Некоторые имена входят в твою жизнь странно — словно ты случайно подслушал чужой шёпот в пустом коридоре. Так случилось и со мной, когда впервые наткнулся на историю Ларисы Шепитько. Имя — яркое, будто вырезанное из холодного воздуха; судьба — рваная, красивая, опасная.
О человеке таком принято говорить громко, но её жизнь шумов не любила. Она — из тех, кто смотрит прямо в огонь, не пряча лица, и оттого в ней было что-то почти неприлично честное.
Она росла во Львове, старшеклассницей, такой же, как тысячи других: длинные коридоры школы, запах мелa, вечная подростковая спешка. И вдруг — съёмочная площадка «Овода», куда она попала случайно, почти как в запретную комнату. Но взгляд её приклеился не к актёрам, которым обычно завидует весь зал, а к человеку за камерой, к тому, кто руководит тишиной и хаосом. С этого мгновения судьба уже сделала выбор за неё.
Сразу после школы она уехала в Москву — без денег, связей, гарантий. Во ВГИКе её встречали так, как встречают сильных: с попыткой переубедить. Комиссия советовала идти в актрисы — мол, лицо редкое, глаза цепкие, талант найдётся.
Но она ответила резко, почти вызывающе: актёрская профессия для неё «рабская». Слова эти передавали не дерзость новичка, а знание: она не из тех, кто будет стоять перед камерой, она — из тех, кто ей командует.
И вступила на режиссёрский, ломая привычную логику времени, — девушку-режиссёра тогда воспринимали примерно как альпиниста в вечернем смокинге.
Студенткой она была не только талантливой, но и оглушительно красивой. Воздыхателей — очередь, приглашения в кино — с первого курса. Её сняли в эпизоде «Карнавальной ночи», и кто-то другой, возможно, бросил бы режиссуру и пошёл по дороге попроще. Но у неё внутри жила стальная пружина. Она не свернула.
И в тот момент в институте появился он — Элем Климов. Парень с авиационным дипломом и странным ощущением, что прожил лишние годы. Когда он увидел Ларису, судьба, кажется, опять сделала выбор за двоих.
Ухаживания она отвергла, но он не отступил: не вульгарной настойчивостью, а бесконечной работой рядом. Ей нужно было искать актёров для дипломного фильма — он помогал. Не хватало сценарного материала — он находил. Иногда любовь похожа на подмогу, о которой не просили, но без которой всё бы рухнуло.
Съёмки диплома — «Зной» по Айтматову — проходили в Киргизии. Там Лариса подхватила тяжёлую желтуху. Сил не было даже подняться, её выносили на площадку на руках. И снова рядом был Климов — закрывал собой, подстраховывал, помогал довести работу до конца. Она выздоровела и посмотрела на него по-новому — не как на ухажёра, а как на человека, с которым не страшно упасть.
Когда он делал ей предложение, прекрасно понимал, кого берёт за руку: сильную, независимую, резкую, ранимую. Он обещал не подчинять её себе. Она согласилась. И на долгие 14 лет они стали чем-то большим, чем семейной парой. Скорее, союзом двух режиссёров, у которых вместо крови текли сюжетные линии и монтажные склейки.
Их союз был странным для советского кино — слишком равным, слишком свободным, слишком честным. Два одинаково упрямых человека в одном доме — это не про тишину. Они могли спорить о каждом кадре, каждый по-своему умел быть непримиримым. Их фильмы часто «клали на полку», критиковали, задерживали годами. Но вместе они переносили удары иначе — без громких жалоб, без поз, почти по-солдатски.
Особенно доставалось Климову. Его «Похождения зубного врача» стали почти автобиографией: человек, которого не пускают дальше условного порога только потому, что он неудобен. В доме бывало пусто и в прямом, и в переносном смысле: денег едва хватало на повседневность, долги росли.
В какой-то момент удача пришла к Ларисе — её фильм «Крылья» выстрелил, и семья наконец перестала балансировать на краю.
Они мечтали о ребёнке, но всё откладывали: нужно было встать на ноги, разобраться с долгами, завершить проекты. И однажды Лариса поняла — откладывать больше нельзя. Будучи беременной, она потеряла сознание на улице: травма позвоночника, сотрясение, длительная госпитализация. Она пролежала в больнице почти до родов и всё же родила здорового мальчика — Антона, названного в честь Чехова.
Эти шесть лет, что им подарила судьба, оказались для их семьи самыми светлыми. Казалось, в доме поселился тонкий свет, который отгоняет всё лишнее: рабочие тревоги, редакционные запреты, бесконечное давление извне. Но вместе со светом в их жизни оставалась и мистика.
