— Она наслаждается этим, Родион. Наслаждается, как мы тут пляшем под её дудку.
Лариса Петровна провела пальцем по пыльному роялю, оставив на тёмном лаке бледную полосу. Её муж, Родион, тяжело ступая, мерил шагами гостиную, и старые половицы скрипели под его дорогими ботинками.
— Просто смешно. Собрать всех в этой глуши, чтобы объявить… что? Что она передумала и оставляет всё состояние приюту для бездомных собак?
Вероника, его сестра, сидела на диване, сжавшись в комок. Её лицо было маской трагической усталости.
— Не говори так, Родя. Мама всегда была… эксцентричной.
Кирилл, младший из братьев, хмыкнул, наливая себе в бокал коньяк из графина. Плеск жидкости прозвучал в гнетущей атмосфере комнаты слишком громко.
— Эксцентричной? Вероника, она тиран в юбке. И всегда им была. Мы все это знаем, просто боимся признаться даже себе.
В комнату почти бесшумно вошел Глеб, муж Вероники, похожий на тень.
— Адвокат приехал. Поляков.
Напряжение стало почти осязаемым. Они ждали этого момента с самого утра, с того завтрака, когда Елизавета Андреевна, их мать, ледяным тоном объявила, что её завещание будет изменено. Сегодня.
Она заперлась в кабинете сразу после завтрака, в десять утра, и велела не беспокоить до приезда Фёдора Семёновича. С тех пор прошло почти семь часов. Семь часов ожидания и ядовитых переглядываний.
Родион поправил галстук.
— Отлично. Пора заканчивать этот цирк. Пойдёмте.
Они всей семьёй подошли к дубовой двери кабинета. Родион решительно постучал. Ответа не последовало.
Он постучал снова, громче. Гулкое эхо разнеслось по дому.
— Мама? Фёдор Семёнович здесь.
За дверью не раздавалось ни звука.
Лариса посмотрела на мужа, её глаза сузились.
— Она не могла уснуть.
Кирилл дёрнул ручку. Заперто.
— Ну конечно. Всегда любила драматические паузы.
— Выломать дверь? — спросил Глеб своим ровным, спокойным голосом.
Адвокат, пожилой и суетливый Поляков, кашлянул.
— Позвольте, у меня есть ключ. Елизавета Андреевна настояла, чтобы я его взял на всякий случай.
Древний ключ со скрежетом повернулся в замке.
Елизавета Андреевна Воронцова сидела в своём массивном кресле спиной к двери, лицом к большому окну, за которым сгущались багровые сумерки.
— Мама, мы… — начал Родион и замер.
Что-то было не так. Её поза была слишком неподвижной, слишком… неправильной.
Поляков обошёл кресло и застыл. Потом медленно снял очки.
— Господи…
Она была мертва. Голова безвольно откинута на спинку кресла, глаза смотрели в никуда. Рядом на столике стоял стакан с водой и лежали бумаги. Новая, ещё не подписанная версия завещания.
Кирилл первым нарушил оцепенение, его голос был странно хриплым.
— Так… а что она успела изменить?
Лариса бросила на него испепеляющий взгляд.
Поляков взял верхний лист дрожащей рукой. Он пробежал его глазами, и его лицо стало белым как полотно.
— Судя по этому черновику… — прошептал он, глядя на них всех по очереди. — Она собиралась оставить всё одному человеку.
Он не назвал имени. Но каждый в этой комнате, глядя на бездыханное тело матери, понял одно.
Объявленная ею воля так и осталась невысказанной. А значит, в силу вступало старое завещание. Или… кто-то решил не рисковать.
— Одному? — переспросила Вероника, её голос дрогнул. — Кому?
Поляков поспешно убрал бумаги в портфель, словно боялся, что их вырвут у него из рук.
— Это не имеет значения. Документ не подписан. Юридической силы он не имеет.
— Зато имеет значение мотив, — вставил Глеб, обводя всех тяжёлым взглядом. — Кто-то из нас знал. Или догадывался.
Родион шагнул к адвокату.
— Фёдор Семёнович, вызывайте полицию. Это… это мог быть сердечный приступ.
— Или не приступ, — прошипела Лариса, глядя на Кирилла, который нервно крутил в руках пустой бокал. — Кому-то было выгоднее, чтобы она не успела поставить подпись.
