— Мам, ну не так же сразу. Нужно подготовить… да, я понимаю, что тянуть нельзя, но ты же знаешь Ксюшу. Ей нельзя рубить с плеча, с ней надо аккуратно, постепенно…
Ксения замерла в коридоре, ключ ещё не успел провернуться в замке до конца. Голос Димы, её мужа, доносился из спальни — приглушённый, заговорщицкий, с теми заискивающими интонациями, которые появлялись у него только в разговорах с матерью. Он был дома, хотя должен был вернуться на пару часов позже. Неприятный холодок, не имеющий ничего общего с уличной промозглостью, начал медленно расползаться от живота вверх, к самому горлу. Она бесшумно прикрыла дверь, не вынимая ключа, и осталась стоять на коврике, превратившись в слух.
— Нет, она ничего не знает. Конечно, нет. Я же не идиот. Я всё продумал. Просто нужно выбрать правильный момент. Сегодня вечером, может быть. Сделаю ужин, налью ей вина… Да, хорошего, как она любит. Создам атмосферу, чтобы она была расслабленная.
Он говорил, а Ксения смотрела на стену перед собой, на фактурные обои, которые они выбирали вместе полтора года назад, весело споря из-за оттенка. Сейчас узор казался ей уродливой, безжизненной паутиной. Каждый звук из спальни, каждое его слово впивалось в её сознание, как раскалённая игла. Атмосферу. Вино. Он собирался анестезировать её перед тем, как нанести удар.
— Какой скандал? Поговорим спокойно. Она же умная женщина, всё поймёт… Ну, может, покричит немного, это нормально. Женщины всегда кричат. Главное, чтобы она поняла, что это не конец света. Люди сходятся, расходятся, так бывает. Я ей всё честно расскажу. Что чувства остыли, что я встретил другую…
Ксения медленно, очень медленно опустила сумку с продуктами на пол. Пакет с молоком внутри глухо стукнулся о паркет. Чувства остыли. Встретил другую. Эти банальные, истёртые фразы, которые она сотни раз слышала в дешёвых сериалах, сейчас были адресованы ей. И произносил их не мужчина, готовый к честному разговору, а трусливый мальчишка, который репетировал свою речь с мамой. Он не каялся. Он не страдал. Он разрабатывал стратегию.
— Про квартиру? Мам, давай не сейчас. Разберёмся. Я же здесь прописан. Главное — правильно всё подать. Чтобы без истерик обошлось. Ладно, всё, давай. Я тебе потом перезвоню, расскажу, как прошло. Целую.
Короткие гудки. Ксения не сдвинулась с места. Она ждала. Она слышала, как он положил телефон на тумбочку, как вздохнул с облегчением, как зашагал по комнате. Он вышел из спальни, насвистывая какой-то незамысловатый мотив, и замер на пороге, увидев её. Его лицо за долю секунды прошло все стадии — от беззаботности до панического ужаса. Улыбка сползла, глаза забегали, руки неловко повисли вдоль тела.
— Ксюш… ты… ты давно здесь? — его голос прозвучал жалко и сипло.
Она молча смотрела на него. Не на мужа, которого любила, а на чужого, совершенно незнакомого ей человека. В её взгляде не было ни боли, ни обиды. Только холодное, кристально чистое презрение. Она не стала спрашивать, кто она. Не стала уточнять, как давно остыли чувства. Все вопросы были излишни. Он сам только что на них ответил, советуясь с матерью.
Ксения перевела взгляд на настенные часы в гостиной. Затем снова посмотрела на него.
— Закончил совещаться? — её голос был абсолютно ровным, без малейшей дрожи. — Хорошо. Тогда слушай сюда. У тебя десять минут. Собери вещи первой необходимости. Телефон, документы, зарядку. Ноутбук. Что влезет в твою спортивную сумку. Остальное я потом выставлю в общий коридор. Можешь забрать в любое время.
Дмитрий моргнул, его мозг отказывался обрабатывать информацию. Он ожидал слёз, криков, обвинений. Он готовился к сцене, которую уже отрепетировал. Но он не был готов к этому спокойному, деловому тону, будто она давала указания курьеру.
— Ксюш, ты всё не так поняла! Давай поговорим! Я всё объясню! Это не то, о чём ты подумала!
Он сделал шаг к ней, протягивая руку, пытаясь включить привычный механизм примирения. Но она даже не пошевелилась. Она просто снова посмотрела на часы.
— Девять минут.
