не сразу. Ключ несколько раз соскользнул, прежде чем нашёл неподатливую скважину. Дверь распахнулась, и в стерильную тишину квартиры ворвался чужеродный, густой запах. Смесь перегара, дешёвого разливного пива и чужого табачного дыма, въевшегося в одежду. На пороге стоял Андрей. Он не вошёл, а именно ввалился, сделав неуверенный шаг и оперевшись плечом о косяк, чтобы сохранить равновесие. Его лицо было раскрасневшимся, а глаза блестели пьяным, бессмысленным благодушием. Он был в своём собственном мире, где его все любили, все ему были рады, и дома его ждал заслуженный отдых.
— Кать, я дома! — его голос прозвучал излишне громко, нарушая покой, который Катя так тщательно выстраивала последние несколько часов. Он сбросил куртку на пуфик, промахнувшись мимо крючка вешалки, и прошёл на кухню, шаркая ногами.
— А чего у нас поесть? Умираю с голоду.
Катя не двинулась с места. Она сидела в гостиной, в пятне тёплого света от торшера, и смотрела на него. Не зло, не с укором. Она смотрела на него так, как энтомолог смотрит на редкое, но предсказуемое в своём поведении насекомое.
— Ужин на кухне, — ровным тоном ответила она.
Андрей, не заметив подвоха, скрылся в кухонном проёме. Через мгновение оттуда послышалось недовольное бормотание. Щелкнула дверца холодильника, затем другая. Хлопнула дверца микроволновки.
— Кать, это что за шутки? — он снова появился в дверях, его весёлость начала уступать место раздражению. — Тут пусто. Вообще.
— Я не говорила, что он в холодильнике, — она перевернула страницу книги, которую не читала. — Я сказала, что он на кухне.
Он снова развернулся и ушёл. На этот раз его поиски стали более шумными. Он с грохотом открывал и закрывал ящики стола, заглядывал в кастрюли, стоящие на плите, поднимал крышки. Они были пустыми и холодными. Его дыхание стало тяжёлым, смешанным с фырканьем. Пьяное благодушие испарилось без следа, оставив после себя липкую, агрессивную досаду.
— Ты его что, выкинула?! — крикнул он из кухни. — Ты совсем что ли? Я с работы пришёл, уставший!
Наконец он вернулся в гостиную и встал прямо перед ней, загораживая свет торшера. Его тень упала на неё, большая и угрожающая. Но она даже не подняла головы.
— Я ничего не выкидывала. Я же сказала, ужин в доме. Где-то. Ты же любишь квесты и сюрпризы, вот и поищи. С сегодняшнего дня моя обязанность готовить ужин заканчивается ровно в восемь вечера. Что происходит потом — твои проблемы.
Андрей смотрел на её макушку, на спокойные руки, лежащие на книге. Его мозг, затуманенный алкоголем, отчаянно пытался обработать эту информацию. Это не было похоже на их обычные ссоры. Не было криков, упрёков, слёз. Было что-то новое, холодное и непонятное, и от этого он злился ещё больше.
— Ты что, издеваешься надо мной? — прорычал он. — Я весь дом сейчас переверну, но найду!
Он начал с гостиной. Выдвинул ящики комода, бегло просмотрел их содержимое. Проверил под диваном. Его движения становились всё более резкими и хаотичными. Он заглянул в шкаф, грубо раздвинув висящую на плечиках одежду. Затем снова вернулся на кухню, одержимый идеей, что она спрятала еду в каком-то немыслимом месте. Он проверил духовку, посудомоечную машину, даже заглянул в ведро для мусора. Пусто. Везде была только чистота и порядок, и эта идеальность сводила его с ума. Она была оскорбительной. Она была доказательством того, что его здесь не просто не ждали — его существование в этом пространстве было полностью стёрто. И он смотрел на свою жену, сидящую в кресле, и понимал, что этот холодный, спокойный человек — его главный враг прямо сейчас.