Следователь Соколов прибыл через полтора часа. Усталый мужчина с проницательными глазами, который, казалось, видел их всех насквозь. Он не суетился, говорил тихо, но каждое его слово заставляло внутренне сжиматься.
— Итак, — начал он, осмотрев кабинет и тело. — Последний раз живой Елизавету Андреевну видели за завтраком. В десять утра. После этого она заперлась. Кто-нибудь общался с ней?
Все молчали.
Соколов кивнул и обратился к Полякову.
— Что вам известно о завещании? Старом и новом?
Адвокат вздохнул.
— Старое завещание делит имущество поровну между тремя детьми. Родионом, Вероникой и Кириллом Воронцовыми. Но с обременениями.
— Какими? — прищурился следователь.
— Кирилл получает свою долю только по достижении сорока лет. До этого — лишь скромное содержание. Доля Вероники переходит под полное управление её мужа, Глеба Арсеньевича. А доля Родиона…
Поляков замялся.
— А доля Родиона должна быть вложена в убыточный семейный бизнес, который он ненавидит. Без права продажи в течение десяти лет.
Соколов усмехнулся.
— Она связала их всех по рукам и ногам. А что в новом?
— В новом, не подписанном, всё состояние, без каких-либо условий, отходило одному наследнику.
Следователь подошёл к столику, где стоял стакан. Надел перчатку и аккуратно взял его. Понюхал.
— Странно. Вода пахнет миндалём. Едва уловимо.
— Экспертиза покажет, — ровно ответил Соколов. — Но давайте исходить из того, что это убийство. Значит, у убийцы был доступ в эту комнату.
— Она была заперта изнутри! — воскликнул Родион.
— А ещё есть окна. И старый дом полон щелей и тайных ходов, не так ли? — он посмотрел на Глеба, который изучал старинный книжный шкаф. — Вы ведь, Глеб Арсеньевич, увлекаетесь историей этого дома?
Глеб медленно повернулся.
— Да. Я знаю этот дом лучше, чем кто-либо другой. Впрочем, тайных ходов здесь нет, уверяю вас. Только старый сервисный коридор за этим шкафом, но им не пользовались лет пятьдесят. Замок проржавел намертво.
В его спокойных глазах следователь Соколов увидел нечто большее, чем просто скорбь. Он увидел холодный расчёт.
Соколов начал допросы в библиотеке, по одному.
Первой вошла Вероника. Она казалась почти прозрачной.
— Вероника Глебовна, чем вы занимались весь день?
Она молчала, глядя на свои руки.
— Я… я выходила ненадолго. В сад. А потом… я ходила к ней. Около полудня.
Соколов подался вперёд.
— Вы с ней говорили?
— Я умоляла её не делать этого! Я была уверена, что она отдаст всё Глебу! Она всегда говорила, что он — единственный мужчина в этой семье, у которого есть стержень. Я бы осталась его вечной рабыней!
— И что она ответила?
— Она… она рассмеялась мне в лицо. Сказала, что я слабая и безвольная, и что заслуживаю такой судьбы. Сказала, что сегодня я получу именно то, что заслужила.
После этого допросили остальных. Глеб утверждал, что читал в комнате. Лариса и Родион нервно путались в показаниях, признав, что обсуждали свои рушащиеся финансы. Кирилл был резок и повторял, что смерть матери до подписания нового завещания ему невыгодна.
Мысли следователя возвращались к Веронике. Её отчаяние казалось искренним. Но что произошло после того, как мать над ней посмеялась?
В этот момент в библиотеку заглянул оперативник.
— Виктор Павлович, мы нашли. В камине кабинета. Почти сгорело.
Он протянул Соколову пинцет, в котором был зажат крошечный, оплавленный пузырёк из тёмного стекла. Соколов медленно повернулся к Веронике, которая всё ещё сидела в коридоре.
Он снова позвал её. Когда он показал ей пузырёк, она смотрела на него с неподдельным ужасом.
— Она рассмеялась… И что вы сделали потом, Вероника?
Все смотрели на неё: слабую, жалкую, загнанную в угол. Идеальная подозреваемая. В этот момент в ней что-то изменилось. Слёзы высохли. Плечи расправились. Вероника поняла: сейчас её, самую слабую, назначат виновной. Страх сменился ледяной ясностью. Она должна была защищаться.
Она посмотрела прямо на следователя.
— Она мне рассмеялась в лицо. А потом я ушла. Но я видела, кто шёл по коридору к кабинету после меня. Он думал, его никто не заметит. Это был Родион.