Дмитрий смотрел на неё, как на сумасшедшую. Его лицо было бледным, рот приоткрыт в нелепой попытке что-то сказать, возразить, оправдаться. Но слова застревали в горле. Он видел перед собой не свою мягкую, понимающую Ксюшу, а незнакомую женщину с глазами хирурга перед сложной операцией — холодными, сосредоточенными, не допускающими ни малейшей слабости. Он дёрнулся было в сторону спальни, потом обратно, словно не зная, за что хвататься. Его движения были суетливыми, паническими.
— Ксюш, постой, это какая-то ошибка… Мы должны всё обсудить…
— Восемь минут, — её голос был таким же ровным. Он резал воздух, как скальпель. — Не заставляй меня вызывать службу, которая сменит мне замки прямо сейчас. Вместе с тобой в коридоре.
Эта угроза, произнесённая без тени злости, подействовала на него сильнее, чем любой крик. Он наконец понял, что это не игра. Не очередная ссора. Это — конец. Он метнулся в спальню. Ксения слышала, как он рывком открыл шкаф, как что-то с грохотом упало на пол, как зашуршала молния спортивной сумки. Он не собирал вещи, он запихивал в неё куски своей прошлой жизни, действуя на чистых инстинктах, как животное, спасающееся из горящего леса.
Ксения не сдвинулась с места. Она стояла в коридоре, у входной двери, отрезая ему все пути к отступлению, к диалогу, к привычным манипуляциям. Она была безмолвным стражем своего нового, свободного от него пространства. Ровно через шесть минут он выскочил из спальни — взъерошенный, с красными пятнами на шее. В одной руке сумка, в другой — ноутбук. Он остановился в метре от неё, его взгляд был полон жалкой мольбы.
— Ксю…
Она просто взялась за ручку двери и открыла её. Это было красноречивее любых слов. Он сглотнул, опустил глаза и, неловко протиснувшись мимо неё, вышел на лестничную клетку. Дверь за ним закрылась с тихим, вежливым щелчком.
Квартира погрузилась в тишину. Но это была не та умиротворяющая тишина, которая бывает, когда остаёшься один. Эта тишина была тяжёлой, вязкой, пропитанной его запахом, его присутствием, его ложью. Ксения прошла в спальню. На полу валялись брошенные им вешалки. Дверца шкафа была распахнута. И постель… их постель была смята.
Она посмотрела на неё, и внутри поднялась волна ледяной брезгливости. Не оборачиваясь, она прошла в ванную, натянула на руки хозяйственные перчатки. Затем вернулась и одним резким, сильным движением сорвала с кровати пододеяльник, простыню, наволочки. Она скомкала их в тугой узел и бросила в угол, как грязную ветошь. Потом достала из шкафа новый, ещё пахнущий фабричной свежестью комплект белья и начала методично, с выверенной точностью застилать постель. Каждый её жест был чётким и механическим. Расправить простыню. Взбить подушки. Вдеть одеяло.
Закончив, она оглядела комнату. Стало чище. Но этого было мало. Она прошла на кухню. На столе стояла его синяя кружка с недопитым утренним кофе. Она взяла её двумя пальцами, отнесла к раковине и поставила в посудомойку. Затем протёрла стол, убрала его тарелку из сушилки. Она двигалась по квартире, как санитар, методично уничтожая все следы его пребывания. Она не плакала. Не кричала. Она работала. Эта механическая, осмысленная деятельность была единственным, что удерживало её на плаву, не давая провалиться в чёрную пустоту предательства.
Когда последний его след был стёрт, она почувствовала странную, звенящую пустоту не только в душе, но и в желудке. Она открыла холодильник. Пусто. Молоко, которое она купила, так и осталось стоять в сумке в коридоре. Нужно было что-то ещё. Хлеб, сыр. Что-то простое. Жизнь, как оказалось, не останавливалась. Она требовала еды.
Ксения сняла перчатки, накинула куртку, взяла сумку и вышла из квартиры. На улице было серо и сыро, но воздух казался удивительно свежим. Она шла в магазин, глядя прямо перед собой. Люди спешили по своим делам, мимо проезжали машины, где-то смеялись дети. Этот обыденный мир казался ей декорацией к чужому спектаклю. Она купила всё необходимое, расплатилась и пошла обратно.
Подходя к своему подъезду, она издалека увидела две фигуры. Они стояли прямо у входа, перекрывая проход. Одна фигура была сгорбленной, жалкой, с опущенными плечами — безошибочный силуэт побитого пса. Вторая стояла прямо, как вкопанная, заложив руки за спину. В её позе читалась несгибаемая, воинственная решимость. Даже на расстоянии Ксения почувствовала исходящую от неё агрессию. Её муж. И его мать. Затишье кончилось. Начиналась буря.