Кухня, которая всего час назад была образцом стерильного порядка, превратилась в поле битвы. Андрей стоял посреди комнаты, тяжело дыша, как загнанный зверь. Его поиски не принесли ничего, кроме унижения. Каждый закрытый шкафчик, каждая пустая кастрюля были безмолвным укором, насмешкой над его статусом хозяина в этом доме. Ярость, подогретая алкоголем и голодом, искала выход, и она его нашла. Его взгляд остановился на холодильнике — белом, молчаливом истукане, который первым отказался выдать ему тайну.
Он шагнул к нему и с силой дёрнул за ручку. Дверца, уже открывавшаяся несколько раз, теперь встретила его атаку с глухим сопротивлением. Он дёрнул снова, вложив в движение всю свою злость. Послышался отвратительный треск ломающегося пластика. Верхнее крепление не выдержало и с хрустом вырвалось из корпуса. Дверца повисла на нижней петле под неестественным углом, как сломанное крыло. Внутренний свет холодильника теперь не гас, заливая кухню мертвенным, больничным сиянием и освещая скудное содержимое полок. Но Андрею этого было мало. Уничтожение должно было быть полным. Он ухватился за искалеченную дверцу обеими руками и рванул её вниз. Металл заскрежетал, и с последним, жалобным стоном нижнее крепление тоже сдалось. Дверца осталась у него в руках. Он на мгновение замер, держа этот бесполезный кусок пластика и металла, а затем с отвращением отшвырнул его в сторону. Дверца со стуком ударилась о стену и съехала на пол.
Его взгляд метнулся по кухне, ища следующий объект для вымещения ярости. Тяжёлый кухонный шкаф, в котором хранились запасы. В его пьяном мозгу родилась абсурдная мысль: она спрятала еду за ним. Придвинула его к стене, чтобы он не нашёл. Он упёрся плечом в боковую стенку, напрягся, пытаясь сдвинуть неподъёмную махину с места. Шкаф не поддавался. Тогда он, рыча от натуги, навалился на него всем телом. Послышался сухой, громкий треск дерева. Шкаф качнулся, накренился вперёд, и одна из его передних ножек подломилась. Он замер в опасном, неустойчивом положении, готовый в любой момент рухнуть на пол.
Именно в этот момент на пороге кухни появилась Катя. Она не вбежала, не закричала. Она вошла спокойно, как будто пришла посмотреть на заранее анонсированное представление. Она обвела взглядом вырванную дверцу холодильника, накренившийся шкаф, и остановила свой взгляд на муже, который всё ещё тяжело дышал, уперев руки в бока. На её лице не было ни страха, ни удивления. Только холодная, тяжёлая констатация факта.
— Ты считаешь, что можешь шляться не пойми где и с кем до ночи, а потом ещё и требовать с меня ужин горячий? Вот с кем был, те пусть тебе и готовят!
Её голос не дрогнул. Он прозвучал в разгромленной кухне, как удар хлыста. Андрей резко развернулся к ней. Его лицо было багровым, на лбу выступили капли пота. Он ждал слёз, истерики, чего угодно, но не этого ледяного спокойствия. И это вывело его из себя окончательно.
— Это ты во всём виновата! — рявкнул он, ткнув пальцем в сторону сломанной мебели. — Это ты меня довела своими играми! Ты это всё устроила! Я тебе сказал, что хочу есть, по-человечески! А ты что? Спрятала еду, как крыса! Вот и получай! Сама теперь будешь это всё чинить! Поняла? Сама!
Он не стал дожидаться ответа. Он больше не мог находиться с ней в одном пространстве. Его миссия по поиску еды провалилась, сменившись миссией по разрушению, и теперь, выплеснув свою ярость, он почувствовал себя опустошённым. Он прошёл мимо неё, намеренно толкнув плечом, и, не раздеваясь, рухнул на диван в гостиной, отвернувшись к стене.
Катя осталась одна посреди руин. Свет из изуродованного холодильника выхватывал из полумрака осколки пластика на полу, криво стоящий шкаф, отброшенную в угол дверцу. Она медленно подошла и кончиком тапочка подвинула маленький осколок белого пластика. Война перешла в новую фазу. И она знала, что её следующий ход будет последним.
