Вечер пятницы в квартире Галины Петровны обычно напоминал хорошо отлаженный механизм швейцарских часов, если бы швейцарцы вместо золота использовали чугун и эмаль. Это было святое время. Время, когда рабочая неделя, полная идиотских отчетов, звонков из налоговой и бесконечного сведения дебета с кредитом, наконец-то умирала, чтобы воскреснуть только в понедельник утром.
На кухне царил культ еды. На плите, в огромной пятилитровой кастрюле с красными маками на боку, доходил борщ. Не тот сиротливый супчик из куриной грудки, который нынче варят фитоняшки, а настоящий, монументальный борщ на сахарной косточке, с фасолью, с зажаркой на смальце, такого густого бордового цвета, что им можно было бы писать картины в жанре драматического экспрессионизма.
Галина, женщина пятидесяти четырех лет, обладательница устойчивой психики и варикоза на левой ноге, стояла у столешницы и шинковала зелень. Нож стучал по доске ритмично, успокаивающе: тук-тук-тук. Укроп пах летом и дачей, которой у них никогда не было, потому что муж Олег считал, что «земля — это для крепостных».
Олег вообще много чего считал. В свои пятьдесят шесть он сохранил удивительную способность генерировать идеи, которые на первый взгляд казались гениальными, а на проверку оказывались полной чушью.
Дверь в кухню распахнулась так, будто ее вышибли ногой. В проеме стоял супруг. На нем была растянутая домашняя футболка с надписью «Пиво — жидкий хлеб», которую Галина уже трижды пыталась пустить на тряпки, но Олег каждый раз героически спасал артефакт из мусорного ведра.
Вид у мужа был решительный. Так выглядят люди, которые только что посмотрели мотивационный ролик на YouTube про «успешный успех» или перечитали цитат Джейсона Стейтема в «Одноклассниках».
— Галя, нам надо поговорить, — заявил он голосом Левитана, объявляющего о начале войны.
Галина даже не обернулась. Она аккуратно смахнула укроп в кастрюлю, накрыла крышкой и выключила газ. Пусть настоится. Борщ, как и хорошая скандальная новость, должен «отдохнуть» перед подачей.
— Руки мой, — спокойно сказала она, вытирая ладони вафельным полотенцем. — Хлеб купил? Я просила бородинский, половинку.
— Я не про хлеб! — Олег прошел вглубь кухни и плюхнулся на табуретку, которая жалобно скрипнула под его весомым авторитетом. — Ты меня вообще слышишь? Я про жизнь! Я всё решил, Галя.
Галина вздохнула. Внутренний радар, отточенный тридцатью годами брака, тревожно пискнул. Обычно фраза «я всё решил» означала, что Олег либо вляпался в финансовую пирамиду, либо собрался покупать подержанный джип, у которого из живого — только магнитола.
Она повернулась к нему, скрестив руки на груди.
— Ну, излагай, стратег. Что ты решил? Баллотироваться в депутаты? Или опять нашел «верную схему» заработка на криптовалюте?
Олег набрал в грудь побольше воздуха, выпятил живот и выпалил:
— Мама переезжает к нам.
В кухне повисла тишина. Было слышно, как гудит старенький холодильник «Атлант» и как за окном, на детской площадке, какой-то ребенок истошно требует у матери купить ему чупа-чупс.
Галина моргнула.
— Кто?
— Мама. Нина Игнатьевна. Моя мать, Галя. Ей тяжело одной. Возраст, давление скачет, суставы крутит на погоду. Вчера звонила, плакала полчаса. Говорит: «Сынок, боюсь помереть ночью, и никто стакан воды не подаст». Короче, я не могу так больше. Я сын или кто? Я забираю ее к нам. Жить. Насовсем.
Галина медленно опустилась на стул напротив. В голове со щелчком переключился тумблер. Эмоции отключились, включился калькулятор и архивариус памяти.
Нина Игнатьевна. Женщина-праздник, если под праздником понимать День десантника в фонтане. Свекровь обладала удивительным талантом: она умела делать гадости с таким выражением лица, будто благословляла вас иконой.
