— Где он?
Вопрос был брошен в пустоту гостиной, как камень в стоячую воду. Он не был громким, но от него завибрировал воздух. Марина не вздрогнула, лишь медленно перевернула страницу глянцевого журнала, демонстративно не отрывая взгляда от яркой картинки. Свет от торшера падал на её ухоженные руки, создавая вокруг неё островок фальшивого уюта.
Виктор вошёл в комнату, не снимая пальто. Он пах улицей, усталостью и дорогим парфюмом. Он не швырнул портфель на пол, а аккуратно поставил его у кресла. Каждое его движение было выверенным, лишённым суеты. Он был похож на хирурга перед сложной операцией — предельно собранного и опасного в своём спокойствии.
— Я задал вопрос, Марина. Где наш сын? Сегодня пятница, десять часов вечера. По нашим правилам, в девять он должен был быть дома. Особенно после той двойки по алгебре, о которой я узнал вчера.
Марина наконец подняла голову. Её взгляд был спокойным, почти вызывающим. Она хотела показать, что его тон на неё не действует.
— Он пошёл на вечеринку к Лёше. У него день рождения. Я его отпустила.
Она произнесла это так, будто сообщала, что купила новый сорт чая. Виктор не изменился в лице. Ни один мускул не дрогнул. Он просто смотрел на неё, и в этом взгляде было что-то тяжёлое, изучающее. Он будто впервые видел эту женщину, с которой прожил почти двадцать лет.
— Ты. Его. Отпустила, — повторил он медленно, не спрашивая, а констатируя. Он расстегнул пальто, но не снял его, словно был здесь проездом. — То есть, мой прямой запрет, озвученный ему сегодня утром в твоём присутствии, был просто фоновым шумом? Моё слово в этом доме больше ничего не весит?
— Витя, не начинай, — она отложила журнал. — Ты слишком жесток с ним. Ему шестнадцать, он хочет общаться с друзьями. Я не хочу быть врагом собственному ребёнку. Он бы всё равно ушёл, только тайком, через окно. А так я хотя бы знаю, где он.
Это была её стандартная линия защиты, отработанная годами. «Не быть врагом», «понять и простить», «войти в положение». Раньше это вызывало у него раздражение, споры, крики. Но не сегодня. Он усмехнулся. Усмешка вышла кривой и совершенно не весёлой. Он сделал несколько шагов по комнате, остановился у окна, посмотрел на тёмный двор. Потом развернулся.
— Понятно. Значит, я — посмешище. Отличный статус для отца.
— Ты опять всё перевернул! Я не это имела ввиду!
— Поскольку ты решила, что мои правила ничего не значат, и сделала из меня посмешище в глазах собственного сына, то можешь теперь воспитывать его сама! Я умываю руки! Когда он попадёт в неприятности, звони не мне, а своим подружкам!
Марина вскочила. Её спокойствие испарилось.
— Да что ты такое говоришь? Умываешь руки? Это и твой сын тоже! Ты не можешь просто взять и отказаться от него! Это бесчеловечно!
Виктор подошёл к ней вплотную. Но он не кричал. Он говорил тихо, почти интимно, и от этого его слова звучали ещё страшнее.
— Бесчеловечно? Нет. Это называется «причинно-следственная связь». Ты годами подрываешь мой авторитет. Даёшь ему деньги за моей спиной, покрываешь его прогулы, отменяешь мои наказания своей «добротой». Ты учила его, что слово отца — это пустой звук. Что ж, урок усвоен. Ты сделала свой выбор. Теперь это твой сын, и твои проблемы. Посмотрим, как ты запоёшь, когда он сядет тебе на шею окончательно и свесит ножки.
Он развернулся и, не говоря больше ни слова, прошёл на кухню. Марина осталась стоять посреди гостиной, её лицо пылало от гнева и подступающего, ещё не осознанного страха. Она ждала продолжения скандала, но с кухни доносились лишь обыденные звуки: щелчок чайника, стук ножа по разделочной доске, скрип дверцы холодильника. Он просто делал себе бутерброд. И эта бытовая, демонстративная нормальность была страшнее любой ссоры. Это была точка. Конец их общего мира. И начало её личного, персонального ада.
Утро субботы не принесло разрядки. Обычно после ночных ссор оно было тяжёлым, наполненным густой, вязкой тишиной и демонстративными вздохами. Но это утро было другим. Оно было ясным, звонким и абсолютно пустым. Марина проснулась от запаха свежесваренного кофе и поджаренного хлеба — ароматов их обычной семейной субботы. Но когда она вошла на кухню, ритуал был нарушен.