И Лариса, и Элем жили с ощущением, что невидимая дверь где-то рядом приоткрыта. Они верили в дежавю, в предчувствия, в людей, «которые знают больше». Климов держал в штате экстрасенса, и многие актёры перед пробами проходили через гипноз, чтобы раскрыться перед камерой.
Шепитько же говорила, что живёт не первую жизнь: ощущение чужих мест, которые вдруг становились родными, преследовало её постоянно. Она принимала это как факт, без попыток объяснить.
Тем временем её карьера шла вверх: «Восхождение» получило международные награды, Ларису приглашали в жюри Берлинского кинофестиваля, она встречалась со звёздами мирового уровня, гостила у Лайзы Минелли. И чем выше поднималась она, тем сложнее становилось Климову, который в это время бился за свой фильм «Агония». Картину задерживали, запрещали, переделывали — то, что в кино называют профессиональной пыткой.
Никто не рассказывает, каково это — жить рядом с человеком, который переживает триумф, когда ты тонешь в собственном проекте. Ларисина слава давила на него, будто неправильное освещение, которое бросает тень только в одну сторону. У него случился нервный срыв, кожа покрылась экземой, и в какой-то момент он ушёл из дома. Не хлопнув дверью — тихо. Уехал к друзьям. Лариса вернулась из поездок и не смогла его найти. В голове роились самые болезненные версии. Он же в итоге не выдержал и позвонил сам.
Они встретились, объяснились, будто прошли через собственный обрыв. Дали друг другу слово — больше не отпускать. Будто оба чувствовали: времени осталось обидно мало.
Лариса начала работу над новым фильмом — «Прощание с Матёрой». Сценарий готов, актёры подобраны, съёмки на Селигере. Но она увлеклась идеей настолько, что в её голосе появилась странная нота — словно она торопилась. Перед экспедицией она позвала лучшую подругу, привела в храм и тихо попросила: «Если что-то случится — не оставляй Антона». Такие просьбы никогда не звучат случайно.
Со всеми она попрощалась. Кроме мужа.
С ним — только во сне.
2 июля 1979 года Климов поднялся среди ночи. От ужаса. Сон был слишком отчётливым: Лариса в машине, удар, тишина. Он сидел, курил в темноте до рассвета, будто пытался вытянуть из дыма хоть какую-то ясность. Когда позвонили утром, ясность пришла совсем другая: «Волга», водитель, который заснул за рулём, грузовик с кирпичами. И больше никакого «потом». Лариса погибла на месте. Ей было сорок один.
В книге Аллы Демидовой есть воспоминание о том дне. Их группа должна была выехать позже — день рождения, просьбы отложить съёмки. Но Лариса была из тех людей, что не двигают стрелки ради удобства: «Раз назначено — надо». И машина ушла в путь. Милиционер видел, как «Волга» идёт по дороге странной дугой — водитель спал. Грузовик был уже почти у обочины, но возможности уйти не оставалось. А потом кирпичи легли сверху — как последнее, беспощадное решение.
Работу над фильмом закончил Климов. Он сменил название — «Прощание». Будто закрывал дверь, которую сам же боялся открыть. Через год он снял документальную ленту «Лариса» — попытку удержать человека, которого уже не мог вернуть.
Он верил в мистику ещё сильнее, чем она. Был уверен: смерть неслучайна. Что где-то в тени стоит Распутин, герой его фильма «Агония», и словно мстит за правду, показанную без прикрас. Может быть, это всего лишь попытка объяснить необъяснимое. Но иногда человек хватается за любую нить, если это позволяет не сойти с ума.
После её гибели Климов будто перестал существовать как режиссёр. «Иди и смотри» — единственный фильм, который он довёл до конца, и то потому, что работа была уже на излёте. Он остался один — без Ларисы, без внутреннего двигателя, который долгие годы толкал его дальше. Ни женщин, ни новых проектов, ни попыток начать заново. Только стихи, которые он писал ей — как переписку через закрытую дверь.
И всё же их история — не о мистике, не о проклятиях и не о роковой неизбежности. Она — о людях, которые жили ярко, честно и порой опасно близко к собственным границам. О союзе, где два сильных человека не мешали друг другу быть свободными. И о любви, которая не нуждалась в громких декларациях. Ей хватало действий.
Говорят, что режиссёры снимают свою судьбу снова и снова, меняя лишь декорации. Шепитько и Климов прожили свои роли до конца, не делая дублей.
И всё-таки остаётся один вопрос: что бы произошло, если бы в ту ночь водитель проснулся на секунду раньше?
Как вы считаете, трагедии бывают случайными — или мы слишком часто ищем в них скрытый смысл?