— Олег, — голос Галины звучал вкрадчиво, как у психиатра в буйном отделении. — А ты хорошо подумал? У нас двухкомнатная квартира, переделанная из трёшки путем сноса перегородки, которую ты, кстати, так и не узаконил. У нас спальня — одна.
— Ну и что? — Олег отмахнулся, как от назойливой мухи. — Мы переберемся в зал, на диван. А маме отдадим спальню. Ей покой нужен, ортопедический матрас. Ты же сама говорила, что у тебя спина на этом матрасе отдыхает. Вот и маме отдохнуть надо.
— Ах, маме надо, — Галина усмехнулась. — А то, что я на этот матрас полгода откладывала с премий, это мы забыли? А квартиру её куда девать будем? Продавать?
Глаза Олега загорелись хищным блеском. Это был блеск Остапа Бендера, увидевшего бесхозный стул.
— Зачем продавать?! — воскликнул он, подаваясь вперед. — Сдавать будем! Ты прикинь, Галюня! У нее двушка на Ленина, «сталинка». Там ремонт, конечно, «бабушкин», но район-то элитный! Тысяч за тридцать пять сдадим влёт! Это же пассивный доход! Деньги в семью!
— В семью? — переспросила Галина. — Или маме на карточку?
— У нас общий котел! — пафосно заявил Олег. — Мама сказала: «Мне ничего не надо, только бы сынок рядом был». Будем эти деньги копить. На машину мне нормальную. Или ремонт в ванной доделаем, наконец. Плитку ту, итальянскую, купим, которую ты хотела.
Галина смотрела на мужа и видела перед собой большого, седеющего ребенка. Наивного, глупого ребенка, которому мама пообещала конфетку, если он уберет игрушки. Только вот Нина Игнатьевна конфетки раздавать не любила. Она любила их отбирать.
— Олег, послушай меня внимательно, — Галина постучала пальцем по столу. — Твоя мама — человек… специфический. Мы с ней на одной кухне не уживемся. Ты помнишь, как она гостила у нас неделю пять лет назад? Когда у нее трубы меняли?
Олег поморщился.
— Ну было и было. Поругались пару раз из-за соли в супе. Делов-то.
— Из-за соли? — Галина подняла брови. — Она выбросила мои цветы, потому что они «высасывают энергию». Она переставила всю посуду в шкафах, потому что «так по фэн-шую». Она довела кота до нервного тика, гоняя его полотенцем. Олег, я работаю главным бухгалтером. У меня нервная работа. Я прихожу домой, чтобы отдыхать, а не вести партизанскую войну за право положить губку для посуды там, где мне удобно.
Олег встал. Лицо его налилось красным. Теперь он напоминал не Левитана, а обиженного помидора.
— Вот вечно ты так! — рявкнул он. — Только о себе думаешь! Комфорт ей, губки, коты! А там — живой человек! Мать! Она меня вырастила, ночей не спала!
— Олег, не начинай этот спектакль.
— Нет, я начну! — он ударил кулаком по столу. Чашки жалобно дзынькнули. — Я поставил вопрос ребром. Либо мама переезжает к нам, и мы живем как нормальная семья, помогаем старикам… Либо…
Он сделал паузу, явно наслаждаясь драматизмом момента.
— Либо что? — холодно спросила Галина.
— Либо развод! — выпалил Олег и победно посмотрел на жену. — Да! Развод и раздел имущества. Квартира эта — совместно нажитая. Поделим. Я свою долю заберу и уйду к матери. А ты живи тут со своими губками!
Ультиматум прозвучал. Слова повисли в воздухе, тяжелые и липкие, как запах пригоревшего молока.
Галина молчала. Она смотрела на мужа и думала о том, что вот этот человек, с которым они вместе клеили обои в девяносто восьмом, вместе считали копейки в кризис 2008-го, вместе вырастили сына Сережку, который теперь учится в Питере… Этот человек сейчас готов разрушить всё ради каприза своей матери.
