— Дорогая, ты уверена, что нам нужны три тюбика солнцезащитного крема? Мы же не в Сахаре собрались жить, а всего на десять дней летим.
Голос Андрея, наполненный ленивым довольством, донёсся из спальни. Полина, стоявшая посреди гостиной в окружении открытых чемоданов, только усмехнулась. Она перебирала стопку новых, ещё пахнущих магазином летних платьев и мысленно примеряла их к бирюзовому океану и белому песку.
— Ты видел, какой у тебя нос после прошлогодней рыбалки был? Красный, как у клоуна, и облезал две недели. Так что молчи и пакуй свои плавки. Крем — моя зона ответственности. Тем более, с SPF 50, чтобы твоё благородное лицо не превратилось в печёное яблоко в первый же день.
Вся квартира была пропитана этим особенным, ни с чем не сравнимым предвкушением. Оно пахло кокосовым маслом, новой тканью и типографской краской глянцевых путеводителей. Мальдивы. Слово, которое последние два года было для них заклинанием, мантрой, обещанием рая. Они повторяли его шёпотом, когда отказывались от похода в ресторан в пользу ужина дома. Они видели его отблеск на экране телефона, когда вместо заказа такси ехали на метро. Они вкладывали в него каждую сэкономленную тысячу, каждый отложенный рубль. Два года. Семьсот тридцать дней почти аскетичной жизни, чтобы подарить себе десять дней абсолютного, бездумного счастья.
Полина опустила на крышку чемодана лёгкое парео с принтом в виде пальмовых листьев. Она помнила, как Андрей ворчал, когда она в очередной раз говорила «нет» его предложению купить новую игровую приставку. Помнила, как сама с тоской смотрела на витрины магазинов, проходя мимо. Но потом они открывали ноутбук, включали видео с лазурными лагунами, и желание обладать сиюминутной вещью отступало перед величием мечты. Это была их общая, выстраданная, вымоленная у жизни мечта. И до её исполнения оставалась всего одна неделя.
— Кстати, я положила тебе две новые рубашки-поло, — крикнула она, направляясь на кухню за водой. — Белую и голубую. Будешь у меня самый красивый на ужине у океана.
— Спасибо, заботливая моя, — отозвался Андрей. — А я вот думаю, стоит ли брать с собой ноутбук? Вдруг по работе что-то срочное…
— Никаких ноутбуков! — отрезала Полина, возвращаясь со стаканом воды. — Ты слышишь? Никакой работы. Только ты, я и рыбки. Договорились? Твой начальник переживёт. А если не переживёт — найдём тебе новую работу, когда вернёмся. Загорелыми и отдохнувшими.
Она подошла к нему и обвила его шею руками, заглядывая в глаза. Он сидел на кровати рядом с полупустым чемоданом и улыбался. В эту минуту он казался ей самым родным и близким человеком во вселенной. Человеком, с которым можно было не только экономить и копить, но и мечтать.
Именно в этот момент их идиллию разрезал резкий, требовательный звонок мобильного телефона. Андрей вытащил его из кармана джинсов. На экране высветилось «Мама». Он вздохнул, и его улыбка слегка померкла.
— Да, мам, привет. Да, всё нормально. Собираемся потихоньку. Что? — его лицо начало меняться. Беззаботность уходила, уступая место озабоченному выражению, которое Полина так не любила. — Опять давление? Таблетки пила? А папа что? Понятно… Скучно…
Он встал и, продолжая слушать, отошёл к окну, повернувшись к Полине спиной. Его плечи напряглись. Она не слышала слов Нины Ивановны, но по обрывкам фраз Андрея могла легко восстановить картину: очередные жалобы на здоровье, на тоску, на то, что все их забыли и никому они не нужны. Стандартный репертуар, который разыгрывался с завидной регулярностью, особенно перед какими-то их совместными планами. Полина сделала глоток воды, чувствуя, как внутри зарождается лёгкое, но неприятное раздражение.
Разговор длился минут десять. Андрей в основном молчал, слушал, изредка вставляя «угу», «я понимаю» и «ну что ты, мам». Наконец он сказал: «Ладно, я что-нибудь придумаю. Всё, давай, целую», — и нажал отбой.
Он медленно повернулся. На его лице застыла маска вселенской скорби и сыновней ответственности.