Виктор сидел за столом, уже одетый в джинсы и кашемировый свитер. Перед ним стояла одна чашка кофе, одна тарелка с идеально поджаренным тостом и джемом. Он не читал новости в телефоне, как обычно. Он просто ел. Медленно, методично, с полным погружением в процесс. Место напротив, её место, было девственно чистым. Как и место Дениса.
— Доброе утро, — сказала она, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально.
— Доброе, — ответил он, не поднимая глаз. Он отрезал ножом кусочек тоста, аккуратно зачерпнул джем и отправил в рот.
Она подошла к кофемашине. Всё было на своих местах, но казалось чужим. Она нажала кнопку, и гудение аппарата нарушило стерильную тишину. Виктор доел свой тост, встал, подошёл к раковине и вымыл за собой тарелку, чашку и нож. Он не оставил их в раковине, как делал всегда, молчаливо предполагая, что она уберёт всё вместе со своей посудой. Он вытер их насухо и поставил на полку. Словно гость в чужом доме, который не хочет обременять хозяев.
— Витя, нам нужно поговорить, — сказала она, поворачиваясь к нему с чашкой в руках.
— О чём? — он посмотрел на неё. Его взгляд был спокойным и до ужаса вежливым. Таким взглядом смотрят на консультанта в магазине или на официанта. — Кажется, вчера мы всё обсудили. Я озвучил свою позицию. Она не изменилась.
— Твою позицию? — она почувствовала, как внутри закипает раздражение. — Ты это называешь «позицией»? Ты просто бросил в меня ультиматумом и самоустранился! Это не позиция, это трусость!
Он коротко усмехнулся, но уголки его губ даже не дрогнули.
— Называть это можно как угодно. Факт в том, что я больше не участвую в этом спектакле. Ты — режиссёр, ты — главный спонсор. Сын — ведущий актёр. Я зритель. Буду наблюдать за развитием сюжета с большим интересом. Кстати, я убрал из общего доступа свою кредитную карту. Так что все расходы на «воспитание» теперь полностью в твоей юрисдикции.
Он говорил это тем же тоном, каким обсуждал квартальный отчёт на работе. Ни капли эмоций. Чистая, холодная логика. Он взял со стула свой пиджак.
— Куда ты? — её голос невольно дрогнул.
— У меня дела. Сначала в спортзал, потом встреча. Буду поздно. Не жди.
Он направился в коридор. Марина пошла за ним, чашка с остывающим кофе осталась на столе.
— Так и будем теперь жить? Как соседи? Ты будешь просто приходить сюда ночевать?
Он уже обувался, сидя на банкетке. Он медленно завязал шнурки на дорогих кроссовках, выпрямился и посмотрел на неё.
— Это самый эффективный формат, учитывая обстоятельства. Он исключает конфликты и бессмысленные дискуссии. Каждый занимается своим делом. У меня — работа и своя жизнь. У тебя — твоя. И Денис.
Она смотрела на него, и её охватило новое, ледяное чувство. Это был не гнев. Это было осознание того, что стена, которую он воздвиг, была не из кирпичей, которые можно разбить. Она была из пустоты. Он просто вычеркнул их из своей эмоциональной карты. Он оставил им квартиру, деньги на быт, но забрал себя. Полностью.
— Ты пожалеешь об этом, Виктор, — прошептала она.
— Возможно, — он пожал плечами, накидывая пиджак. — Но сегодня я так не думаю. А теперь мне пора.
Он не хлопнул дверью. Он закрыл её тихо, до щелчка замка. Марина осталась стоять в пустом коридоре. Тишина, которая наступила после, была совсем не похожа на прежнюю. Раньше тишина была полем боя, где каждый ждал хода противника. Теперь это была просто тишина. Как в пустом доме, из которого все уехали навсегда. И она вдруг с ужасом поняла, что осталась в этом доме совершенно одна. И скоро вернётся Денис. Её сын. Её проблема.
Ключ в замке повернулся нерешительно, со скрежетом, будто нащупывая правильный путь. Марина, сидевшая в кресле с остывшим кофе, замерла. Виктор, расположившийся на диване с раскрытой книгой, даже не шелохнулся, но она почувствовала, как всё его тело напряглось в ожидании. Дверь приоткрылась, и в квартиру ввалился Денис.
Он был похож на помятую копию самого себя. Дорогая куртка нараспашку, футболка сбилась набок, светлые волосы, которые он так тщательно укладывал, прилипли ко лбу. Но главным был запах — едкая смесь табачного дыма, дешёвого парфюма и чего-то кисло-сладкого, от чего у Марины свело желудок. Он прислонился к косяку, пытаясь сфокусировать взгляд.
— Мам… — выдохнул он. Голос был сиплым и жалким. — Го-ло-ва… Раскалывается.
Марина тут же подскочила, забыв про обиду, про холодную войну, про всё. Инстинкт взял своё.