Родион вскочил, опрокинув стул.
— Что ты несёшь?! Какая ложь!
Лариса растерянно смотрела на мужа.
— Он… он выходил. Говорил, голова болит, подышать.
— Предательница! — выкрикнул Родион.
Соколов поднял руку. Он снова обратился к адвокату.
— Фёдор Семёнович, сейчас это улика. Кому Елизавета Андреевна отписала всё?
Поляков достал бумаги. Он посмотрел на Веронику с сочувствием.
— Она всё оставляла вам, Вероника. Без каких-либо условий. В черновике она написала: «Надеюсь, это заставит тебя наконец повзрослеть и стать хозяйкой своей жизни».
Глеб, до этого стоявший неподвижно, медленно повернул голову к жене. В его глазах не было ни удивления, ни радости. Только холодная, оценивающая пустота.
— Но… я думала… — прошептала Вероника.
— Это была её последняя игра, — тихо сказал Соколов. — Она столкнула вас всех лбами. Но просчиталась. Она не учла, что кто-то слышал ваш разговор.
Следователь посмотрел на Глеба.
— Вы ведь слышали, Глеб Арсеньевич? Через сервисный коридор. Слышали, как рушится ваш план? Старое завещание давало вам полный контроль над долей жены. Новое — не оставляло ничего.
— Абсурд, — ровно произнёс Глеб.
— Замок в сервисном коридоре смазан свежим графитом. Ваши руки в нём, — Соколов бросил на стол пакетик с уликой. — И пузырёк. Редкий яд, который можно заказать в паре химических лабораторий. Одна из них недавно выставляла вам счёт за «реактивы для реставрации старинных книг».
Глеб молчал. Его маска спокойствия треснула.
И тут заговорила Вероника. Её голос был тихим, но твёрдым.
— Я вспомнила. Вчера ты показывал мне книгу. И сказал, что некоторые яды эпохи Возрождения имитируют сердечный приступ, не оставляя почти никаких следов. Ты сказал, что идеальное убийство — это искусство.
Это была последняя деталь. Хвастливая ошибка интеллектуала. Глеб посмотрел на жену, и впервые за все годы она увидела в его глазах не снисходительность, а настоящую, звериную ненависть.
Когда Глеба уводили, никто из семьи не проронил ни слова. Старое завещание вступило в силу. Каждый получил свою клетку, как и хотела мать. Но для Вероники всё изменилось.
Она унаследовала свою, ещё не написанную, волю. И теперь она сама решала, как её исполнить.
Эпилог
Прошёл год. Загородный дом Воронцовых был продан. Вероника настояла на этом, выкупив доли у братьев по рыночной стоимости. Ей пришлось вступить в жёсткие переговоры, но голос её больше не дрожал.
Родион согласился сразу. Его проект прогорел, и Лариса ушла. Теперь он жил в скромной квартире и каждый день ездил в офис ненавистной семейной фирмы, пытаясь вытащить её из долговой ямы. Он постарел и больше не носил дорогих галстуков.
С Кириллом было сложнее. Он кричал, что она его обкрадывает. Но Вероника была непреклонна. Она наняла ему финансового консультанта и предложила сделку: она оплатит ему любое образование.
К удивлению всех, он записался на курсы ландшафтного дизайна. Впервые в жизни он что-то делал своими руками.
Суд над Глебом был тихим. Он до последнего всё отрицал. Вероника на суд не ходила. Она подала на развод в тот же день, когда ему вынесли обвинительный приговор.
Однажды весенним днём Вероника сидела в небольшом кафе в центре города с Фёдором Семёновичем.
— Елизавета Андреевна была бы… удивлена, — сказал он. — Она хотела сделать вас сильной, но выбрала жестокий способ.
Вероника посмотрела в окно.
— Она думала, что сила — это контроль над другими. Что нужно всех запереть в клетки. Но это не так. Сила — это возможность отпустить. Я разорвала все нити, которыми она нас опутала.
Поляков кивнул.
— Что вы теперь будете делать со своей долей?
Вероника улыбнулась.
— Я напишу своё собственное завещание. И в нём не будет ни одного условия. Только свобода.
Она поняла главную иронию материнского плана. Елизавета Андреевна, сама того не ведая, своей смертью и своей невысказанной волей дала ей именно то, чего боялась больше всего — возможность выбора. И этот выбор Вероника сделала сама.