— Что случилось? Что-то серьёзное? — спросила Полина, стараясь, чтобы её голос звучал сочувственно, а не так, как ей хотелось на самом деле — с едкой иронией.
— Да как обычно, — махнул он рукой, пытаясь изобразить безразличие. — Давление скачет, настроения нет. Говорит, сидят с отцом в четырёх стенах, как в тюрьме. Завидуют нам, что мы летим… Годовщина у них скоро, а они даже в соседний город съездить не могут, здоровье не то.
Он подошёл к чемодану и бездумно бросил туда пару носков. Предпраздничное настроение, витавшее в воздухе всего пятнадцать минут назад, улетучилось без следа. Его заменила вязкая, серая субстанция родительских проблем. Полина почувствовала укол тревоги. Она знала эту его задумчивость. Она всегда предшествовала каким-то нелепым и невыгодным для их семьи «благородным» поступкам.
— Андрей, мы это уже проходили. Ты ничего не сможешь с этим сделать по телефону. Они взрослые люди. И мы летим через неделю.
— Да я понимаю, — буркнул он, не глядя на неё. — Просто… жалко их. Понимаешь?
Тревога, поселившаяся в душе Полины после того звонка, не отпускала её весь вечер. Андрей был рассеян и молчалив, на все вопросы отвечал односложно и рано лёг спать, сославшись на усталость. Она гнала от себя дурные мысли, убеждая себя, что это просто предпраздничная хандра, смешанная с чувством вины перед родителями. Утром он ушёл на работу, поцеловав её на прощание как-то по-быстрому, на автомате, и она решила, что нужно просто отвлечься. Остаток дня Полина провела в приятных хлопотах: сходила на маникюр с «тропическим» дизайном, купила новый широкополый плёночный фотоаппарат, чтобы делать атмосферные, несовершенные снимки. К вечеру настроение почти вернулось в прежнее солнечное русло.
Андрей вернулся позже обычного. Полина услышала, как ключ поворачивается в замке, и вышла в прихожую. Муж стоял на пороге, и вид у него был… странный. Он буквально сиял. Не просто улыбался, а светился изнутри каким-то самодовольным, почти мессианским светом. В одной руке он держал свой портфель, а в другой — большую, дорогую коробку швейцарских конфет, перевязанную золотой лентой.
— Это мне? — удивилась Полина. — А по какому поводу?
— Это нам, — торжественно провозгласил Андрей, проходя в гостиную. — Отметить. Я сегодня сделал нечто очень, очень хорошее. Я собой прямо горжусь.
Он поставил коробку на журнальный столик и посмотрел на Полину с видом человека, ожидающего бурных оваций. Она с недоумением наблюдала за ним. Эта его приподнятая, экзальтированная радость выглядела неестественно и вызывала смутное беспокойство.
— И что же ты такого сделал, герой? Премию квартальную выписали?
— Лучше! Гораздо лучше! — он снял пиджак и бросил его на спинку кресла. — Я решил проблему. И нашу, и родительскую.
Полина нахмурилась. Слова «решил проблему» в лексиконе Андрея, когда дело касалось его родителей, обычно означали одно: финансовые или временные потери для их собственной семьи. Она решила пока не развивать эту тему и сменить её на более приятную.
— Ладно, герой, рассказывай потом. Я тут подумала, надо бы нам онлайн-регистрацию на рейс пройти, чтобы места получше выбрать, у иллюминатора. Где наша папка с документами? Я что-то в столе её не нашла. Ты переложил?
Она подошла к письменному столу и ещё раз выдвинула верхний ящик, где в синей пластиковой папке всегда лежали все важные бумаги: паспорта, билеты, ваучеры. Ящик был девственно пуст. Только несколько скрепок и старый ластик одиноко лежали на дне.
— А, так ты про это! — радостно воскликнул Андрей. — А её там и нет.
В его голосе не было ни тени тревоги. Только безграничное, лучащееся самодовольство. Полина медленно обернулась. Холодок, который она ощущала вчера, начал превращаться в ледяные иглы, впивающиеся в спину.
— В смысле, «нет»? Андрей, где документы на тур?
И тут он, расправив плечи, как павлин, распускающий хвост, с улыбкой благодетеля, смотрящего на неразумное дитя, произнёс слова, которые раскололи мир Полины на «до» и «после».