— Дениска, сынок, что с тобой? Ты бледный какой… Иди сюда, садись. Сейчас я тебе таблетку дам, бульончик разогрею.
Она засуетилась вокруг него, помогая снять куртку, усаживая на пуфик в прихожей. Он подчинялся, как большая, безвольная кукла. Из гостиной за этой сценой безмолвно наблюдал Виктор. Он опустил книгу на колени, но не сказал ни слова. Его присутствие ощущалось как холодный сквозняк, как давление, от которого трудно дышать. Марина чувствовала его взгляд спиной, и её забота тут же приобрела оттенок демонстративности. Она доказывала. Ему. Себе. Что она — хорошая мать.
— Вот, выпей, — она протянула сыну стакан воды и таблетку. Он послушно проглотил. — Как ты себя чувствуешь? Что вы там делали всю ночь?
— Да нормально всё, — пробурчал Денис, морщась от яркого света. — Посидели, отметили. Лёха рад был. Мам, есть чё-нить поесть? И денег надо… На такси потратился, а то вообще не дошёл бы.
Он произнёс это своей обычной, немного капризной интонацией, которой привык добиваться всего. Он ждал сочувствия, супа и денег. И он бы их получил, как получал всегда. Но сегодня в привычной схеме появился новый, непредвиденный элемент.
Марина уже открыла рот, чтобы пообещать ему и первое, и второе, и третье, но Денис вдруг поднял глаза и посмотрел в сторону гостиной. Он увидел отца.
— Па, привет, — сказал он более собранно. — Дашь пару тысяч? Надо долг отдать, да и вообще…
Виктор медленно закрыл книгу, положил её на журнальный столик. Он встал и подошёл к ним, останавливаясь в нескольких шагах. Он посмотрел на сына долгим, непроницаемым взглядом. В его глазах не было ни гнева, ни разочарования. Только холодный, отстранённый интерес. Затем он перевёл взгляд на Марину. И, не говоря ни слова, сделал едва заметный, но абсолютно понятный жест подбородком в её сторону.
«Спрашивай у неё. Она теперь за всё отвечает».
Денис не сразу понял. Он растерянно посмотрел на отца, потом на мать. Марина застыла. По её щекам разлился густой, унизительный румянец. Это было хуже, чем крик. Хуже, чем скандал. Это было публичное, молчаливое отречение. Он превратил её в единственного ответственного за этот помятый, пахнущий перегаром результат её «доброты».
— Мам? — переспросил Денис, уже с недоумением в голосе.
Сердце Марины колотилось где-то в горле. Она должна была что-то сказать, как-то сохранить лицо. Но что? Сказать, что у неё нет денег? Сказать, чтобы он шёл работать? Это было бы предательством её же принципов. Под пристальным, ледяным взглядом мужа она полезла в свою сумку. Пальцы плохо слушались, запутались в подкладке, прежде чем нащупали кошелёк. Она открыла его. Там лежало несколько купюр, отложенных на продукты и мелкие расходы. Она вытащила две, потом, поколебавшись, ещё одну. Она протянула их сыну. Рука её слегка дрожала.
Денис взял деньги, не заметив ничего, кроме самих купюр.
— Спасибо, мам. Я в душ и спать.
Он поднялся и поплёлся в свою комнату. А они остались стоять в коридоре. Марина — с пустым кошельком и ощущением полного разгрома. Виктор — с выражением человека, который только что с удовлетворением пронаблюдал за удачным экспериментом. Он развернулся и спокойно вернулся на диван, снова взяв в руки книгу. Для него этот эпизод был закончен. А для Марины трещина, появившаяся в её уверенности вчера ночью, только что прошла через самое сердце.
Неделя превратилась в тягучий, бесцветный фильм. Виктор существовал в квартире как дорогой, но неодушевлённый предмет интерьера. Он уходил рано, возвращался поздно. Иногда обедал дома в выходные, но ел в одиночестве, принося с собой продукты из гастронома в бумажных пакетах, словно брезговал прикасаться к содержимому общего холодильника. Он был безупречно вежлив, отвечал на бытовые вопросы Марины короткими, исчерпывающими фразами, но никогда не смотрел ей в глаза. Он вычеркнул её из своего мира.
Марина поначалу пыталась держаться. Она готовила любимые блюда Дениса, болтала с ним о пустяках, давала ему небольшие суммы на карманные расходы, выскребая остатки со своей банковской карты. Но её бравада таяла с каждым днём. Денис, быстро смекнув, что материнский кошелёк стал единственным источником финансирования его желаний, начал тянуть из него всё чаще и больше. Он не был злым, он был просто избалованным до состояния полного инфантилизма. Он не понимал, что деньги не появляются из воздуха. Для него «мама» была синонимом слова «даст».
