Когда Людмила Петровна вручила им ключи от двушки на Ленинском проспекте, Алёна почувствовала, как в душе что-то пошевелилось. Не от радости — от предчувствия. Свекровь стояла в прихожей своего загородного дома, куда только что перевезла из города свои вещи, и улыбалась той особенной улыбкой, которую Алёна уже научилась распознавать: губы растянуты, а глаза холодные, оценивающие.
— Живите, детки, — говорила Людмила Петровна, протягивая связку. — Я теперь здесь обустраиваюсь, на природе. Врачи сказали — для здоровья воздух нужен. А вам молодым в городе удобнее. Работа, жизнь… Вот и пользуйтесь.
Пользуйтесь. Не «это теперь ваше», не «дарю». Пользуйтесь.
Андрей, её муж, счастливо сжал ключи в ладони и обнял мать:
— Мам, спасибо огромное! Мы так давно мечтали о своём жилье!
Алёна промолчала. Она видела, как Людмила Петровна похлопала сына по плечу и бросила на неё быстрый взгляд. Проверяющий. Ждущий благодарности.
— Спасибо, Людмила Петровна, — выдавила Алёна. — Очень вам признательны.
Квартира была старой, с обоями из семидесятых, скрипучим паркетом и санузлом, где трубы гудели по ночам, как паровоз. Алёна каждый раз, включая воду, вздрагивала от этого звука. Но это было их пространство — первое за три года брака. До этого ютились в однушке, которую снимали на окраине.
Однажды вечером, когда Андрей вернулся с работы, Алёна встретила его с блокнотом в руках.
— Давай сделаем ремонт, — сказала она. — Нормальный. Я тут посчитала: если мы с твоей премией и моими накоплениями, можем перепланировать квартиру. Сделать трёшку — гостиную, спальню и кабинет для тебя.
Андрей пожевал губами, глядя в блокнот:
— А мама не против будет?
— Почему она должна быть против? Она же сама сказала — пользуйтесь. Мы улучшим её жилье, сделаем современный ремонт. Только лучше станет.
Он кивнул, но сомнение не ушло из его глаз. Алёна это видела, но предпочла не замечать. Она уже нарисовала в воображении будущую квартиру: светлые стены, встроенные шкафы, кухню с островом. Их дом. Наконец-то их.
Они подготовили необходимые документы, получили разрешение на перепланировку, наняли бригаду. Четыре месяца квартира была строительной площадкой: пыль, грохот перфораторов, запах краски. Алёна каждый день приезжала после работы, проверяла, контролировала, выбирала плитку или светильники. Она вкладывала в этот ремонт не только деньги — она вкладывала себя. Каждая деталь была выбрана с любовью. Каждый сантиметр продуман.
Людмила Петровна звонила изредка, спрашивала, как дела, как здоровье. Про ремонт Андрей упоминал вскользь: мол, делаем косметический, освежаем. Свекровь не расспрашивала. У неё было полно забот в своём доме — занималась садом, веранду ремонтировала.
Когда всё было закончено, Алёна неделю не могла поверить. Просыпалась утром в светлой спальне с высокими потолками, шла на кухню, где утреннее солнце золотило столешницу из искусственного камня. Андрей обустроил свой кабинет: стол у окна, стеллажи с книгами. По вечерам они сидели в гостиной на новом диване, пили вино и говорили о будущем.
— Надо маме показать, что получилось, — сказал Андрей однажды. — Она ни разу не приезжала. Наверное, думает, мы тут стены просто покрасили.
Алёна поморщилась:
— Зачем? Ей же не интересно.
— Алён, ну это моя мать. Квартира всё-таки её.
— Она её нам оставила, — отрезала Алёна, и в её голосе прозвучало что-то острое. — Нам, понимаешь? Мы здесь живём. Мы здесь ремонт сделали на свои деньги.
Но Андрей уже взял телефон:
— Мам? Привет. Слушай, может, приедешь к нам на выходных? Посмотришь, как мы тут обустроились.
Алёна слышала тонкий голосок в трубке: «Ой, как интересно! Конечно приеду, Андрюшенька!»
В субботу утром Алёна метнулась по квартире, убирая несуществующую пыль, поправляя подушки на диване. Она злилась на себя за это волнение, но остановиться не могла. Руки дрожали. Сердце колотилось, как перед экзаменом.
Дверной звонок прозвенел ровно в одиннадцать. Людмила Петровна никогда не опаздывала.
Она вошла в прихожую — в светлом плаще, с аккуратной причёской, с улыбкой. Поцеловала сына в щёку, кивнула Алёне. Стянула туфли, огляделась.
— Ой, — сказала она. — А у вас тут… по-другому.
— Мам, пойдём покажу! — Андрей потянул её за руку.