— Полин, я же говорю, я всё решил! Я сегодня заезжал в турагентство. Представляешь, как родителям было обидно? Годовщина, сидят одни, болеют… А мы тут на Мальдивы… Я подумал, что это неправильно. Не по-человечески. В общем, я переоформил наш тур на них. Представляешь, как они обрадуются? Они же никогда на океане не были! А мы что? Мы молодые, здоровые, мы себе ещё заработаем!
Он замолчал, ожидая, что она сейчас бросится ему на шею, поражённая его великодушием и благородством. Но Полина молчала. Она смотрела на него, и её мозг отказывался обрабатывать полученную информацию. Переоформил. На них. Наш тур. Заработанный её бессонными ночами за проектами. Оплаченный её отказами от всего, чего ей хотелось последние два года. Он просто взял и отдал их мечту. Как ненужную вещь. Как чашку, из которой больше не пьют.
— Ты заплатил штраф за переоформление? — спросила она совершенно спокойным, мёртвым голосом.
— Ну да, там немного вышло, — с готовностью кивнул он. — Я, чтобы тебя не беспокоить, с твоей кредитки заплатил, у тебя же там лимит хороший. Всё равно с общей зарплаты погасим.
Это была последняя капля. Спокойствие слетело с неё, как тонкая скорлупа. Всё её существо наполнилось раскалённым, клокочущим гневом. Она сделала шаг к нему, и её голос, до этого безжизненный, зазвучал как натянутая струна.
— Ты отдал наши билеты на Мальдивы, на которые мы копили два года, своим родителям, потому что у них годовщина и им нужнее?! А мы, по-твоему, должны провести отпуск на грядках у твоей тётки?! Ты решил быть хорошим сыном за мой счёт?! Звони им и отменяй поездку, или я подам на развод!
Крик сорвался с её губ, и она сама не узнала свой голос. Он был чужим, жёстким, полным металла и ненависти. Она смотрела в его растерянные, всё ещё не понимающие масштаба катастрофы глаза и осознавала, что человек, которого она, как ей казалось, любила, только что совершил самое страшное предательство из всех возможных. Он обесценил её. Её труд, её мечты, её саму. И сделал это с улыбкой на лице.
— Развод? Ты в своём уме, Полина? Из-за какой-то путёвки? Ты на меня кричишь из-за того, что я своим родителям добро сделал?
Лицо Андрея, ещё минуту назад сиявшее благородным самодовольством, превратилось в маску оскорблённого недоумения. Он смотрел на жену так, словно она внезапно заговорила на чужом, варварском языке. Он не видел её гнева, не чувствовал её боли. Он видел только её эгоизм, её чёрную неблагодарность, которая встала на пути его красивого жеста.
— Это не «какая-то путёвка», — процедила Полина, делая ещё один шаг вперёд. Её руки сжались в кулаки. — Это два года моей жизни. Моих отказов. Моих недосыпов. Моих денег, в конце концов! Я пахала как проклятая, чтобы мы увидели этот океан! А ты взял и швырнул мою мечту под ноги своей маме, потому что ей стало «скучно»!
— Да как ты можешь так говорить?! — взорвался он в ответ, переходя в наступление. — Это же родители, Полина! Мои родители! Они мне жизнь дали! У них годовщина, они стареют, болеют! А ты о чём думаешь? О шезлонгах и коктейлях? У тебя вообще есть что-то святое? Я думал, ты меня поймёшь, поддержишь, скажешь, какой я молодец, что забочусь о семье. А ты… Ты ведёшь себя как последняя эгоистка!
Он говорил громко, уверенно, чеканя слова, которые, как ему казалось, должны были пригвоздить её к позорному столбу. Он апеллировал к «долгу», к «семье», к «совести» — ко всем тем высоким понятиям, которыми так удобно прикрывать собственную слабость и предательство. В его мире он был рыцарем в сияющих доспехах. А она — жадной мещанкой, не способной оценить широту его души.
Полина слушала его, и с каждым его словом ярость внутри неё перегорала, оставляя после себя только холодный, звенящий пепел. Она вдруг поняла, что спорить с ним бессмысленно. Он не слышал её. Он не видел её. Он видел только своё отражение в зеркале собственного благородства. Разговаривать с ним было всё равно что кричать на стену. А стены не убеждают. Стены ломают.