Или не каприза? Может, там действительно всё плохо?
«Нет, — одернула себя Галина. — Нина Игнатьевна здорова как бык. В прошлые выходные она на даче у сестры перекопала две сотки под чеснок. Какое давление? Это манипуляция. Чистой воды».
Но развод… Развод — это грязь, суды, распил этой несчастной трешки, в которую вложено столько сил. Олег, конечно, блефует. Куда он пойдет? В мамину хрущевку с коврами на стенах? Но и нервы трепать он умеет мастерски.
В голове Галины зашуршали шестеренки. План «Барбаросса» по захвату территории, разработанный свекровью, был понятен. Выжить невестку из зоны комфорта, присесть на шею сыну, сдать свою квартиру и класть денежки в кубышку. А Галина должна будет обслуживать этот банкет: готовить, стирать, убирать за «больной» мамой.
— Хорошо, — вдруг сказала Галина.
Олег поперхнулся воздухом. Он уже набрал в легкие для второй части обличительной речи, а тут такой облом.
— Что… хорошо?
— Хорошо, вези, — спокойно повторила Галина, вставая, чтобы достать тарелки. — Развод нам сейчас не выгоден. Госпошлины выросли, адвокаты дорогие. Вези маму.
Олег расплылся в улыбке. Он подошел и попытался приобнять жену за плечи, но Галина ловко увернулась, будто случайно потянувшись за половником.
— Галочка! Я знал! Ты у меня мудрая женщина! Ты не пожалеешь! Мама — она же тихая, как мышка. Посадим ее в кресло, включим сериалы, она и мешать не будет. А деньги с аренды — всё нам! Заживем!
— Конечно, заживем, — эхом отозвалась Галина, наливая дымящийся борщ в тарелку. — Садись жрать, победитель.
Она поставила перед ним тарелку. Сметана плюхнулась в борщ белой кляксой, медленно расплываясь в бордовом озере.
Галина смотрела, как муж жадно ест, и думала: «Привози, дорогой. Привози. Только ты забыл одну поговорку: не рой яму другому, сам в нее и ляжешь. Если Нина Игнатьевна хочет войны, она ее получит. Но воевать мы будем на моей территории и по моим правилам».
Она взяла телефон и под столом, пока Олег чавкал, быстро набрала сообщение в мессенджере своей подруге-юристу: «Ленка, привет. Нужна консультация по брачному договору и разделу долей. Срочно. И еще… узнай, почем нынче съем однушки в нашем районе. Так, на всякий случай».
— Вкусно! — промычал Олег с набитым ртом. — Ты лучшая!
— Ешь, Олежек, ешь, — ласково сказала Галина. — Тебе силы понадобятся. Маму перевозить — это тебе не мешки ворочать. Это, брат, логистика.
Суббота началась не с кофе, а с поисков коробок. Олег бегал по квартире, суетливо собирая свои вещи из спальни, чтобы освободить «плацдарм» для мамы.
— Галь, а куда мои зимние ботинки деть? В шкафу места нет!
— Галь, а удочки? Удочки на балкон вынести? Там же сыро!
— Галь, а телевизор из спальни мы заберем или маме оставим? Ей же скучно будет.
Галина сидела на кухне с чашкой кофе и наблюдала за этой паникой с олимпийским спокойствием.
— Ботинки — в антресоль. Удочки — в гараж к Петровичу, ты все равно не рыбачил три года. Телевизор оставь. Это «Смарт ТВ», мама вряд ли разберется, как включить YouTube, будет смотреть свои новости по первому каналу.
Она специально не помогала. Это была часть ее стратегии: «Ты решил — ты и делай». Обычно она брала организацию на себя, паковала, подписывала, руководила. Сегодня она была сторонним наблюдателем.
К обеду Олег взмок, устал и начал раздражаться.
— Ты бы хоть помогла! — буркнул он, пытаясь запихнуть огромный чемодан с постельным бельем на верхнюю полку.
— У меня выходной, дорогой. И потом, это же радостное событие — воссоединение семьи. Я не хочу мешать твоему сыновьему порыву.