Они пошли по квартире, и Алёна шла следом, наблюдая за лицом свекрови. Оно было непроницаемым, как маска. Людмила Петровна молча смотрела на белые стены гостиной, на кухню с островом, на раздвижные двери в спальню. В кабинете Андрея остановилась, провела рукой по столешнице.
— Неплохо, — сказала она тихо.
— Да, мам. Сделали трёшку. Удобно получилось, правда?
— Согласование дали?
— Конечно! Всё официально, документы в порядке.
Людмила Петровна медленно повернулась к Алёне. На её лице было что-то новое. Что-то, от чего Алёна почувствовала холодок в груди.
— Какой ремонт вы отгрохали! — сказала свекровь, и в её голосе не было восхищения. Там было что-то другое — удивление, смешанное с чем-то похожим на возмущение. — Когда я смогу к вам переехать? — нетерпеливо спросила свекровь.
Алёна замерла. Андрей нервно засмеялся:
— Мам, ты чего? Ты же в доме своём живёшь.
— Андрюша, — Людмила Петровна села на диван, который Алёна так тщательно выбирала. — Дорогой мой. Это же моя квартира. Я вам её дала попользоваться, пока я за городом устраиваюсь. Но это всё равно моя недвижимость. И если вы сделали такой шикарный ремонт, то мне, как собственнице, конечно, интересно, когда я смогу здесь жить.
В ушах зашумело. Алёна почувствовала, как руки становятся ледяными.
— Людмила Петровна, — её голос прозвучал странно, глухо. — Вы же сами сказали, что переезжаете за город. Навсегда. Что нам здесь жить.
— Я сказала «пользуйтесь», дорогая. Не подарила же я вам квартиру. Она остаётся моей собственностью. А ремонт… — она оглянулась, и в её взгляде было что-то оценивающее. — Ремонт очень хороший. Вы молодцы. Но это не значит, что квартира стала вашей.
— Мы вложили в этот ремонт два миллиона, — сказала Алёна, и её голос зазвучал резче. — Два миллиона наших денег. Мы четыре месяца здесь жили в пыли. Я каждый день…
— Милая, — Людмила Петровна улыбнулась той самой улыбкой, от которой Алёна с первой встречи чувствовала себя неуютно. — Никто вас не заставлял делать такой дорогой ремонт. Вы сами решили. Я была бы не против и косметического. Но раз уж сделали — спасибо, конечно. Квартира стала лучше. Моя квартира.
Андрей стоял между ними, бледный, растерянный. Он открывал рот, но ничего не говорил.
— Андрей, — Алёна повернулась к нему. — Скажи что-нибудь.
— Мам, — пробормотал он. — Мы правда думали… Ты же уехала совсем…
— Я никуда не уехала «совсем», — отрезала Людмила Петровна. — Я живу в своём доме. Но это не значит, что я отказалась от квартиры. Просто дала вам пожить. А теперь смотрю: вы тут как хозяева обосновались. Перепланировку сделали в моей квартире, даже не посоветовавшись.
Алёна почувствовала, как земля уходит из-под ног. Она потратила столько сил, столько денег. Она представляла их будущее здесь: ребёнка в детской, которую можно сделать из кабинета, семейные ужины на этой кухне. А теперь…
— Это несправедливо, — её голос дрожал. — Вы же пригласили нас жить самостоятельно. Отдельно. Мы приняли это как… как дар.
— Я вам ничего не дарила, — Людмила Петровна встала, оглядела квартиру ещё раз. — И если вы так восприняли мои слова — это ваша ошибка. Не моя. Я никогда не говорила, что отдаю вам квартиру. Я сказала — пользуйтесь.
— Андрей! — Алёна схватила мужа за руку. — Ты что, молчать будешь?!
Он посмотрел на неё, потом на мать. В его глазах была такая растерянность, такая беспомощность, что Алёна поняла: он ничего не скажет. Не сможет. Не посмеет.
— Мам, может, мы как-то договоримся… — пробормотал он.
— Не о чем договариваться, Андрюшенька, — Людмила Петровна взяла сумочку. — Я хозяйка квартиры. Вы сделали хороший ремонт, за что спасибо. Но теперь, думаю, мне пора вернуться. В доме мне тяжеловато одной, сердце пошаливает. А тут вы такую красоту навели. Я подумаю и сообщу, когда мне удобно будет переехать обратно.
Она ушла, оставив за собой запах духов и ощущение катастрофы.
Алёна стояла посреди гостиной, среди всей этой красоты, которую создала своими руками, своими деньгами, своими мечтами. И чувствовала, как внутри разливается ярость, чистая и холодная.
— Как ты мог, — прошептала она. — Как ты мог молчать.
— Алён, это моя мать…
— Это наши деньги! Наша жизнь! Андрей, мы два миллиона потратили! На чужую квартиру!