Она замолчала. Просто замолчала и посмотрела на него долгим, изучающим взглядом. Взглядом энтомолога, рассматривающего странное, нелогичное насекомое. Эта внезапная тишина напугала Андрея гораздо больше, чем её крики.
— Что ты молчишь? Сказать нечего? Поняла, что не права?
Но Полина его уже не слушала. Она развернулась и молча прошла в спальню. Андрей остался в гостиной, уверенный, что она пошла «остывать» и сейчас вернётся, готовая к примирению. Он даже самодовольно усмехнулся. Но она не вернулась. Вместо этого он услышал звук расстёгиваемой молнии.
Через мгновение она появилась в дверях. В руках она держала его большой, почти полностью собранный чемодан на колёсиках. Тот самый, в котором лежали его новые рубашки-поло, плавки и надежды на отпуск. Она не смотрела на него. Её лицо было абсолютно спокойным, сосредоточенным, как у хирурга перед началом сложной операции. Не говоря ни слова, она прошла мимо него к окну, выходящему на тихий внутренний двор.
— Полин, ты что делаешь? — настороженно спросил он, не понимая её манёвра.
Она не ответила. Поставила чемодан на пол. Уверенным движением повернула ручку и распахнула створку окна. С улицы донёсся шум детских голосов и запах свежескошенной травы. Затем она взяла чемодан за ручку, слегка приподняла и, без видимых усилий, вытолкнула его наружу. Чемодан нелепо кувыркнулся в воздухе и с глухим, мягким стуком приземлился на изумрудный газон под окнами. Он лежал там, как выброшенный на берег кит, чужой и неуместный.
Андрей застыл, открыв рот. Он смотрел то на пустой оконный проём, то на абсолютно безмятежное лицо жены.
И только тогда она повернулась к нему. В её глазах не было больше гнева. Только холодная, безжалостная решимость.
— Лети следом за чемоданом, благотворитель, — произнесла она ровным, лишённым всяких эмоций голосом. — А теперь слушай сюда очень внимательно. Развод — это слишком долго и нудно. У меня есть предложение получше. Если деньги за тур, до последней копейки, включая твой «штраф», не вернутся мне на карту до сегодняшнего вечера, я продам твою машину.
Он остолбенел. Машина. Его чёрная, блестящая, вылизанная до зеркального блеска «ласточка». Его гордость. Его личная территория свободы, в которую он вложил не меньше денег и души, чем Полина — в их так и не состоявшуюся поездку.
— Ты… ты не посмеешь, — выдохнул он.
Полина чуть заметно улыбнулась краешком губ. И в этой улыбке было столько ледяного презрения, что у Андрея по спине пробежал настоящий, неподдельный ужас.
— У тебя время пошло, Андрей. Вечер наступит очень быстро.
Первые несколько секунд Андрей просто смотрел на пустое окно, переводя взгляд на жену и обратно. Его мозг, привыкший к определённой логике семейных ссор, отказывался обрабатывать произошедшее. Выброшенный чемодан и ледяной тон ультиматума были чем-то из другой, незнакомой и очень опасной реальности. Угроза машине, его святилищу на четырёх колёсах, окончательно выбила его из колеи. Паника начала затапливать самодовольную уверенность, как ледяная вода — каюты тонущего корабля.
Он судорожно схватился за телефон. Пальцы, ещё недавно уверенно державшие коробку конфет, теперь слегка дрожали, скользя по экрану. Он нашёл контакт «Мама». Но в его голове не было мысли «нужно всё отменить и вернуть деньги». Была только одна, инфантильная и спасительная мысль: «Они должны её вразумить. Они ей объяснят». Он не собирался решать проблему. Он собирался позвать подкрепление.