Развязка наступила в четверг вечером. Виктор, как обычно, сидел в гостиной с ноутбуком, погружённый в работу. Марина гладила бельё, и монотонное шипение утюга было единственным звуком в комнате. В этот момент в гостиную влетел Денис. Он был не помятым, а смертельно бледным, его глаза лихорадочно блестели.
— Мам, — он проигнорировал отца, подбегая к ней. — Мам, мне конец.
— Что случилось? — Марина отставила утюг, сердце ухнуло вниз.
— Я… я на той вечеринке… мы играли в карты. Я проиграл. Много.
— Сколько — «много»? — её голос стал тонким, как нитка.
— Семьдесят тысяч, — выдохнул он. — Они сказали, если до завтрашнего вечера не отдам, они… они отцу на работу позвонят. И не только. Паша, которому я должен, он с такими ребятами связался… Мам, они меня в лесу закопают.
Марина пошатнулась. Семьдесят тысяч. У неё не было таких денег. И взять их было неоткуда. Её зарплата уходила на хозяйство и капризы сына, а кредитный лимит был давно исчерпан. Она бросила затравленный взгляд в сторону Виктора. Он не отрывался от экрана, но она знала, что он слышит каждое слово. Она видела, как напряглась линия его плеч.
После мучительной паузы, когда Денис уже начал всхлипывать, она сделала шаг к мужу. Это был самый унизительный шаг в её жизни.
— Витя… — прошептала она.
Он медленно поднял голову. В его взгляде плескалось холодное, чистое торжество. Он дождался.
— Да, Марина? Что-то случилось? У вас с сыном какие-то проблемы?
— Ты всё слышал, — её голос сорвался. — Ему нужны деньги. Ему угрожают.
— Ему? — уточнил Виктор, откидываясь в кресле. — Или всё-таки тебе? Ты же у нас ответственная. Ты же у нас друг. Ты же разрешила ему пойти туда, где он нашёл эти приключения. Значит, это твоя проблема. Решай.
— У меня нет таких денег! — почти закричала она. — Ты же знаешь!
— Ах, вот как, — он задумчиво постучал пальцами по подлокотнику. — То есть, твоя система воспитания дала сбой на первой же серьёзной финансовой трудности? Интересно. Очень интересно. Позови сюда Дениса.
— Зачем? Не впутывай его…
— Позови. Его. Сюда, — отчеканил он, и в его голосе прорезалась сталь.
Марина позвала сына. Денис вошёл, с надеждой глядя то на мать, то на отца.
— Сядь, — Виктор указал на стул напротив. Затем он повернулся к жене. — А теперь, Марина, объясни сыну, почему ты не можешь решить его проблему. Объясни ему, что твоя роль «хорошей мамы-подружки» закончилась ровно в тот момент, когда понадобились реальные ресурсы, а не карманная мелочь на кино. Давай, расскажи ему. Я хочу послушать.
Марина смотрела на него, потом на сына, и не могла выдавить ни слова. Горло перехватил спазм унижения. Виктор усмехнулся.
— Я помогу. Денис, твоя мама, которая хотела быть тебе другом и боялась стать врагом, оказалась просто… неплатёжеспособным другом. Её доброта имеет очень конкретный денежный эквивалент, и он только что закончился. Понимаешь?
Денис смотрел на мать широко раскрытыми глазами, в которых надежда сменилась шоком, а затем — презрением. Он впервые увидел её не всемогущей мамой, а слабой, растерянной женщиной, которая не смогла его защитить. Виктор вынул из кармана портмоне, достал пачку купюр и положил на стол.
— Вот деньги. Но это не помощь. Это плата. Плата за урок. Урок для тебя, Денис, о том, что у каждого поступка есть цена. И урок для твоей матери — о том, что авторитет, не подкреплённый ничем, кроме потакания, стоит меньше, чем бумага, на которой он напечатан. Возьми. Иди и закрой свой долг.
Денис метнулся к столу, схватил деньги и, не сказав ни слова, не взглянув на мать, выбежал из комнаты. Виктор встал и посмотрел на Марину.
— Вот и всё. Теперь ты для него — никто. Просто женщина, которая не справилась. А я — тот, кто решает проблемы. Жестоко, но эффективно. Я же говорил, что умываю руки. Но я не говорил, что не получу от этого удовольствия.
Он развернулся и ушёл в спальню. Марина осталась одна посреди гостиной. В квартире было тихо. Но эта тишина была оглушительной. Это была тишина руин, на которых только что закончилась показательная казнь. Они больше не были семьёй. Они были тремя посторонними людьми, запертыми в одной квартире до тех пор, пока кто-нибудь из них не найдёт в себе силы уйти…