Ксения шла ровным, размеренным шагом, не ускоряя и не замедляя его. Пакеты с продуктами чуть оттягивали руки, но она несла их так, будто они ничего не весили. Она видела, как Тамара Игоревна, заметив её приближение, выпрямилась, расправила плечи и приняла боевую стойку. Дмитрий рядом с ней, наоборот, будто стал меньше, вжал голову в плечи и уставился на свои ботинки. Он был похож на провинившегося школьника, которого привели к директору.
Она подошла к самым ступеням подъезда. Ей оставалось сделать всего несколько шагов до спасительной двери, но Тамара Игоревна шагнула ей наперерез, двигаясь с неожиданной для её возраста и комплекции быстротой. Она встала прямо перед Ксенией, загораживая проход. Её лицо было багровым, а глаза горели фанатичным, праведным огнём.
— Значит, так, — начала она без предисловий, её голос был громким, рассчитанным на то, чтобы его слышали не только они трое, но и случайные прохожие. — Игры закончились. Ты сейчас же забираешь свои слова обратно и пускаешь Диму домой. Он никуда отсюда не уйдёт.
Ксения молчала. Она смотрела не на свекровь, а куда-то сквозь неё, на обшарпанную дверь подъезда. Её лицо оставалось абсолютно неподвижным, будто высеченным из холодного мрамора. Эта её непроницаемость, это ледяное спокойствие выводили Тамару Игоревну из себя гораздо сильнее, чем любые ответные крики.
— Ты что, оглохла? Я с тобой разговариваю! — она повысила голос ещё на полтона, почти срываясь на визг.
— Да что вы?
— Ты не можешь просто так взять и выгнать моего сына из дома! Он твой муж, а значит, он будет оставаться в твоей квартире сколько захочет! После развода же ты отпишешь ему половину этой квартиры, вне зависимости, что она куплена тобой!
Она сделала паузу, чтобы её слова, её ультиматум, возымели должный эффект. Дмитрий за её спиной неловко переступил с ноги на ногу, но так и не поднял глаз. Весь этот уличный театр был срежиссирован его матерью, а ему была отведена роль безмолвной декорации, живого доказательства её прав.
— Он вложил в эту семью лучшие годы своей жизни! Он работал, он старался! А ты что? Ты думаешь, если квартира записана на тебя, это даёт тебе право выбрасывать людей на улицу? Так не будет. Я этого не позволю. Мой сын не будет бомжом из-за твоих капризов. Ты сейчас же откроешь дверь, он войдёт, и вы будете жить как жили, пока не решите все имущественные вопросы цивилизованно. Ты меня поняла?
Она закончила свою пламенную речь и упёрла руки в бока, ожидая капитуляции. Она была уверена в своей победе. В её мире материнский авторитет и напор были силой, способной сломить любое сопротивление.
Ксения медленно перевела на неё взгляд. И в этом взгляде не было ничего — ни страха, ни злости, ни обиды. Только смертельная усталость и холодное, бесконечное презрение. Она сделала шаг вперёд.
— Ты меня слышала?! — взвизгнула Тамара Игоревна, снова пытаясь преградить ей путь, выставляя вперёд руку, чтобы схватить её за локоть.
Ксения не увернулась. Она просто взяла её руку своей свободной ладонью и отстранила в сторону. Без злобы, без рывка. Она сделала это с той же спокойной, отстранённой силой, с какой отодвигают мешающий стул или убирают с дороги упавшую ветку. Будто перед ней был не живой человек, а неодушевлённый предмет.
Тамара Игоревна опешила от такой наглости, от этого безмолвного физического унижения. А Ксения, проигнорировав её полностью, посмотрела прямо на своего мужа. Впервые за всё время она обратилась непосредственно к нему. Её голос был тихим, но на фоне сырого ноябрьского ветра он прозвучал оглушительно.
— Ты привёл свою маму, чтобы она отвоевала тебе место в моей постели?
И не дожидаясь ответа, она отвернулась, достала из кармана ключ, вставила его в замочную скважину и, открыв тяжёлую металлическую дверь, скрылась в полумраке подъезда. Щелчок доводчика прозвучал как выстрел, оставив мать и сына стоять на серых бетонных ступенях в полном, унизительном молчании.
Ксения вошла в квартиру и прислонилась спиной к только что закрытой двери. Она не стала включать свет в коридоре, оставаясь в полумраке. Тишина давила, но это была её тишина. Её крепость. Она медленно опустила пакеты с продуктами на пол, давая себе секунду, чтобы выровнять дыхание. Она была уверена, что на сегодня всё. Что они, униженные и раздавленные, уползли зализывать раны. Но не прошло и минуты, как в замке послышался скрежет. Металл царапнул по металлу. Ключ, который он так и не отдал.