— Мам, тут такое дело… — начал он сдавленным голосом, отвернувшись от Полины и быстро шагая по комнате. — Полина… она не поняла. Она кричит, вещи мои из окна выбрасывает… Да, из-за поездки. Говорит, что мы эгоисты… Угрожает… Да нет, не мне! Машину мою продать хочет! Вы можете приехать? Поговорите с ней, а? Она вас, может, послушает…
Пока он говорил, Полина, не обращая на него ни малейшего внимания, прошла на кухню. Её движения были размеренными и спокойными. Она достала турку, насыпала в неё две ложки кофе, залила водой и поставила на огонь. Она не суетилась, не прислушивалась к его разговору. Она просто делала себе кофе. Этот бытовой, будничный ритуал на фоне разворачивающейся драмы выглядел сюрреалистично и пугающе. Он демонстрировал, что для неё всё уже закончилось. Она просто ждала формального завершения акта.
Не прошло и двадцати минут, как в дверь настойчиво позвонили. Андрей, закончивший разговор и с надеждой смотревший на Полину, бросился открывать. На пороге стояли Нина Ивановна и Пётр Ильич. Мать — с поджатыми губами и выражением праведного гнева на лице. Отец — мрачный, насупленный, готовый поддержать жену в любом карательном походе.
— Что здесь происходит? — без приветствия начала Нина Ивановна, входя в квартиру как ледокол, взрезающий тишину. Её взгляд впился в Полину, которая как раз вышла из кухни с маленькой чашкой ароматного кофе. — Полина, мы тебя не узнаём! Андрей позвонил, он совершенно разбит! Как ты могла так поступить с человеком, который сделал добро собственным родителям? Мы его учили уважать старших, заботиться о семье!
— Это не добро, — тихо, но отчётливо ответила Полина, делая маленький глоток. — Это воровство.
— Воровство?! — ахнула Нина Ивановна, прижимая руку к груди. Пётр Ильич за её спиной угрожающе кашлянул. — Да как у тебя язык поворачивается! Сын сделал нам подарок на годовщину! А ты называешь это воровством?
— Она просто не ценит семью! — поддакнул Андрей, пристраиваясь рядом с родителями. Теперь они стояли единым фронтом, трибуналом, призванным осудить её эгоизм. — Я же ей говорил, мы ещё заработаем! Но ей важнее какие-то острова, чем здоровье и радость родителей!
Они говорили все вместе, перебивая друг друга, строя стену из обвинений и упрёков. Они рассказывали, как она должна себя вести, что должна чувствовать, как должна быть благодарна за такого сына и мужа. Полина молча слушала, допивая свой кофе. Когда поток слов немного иссяк, она поставила пустую чашку на журнальный столик. Затем достала из кармана джинсов свой телефон.
Она видела их троих — растерянного Андрея, стоящего чуть позади, и его родителей, выдвинувшихся вперёд, как два бастиона. Идеальная композиция. Она подняла телефон, и в наступившей тишине отчётливо щёлкнул затвор виртуальной камеры.
— Ты что делаешь? — опешил Андрей.
Полина не ответила. Она открыла галерею, выбрала только что сделанный снимок, нажала «поделиться» и выбрала контакт в мессенджере, подписанный «Семён Перекуп». Она быстро набрала текст: «Машина этого человека продаётся. Срочно. Цена — договорная. Документы будут готовы завтра». И нажала «отправить».
Затем она сделала шаг к ним и протянула телефон, экраном к мужу. Андрей уставился на экран. Сначала он не понял, но потом его глаза расширились от ужаса, когда он прочитал имя адресата и текст сообщения. Он поднял взгляд на Полину, и в нём уже не было ни обиды, ни праведного гнева. Только животный страх.
— Ты… ты отправила…
Она молча повернула экран его родителям. Нина Ивановна прищурилась, вглядываясь в буквы, а потом её лицо исказилось. Пётр Ильич, поняв всё по лицу жены, побагровел.
Осознание того, что это не блеф, не истерическая угроза, а хладнокровно приведённый в исполнение приговор, ударило по ним всем одновременно. И плотина прорвалась.
— Да ты с ума сошла! — первым взорвался Андрей. — Ах ты дрянь! Решила нас собственности лишить! — завизжала Нина Ивановна. — Я тебе сейчас покажу, как машины продавать! — прорычал Пётр Ильич, делая шаг вперёд.
Их крики смешались в один сплошной, уродливый гул. Но Полина их больше не слышала. Она убрала телефон в карман и отошла к окну. На газоне всё так же одиноко лежал чемодан. Она просто ждала, когда они, наконец, заберут своего хорошего сына и покинут её квартиру. Окончательно и навсегда…