— Она не чужая, она мамина…
— Она никогда и не собиралась нам её оставлять! — Алёна почувствовала, как по щекам текут слёзы. — Она нас использовала! Подождала, пока мы сделаем ремонт, и теперь забирает обратно! А ты… Ты даже слова не сказал!
Андрей опустился на диван, обхватил голову руками:
— Что я мог сказать? Это правда её квартира. Юридически. Она права.
— Юридически, — Алёна горько рассмеялась. — Юридически. А по-человечески? Твоя мать по-человечески поступила?
Он молчал.
Две недели они прожили в напряжённом ожидании. Людмила Петровна не звонила. Алёна не могла спать, не могла есть. Каждый раз, входя в квартиру, она видела не свой дом, а чужое пространство, которое вот-вот отберут.
А потом свекровь позвонила и коротко сообщила: через неделю привезёт свои вещи. Пусть освобождают квартиру.
— Мам, дай нам хотя бы месяц, — умолял Андрей. — Нам же квартиру искать надо…
— Неделя, — отрезала она. — Этого достаточно.
Они переехали в съёмную однушку на окраине, в старой панельке. Алёна смотрела на облезлые обои, на крошечную кухню, на окна во двор-колодец, и что-то внутри неё окончательно сломалось.
— Я больше не хочу видеть твою мать, — сказала она Андрею в первый же вечер.
— Алён, не надо…
— Никогда. Слышишь? Для меня её больше не существует.
Андрей пытался звонить матери, объяснять, просить. Людмила Петровна отвечала спокойно: она имела полное право распоряжаться своей собственностью. Если Алёна обиделась — это её проблемы. Незрелость. Инфантильность.
Алёна устроилась на вторую работу. По выходным подрабатывала репетитором. Андрей брал дополнительные проекты. Они копили. Молча, упрямо, с каким-то отчаянием. Копили на свою квартиру. На настоящую. Которую никто не отберёт.
Через полтора года Алёна узнала, что беременна. Она сидела на краю ванны, глядя на две полоски, и первой мыслью было: только не говорить свекрови.
— Алён, это же внук, — пытался убедить её Андрей. — Её внук. Она имеет право знать.
— Она лишилась всех прав, когда выгнала нас из дома, — ответила Алёна. — Я не хочу, чтобы она была в жизни моего сына.
Людмила Петровна всё равно узнала — через общих знакомых. Стала звонить, писать. Просила встретиться, поговорить. Говорила, что соскучилась, что хочет помириться. Алёна сбрасывала звонки.
Когда родился Лёва — круглощёкий, с тёмными глазами, похожий на Андрея, — свекровь прислала огромную коробку с детскими вещами и открытку: «Прости меня, пожалуйста. Очень хочу увидеть внука».
Алёна разорвала открытку и выбросила в мусор. Вещи отдала в благотворительный фонд.
— Она просит прощения, — сказал Андрей однажды вечером, качая Лёву на руках. — Мам плачет по телефону. Говорит, что была не права. Что хочет видеть внука.
— Пусть плачет, — Алёна не подняла глаз от телефона. — Два года назад она не плакала, когда выгоняла нас из квартиры, которую мы сделали для себя.
— Алён, когда ты её простишь?
— Никогда, — она посмотрела на него. В её глазах была такая твёрдость, что Андрей отвёл взгляд. — Понимаешь? Никогда. Она украла у нас два года жизни, два миллиона рублей и мою веру в то, что люди могут поступать по-человечески. За это не прощают.
Людмила Петровна продолжала звонить, но Алёна не отвечала. Она заблокировала её номер, её страницы в соцсетях. Вычеркнула из своей жизни так же решительно, как когда-то вычеркивают ошибку из текста.
Они копили дальше. Ещё два года. Жили, отказывая себе во всём. Алёна покупала Лёве одежду и игрушки на распродажах.
И наконец наступил день, когда они подписали договор на свою квартиру. Маленькую однушку в новостройке на окраине. С черновой отделкой, зато их. Настоящую. С документами на их имена.
Алёна стояла посреди пустой комнаты с голыми бетонными стенами и плакала. От счастья, от облегчения, от того, что кошмар наконец закончился.
— Мы справились, — прошептал Андрей, обнимая её.
— Мы справились, — повторила она. — Сами.
В тот вечер Андрей сказал:
— Хочу позвонить маме. Сказать, что мы купили квартиру.
Алёна покачала головой:
— Делай что хочешь. Но меня и Лёву оставь в покое. Для нас её не существует.
Он позвонил. Алёна слышала обрывки разговора: «Мам, мы купили жильё… Да, своё… Нет, она не хочет разговаривать… Мам, прошло четыре года, она не простила…»
Когда он положил трубку, лицо его было усталым.
— Она плачет. Говорит, что хочет увидеть внука. Что признаёт ошибку.