Рассвет просачивался в квартиру серым, безжизненным светом. Он не принёс с собой ни свежести, ни надежды, а лишь беспощадно высветил последствия ночной бури. Катя проснулась не от будильника, а от внутренней тишины. Её тело было лёгким, а в голове царила абсолютная, звенящая пустота. Она спала всего пару часов, но этого хватило, чтобы решение, принятое ночью, укоренилось и стало частью её самой, твёрдым и холодным, как камень. Она встала с кровати и босиком пошла на кухню.
Разгром выглядел ещё более удручающе в тусклом утреннем свете. Оторванная дверца холодильника, похожая на щит павшего воина, валялась у стены. Накренившийся шкаф застыл в нелепой, трагической позе. На полу блестели мелкие осколки пластика. Из гостиной доносился тяжёлый, с присвистом, храп Андрея. Он спал, как спят пьяные — глубоко и мертвенно, сбежав от последствий своих действий в бессознательное состояние. Катя обвела взглядом этот натюрморт разрушения. Не было ни злости, ни жалости. Было только подтверждение. Подтверждение того, что всё кончено и что она поступает правильно.
Она не стала пить кофе. Она взяла с кухни самый большой чёрный мусорный мешок и пошла в ванную. Первым делом она смахнула с полки в мешок его зубную щётку, тюбик пасты, бритву и почти пустой баллон с пеной для бритья. Затем открыла шкафчик и без разбора сгребла оттуда его шампунь, полотенце, дезодорант. Вещи падали в мешок с глухим стуком, смешиваясь в одну безликую массу. Она действовала быстро и методично, как хирург, удаляющий поражённые ткани.
Дальше была спальня. Она распахнула дверцы шкафа-купе. Его половина была забита одеждой: аккуратные стопки свитеров, ряд висящих на плечиках рубашек, джинсы. Она не стала ничего складывать. Она просто брала охапками и сваливала всё в принесённые из кладовки большие спортивные сумки. Мягкие кашемировые свитеры смешивались с жёсткими джинсами, футболки — с нижним бельём. Она не брезговала, не перебирала. Она просто очищала пространство. Звук шелестящей ткани, падающей в сумку, был единственным звуком в комнате, не считая далёкого храпа из гостиной. Когда шкаф опустел, зияя голыми полками, она почувствовала первый укол чего-то похожего на облегчение.
Она вытащила из-под кровати коробку с его сезонной обувью, схватила его ноутбук со стола вместе с зарядным устройством, забрала куртку, которая так и осталась лежать на пуфике в прихожей. Всё его физическое присутствие в этом доме теперь было упаковано в три огромные спортивные сумки и два набитых доверху мусорных мешка. Это оказалось на удивление мало. Целая жизнь, уместившаяся в несколько баулов.
Собрав все силы, она начала вытаскивать всё это на лестничную клетку. Сумки были тяжёлыми, неповоротливыми. Она волокла их по полу, оставляя на паркете царапины. Скрежет наполнял тишину, но ей было всё равно. Она выставила всё у их двери, составив аккуратной, уродливой горой.
Затем она вернулась в квартиру, взяла с принтера чистый лист бумаги и чёрный маркер. Чётким, ровным, почти каллиграфическим почерком, без единой помарки, она написала несколько строк. Каждая буква была наполнена холодным ядом её окончательного решения. Она приклеила записку скотчем к входной двери, прямо на уровне глаз.
«Твои вещи теперь живут здесь. Надеюсь, твой вчерашний ужин ещё не пропал. Можешь поискать его. Теперь у тебя на это много свободного времени».
Она зашла обратно в квартиру. Щёлкнул один замок. Затем, с финальной отсекающей нотой, провернулся второй. Она прислонилась спиной к холодной двери, прислушиваясь к тишине. Дом был её. Испорченный, израненный, но её. Она прошла на разгромленную кухню, перешагнула через дверцу холодильника и, не обращая внимания на хаос, поставила на плиту чайник. Через минуту его тихий гул стал единственным звуком в квартире, обещающим начало чего-то нового…