Дверь распахнулась, и на пороге, подталкиваемый сзади матерью, появился Дмитрий. Его лицо было искажено смесью страха и отчаянной решимости. За его спиной маячила Тамара Игоревна, её лицо раскраснелось от ярости и торжества. Они вторглись. Перешли последнюю черту.
— Вот так, значит! — зашипела Тамара Игоревна, проталкиваясь вперёд и включая свет в коридоре. — Думала, так просто от нас избавиться? Это и его дом тоже! Он здесь прописан и будет здесь жить!
Дмитрий, обретший подобие голоса под материнским напором, заблеял: — Ксюша, мы должны поговорить. Ты не можешь вот так рубить с плеча. Я… я был неправ, что не сказал тебе всё сам. Дай мне шанс всё объяснить.
Они стояли в её коридоре, нарушая её воздух, её покой, её пространство. Ксения смотрела на них, и холодная, расчётливая ярость внутри неё начала плавиться, превращаясь в нечто иное. В раскалённую, жидкую сталь. Она больше не была жертвой. Она была судьёй.
Она медленно, очень медленно выпрямилась. На её лице не дрогнул ни один мускул.
— Хорошо, — произнесла она так тихо, что им пришлось замолчать, чтобы расслышать. — Вы хотите поговорить о том, что здесь чьё? Прекрасная идея. Давайте пройдёмся.
Не дожидаясь их реакции, она развернулась и пошла в гостиную. Они, озадаченные, последовали за ней. Она остановилась посреди комнаты и обвела её рукой.
— Этот диван. Я выбирала обивку три недели. Сама ездила на склад, проверяла швы. Заплатила за него из денег, что откладывала на отпуск. Твой вклад? Ты сказал, что серый цвет — это практично.
Она пошла дальше, на кухню. Они поплелись за ней, как на экскурсии.
— Этот кухонный гарнитур. Заказан по моим чертежам. Я сама спроектировала каждый ящик. Мастера устанавливали его, пока ты был с друзьями на рыбалке. Эту кофемашину мне подарили на работе за успешный проект. Ты пользуешься ей каждое утро.
Её голос оставался ровным, почти безжизненным. Она не обвиняла. Она констатировала факты. Каждый факт был как удар молотка по гвоздю, вбиваемому в крышку их общего прошлого. Она провела их в спальню. Свежезастеленная кровать выглядела как алтарь в осквернённом храме.
— Эта кровать. Я заплатила за ортопедический матрас, потому что у тебя болела спина. Ты помнишь?
Дмитрий молчал, его лицо приобретало сероватый оттенок. Даже Тамара Игоревна сбавила свой боевой пыл. Они не были готовы к такому методичному, холодному уничтожению.
Ксения подошла к шкафу, распахнула дверцы. На одной стороне висели её платья. На другой — его рубашки, брюки, пиджаки. Её взгляд остановился на тёмно-синем костюме из дорогой шерсти. Его гордость. Костюм, который он надевал на самые важные переговоры, чтобы выглядеть солидным и успешным. Костюм, купленный на её кредитную карту.
Она сняла его с вешалки. Пиджак и брюки. Ткань была мягкой и тяжёлой. Она развернулась и, не говоря ни слова, пошла обратно на кухню. Они тупо смотрели ей вслед, не понимая, что происходит. Она подошла к тумбе под раковиной и открыла дверцу, где стояло мусорное ведро. Внутри были утренние кофейная гуща, яичная скорлупа, пустая упаковка от сыра. Она взяла пиджак. Аккуратно, будто складывая его для хранения, она сложила его вдвое и начала запихивать в ведро. Дорогая ткань коснулась влажных остатков их завтрака. Она надавила сверху, утрамбовывая его глубже. Затем взяла брюки и проделала то же самое. Она заталкивала их в мусор с силой, но без суеты, пока они полностью не скрылись под другим мусором.
Затем она закрыла крышку. Тихий пластиковый щелчок прозвучал в оглушительной тишине как приговор.
Она повернулась к ним. Дмитрий смотрел на мусорное ведро с ужасом, будто она только что похоронила там живое существо. Тамара Игоревна стояла с открытым ртом, потеряв дар речи.
— Мусор выносят по вторникам, — сказала Ксения своим ровным, спокойным голосом. — Вам пора.
И в этот момент они оба поняли. Поняли всё. Что нет больше «нас». Что нет «общего дома». Что нет ничего, за что можно было бы зацепиться. Она не просто выгнала его. Она стёрла его. Превратила в мусор, который нужно вынести.
Они развернулись и пошли к выходу. Молча. Дмитрий не оглянулся. Тамара Игоревна больше не кричала. Они просто вышли, а Ксения закрыла за ними дверь и, впервые за весь день, повернула защёлку внутреннего замка…