— Поздно, — Алёна качала Лёву, который сопел у неё на руках. — Некоторые вещи нельзя исправить извинениями.
— Алён, она старая женщина. Одинокая. Может, правда стоит…
— Стоит? — Алёна резко повернулась к нему. — А нам стоило четыре года жить в этой дыре? Стоило мне работать на двух работах, пока я была беременна? Стоило тебе продать машину? Твоя мать выбрала квартиру вместо семьи. Это её выбор. Пусть живёт с этим.
Андрей больше не заводил этот разговор.
Прошёл ещё год. Лёва пошёл в детский сад. Они сделали ремонт в своей однушке — скромный, недорогой. Алёна снова выбирала каждую деталь, но теперь в её действиях не было прежнего азарта. Была просто работа. Необходимость обустроить быт.
Иногда, лёжа вечером в постели, Андрей говорил:
— А помнишь, какая красивая квартира на Ленинском была после ремонта?
И Алёна молчала, потому что помнила. Помнила, как сияли полы, как лился свет из больших окон. Помнила свою радость, когда она впервые увидела законченный ремонт. И помнила, как всё это рухнуло в один момент.
Однажды Андрей пришёл с работы молчаливый, сел за стол и долго смотрел в окно.
— Что случилось? — спросила Алёна.
— Мама продала квартиру, — сказал он тихо. — На Ленинском. Ей предложили хорошую цену, она согласилась. Будет жить в доме.
Их ремонт. Два миллиона, четыре месяца работы, все их мечты — превратились в чьи-то чужие деньги. В цену, которую заплатил новый владелец.
— Сколько? — спросила она.
— Двенадцать миллионов.
Тишина.
— Наш ремонт добавил четыре миллиона к стоимости, — Алёна засмеялась. Странный, горький смех. — Мы сделали твоей матери подарок на четыре миллиона рублей. Бесплатно.
— Алён…
— Позвони ей, — сказала Алёна. — Скажи, что я её поздравляю. Пусть радуется.
Она ушла в ванную и включила воду, чтобы заглушить рыдания.
Людмила Петровна продолжала звонить Андрею. Теперь реже, но настойчиво. Всё время просила об одном: дать увидеть внука. Хоть раз. Хоть издалека.
— Она говорит, что готова загладить вину, — передавал Андрей. — Хочет помочь с квартирой. Может часть денег дать…
— Не надо её денег, — отвечала Алёна. — Мы сами справимся. Как и последние пять лет.
Но однажды, когда она забирала Лёву из садика, увидела знакомую фигуру у ворот. Людмила Петровна стояла в стороне, держась за решётку. Постаревшая, сгорбленная. В её взгляде было столько мольбы, что Алёна на секунду почувствовала укол жалости.
Только на секунду.
Она взяла Лёву за руку и прошла мимо, не оборачиваясь. Мальчик обернулся и помахал незнакомой бабушке рукой. Людмила Петровна помахала в ответ, и по её лицу текли слёзы.
Вечером Алёна сказала Андрею:
— Если твоя мать ещё раз появится около садика, я вызову полицию.
Он не ответил. Только кивнул.
Прошло ещё несколько лет. Лёва пошёл в первый класс. Они с Андреем начали откладывать на машину. Жизнь постепенно налаживалась.
Иногда Алёне снилась та квартира на Ленинском. Светлые комнаты, высокие потолки. Она просыпалась с чувством потери, которое не проходило весь день.
А потом Андрей сказал, что мать легла в больницу. Сердце совсем разладилось. Врачи не обнадёживают.
— Она просит тебя приехать, — его голос дрожал. — Хочет попросить прощения.
Алёна смотрела на него долго. Потом сказала:
— Нет.
— Алён, она умирает.
— Когда она выгоняла нас, она не думала о том, что мы чувствуем. Пусть теперь она подумает о том, что чувствую я.
Она не поехала в больницу. Не пришла на похороны. Стояла у окна, пока Андрей уезжал на кладбище с Лёвой, и смотрела на серое ноябрьское небо.
Внутри было пусто. Ни торжества, ни радости, ни облегчения. Только пустота.
Месяц спустя Андрей сказал:
— Мама оставила завещание. Оставшиеся от продажи квартиры деньги — нам. На Лёву. На образование.
Алёна взяла документы, посмотрела на сумму и тихо сказала:
— Положи на счёт ребёнка. Только обещай, что он никогда не узнает, откуда эти деньги.
Вечером она сидела на кухне их маленькой однушки, пила чай и думала о том, что правда никогда не бывает простой. Что она не жалеет о своём решении — не жалеет до сих пор. Что простить не смогла бы, даже если бы захотела.
Но иногда по ночам ей всё ещё снится та квартира. Светлые стены, большие окна. Дом, который они построили и потеряли. И во сне она всё ещё чувствует ту радость — до того, как всё сломалось.