В два часа дня они поехали за Ниной Игнатьевной.
Квартира свекрови встретила их запахом валерьянки, старых книг и пыли. Нина Игнатьевна сидела на диване среди тюков и узлов, как беженка, ожидающая эвакуации. На ней была норковая шапка (в помещении, в сентябре!) и парадное пальто с лисьим воротником, который помнил еще Брежнева.
— Опоздали, — вместо приветствия процедила она, глядя на настенные часы. — На пятнадцать минут. Я тут сижу, сердце колотится, думаю — бросили мать.
— Ну что ты, мамуль! Пробки! — Олег бросился к ней, целуя в морщинистую щеку. — Галя долго собиралась.
Галина, стоявшая в дверях, лишь хмыкнула. Она была готова за пять минут. Это Олег полчаса искал ключи от машины.
— Здравствуй, Галина, — свекровь перевела на нее тяжелый взгляд маленьких, колючих глаз. — Ну что, не рада поди? Стесню я вас, молодых.
В слове «молодых» прозвучало столько яда, что можно было отравить полк солдат.
— Что вы, Нина Игнатьевна, — Галина улыбнулась своей фирменной «бухгалтерской» улыбкой, которую она использовала при общении с налоговым инспектором. — Мы счастливы. Мечтали об этом всю жизнь. Давайте грузиться, машина внизу.
Погрузка напоминала сцену из фильма-катастрофы. Выяснилось, что помимо одежды, свекровь берет с собой:
- Фикус Бенджамина высотой в полтора метра (он не влез в багажник, пришлось ставить в салон, и он всю дорогу щекотал Галине ухо).
- Набор кастрюль «Цептер», купленный в 90-е («У вас посуда плохая, алюминий один, яд!»).
- Коробку с лекарствами размером с ящик из-под боеприпасов.
- Клетку с попугаем по кличке Кеша. Кеша был лысым, злобным и знал только одно слово: «Дурак». Кого он имел в виду, оставалось загадкой, но смотрел он при этом исключительно на Олега.
— Осторожнее! Это хрусталь! — командовала Нина Игнатьевна, пока Олег, кряхтя, тащил очередную коробку. — Не разбей, это память об отце!
Когда всё наконец затащили в квартиру Галины и Олега, прихожая превратилась в склад. Места не осталось даже для того, чтобы разуться.
Нина Игнатьевна по-хозяйски прошла в спальню. Огляделась.
— Мда. Тесновато. И обои темные, мрачные. Как в склепе. Надо бы переклеить, Олежек. На что-нибудь светленькое, в цветочек.
— Переклеим, мамуль, обязательно! — поддакнул Олег, вытирая пот со лба.
— А это что? — она ткнула пальцем в комод. — Пыль? Галя, ты когда убиралась последний раз?
Галина прислонилась к косяку двери.
— Вчера, Нина Игнатьевна. Но если вам грязно — тряпки в ванной под раковиной. «Мистер Пропер» там же. Чувствуйте себя как дома.
Свекровь схватилась за сердце.
— Ты слышал, сынок? Она меня поломойкой хочет сделать! Я, больной человек, должна полы драить!
— Галя! — укоризненно воскликнул Олег. — Мама гостья!
— Мама теперь житель, — поправила Галина. — Полноправный член семьи. А в семье у нас самообслуживание. Я, Нина Игнатьевна, работаю с девяти до шести. И прислуги у нас нет. Так что привыкайте.
Свекровь поджала губы. Первая атака была отбита, но война только начиналась.
Вечером, когда все более-менее улеглись (Олег на диване в зале крутился как уж на сковородке, пытаясь найти положение, в котором пружина не впивается в ребро), Галина лежала с открытыми глазами и слушала.
Из спальни доносился храп. Могучий, раскатистый храп Нины Игнатьевны, от которого, казалось, вибрировали стены.
— Господи, дай мне сил, — прошептала Галина в потолок. — И терпения. Много терпения.
А наутро начался «быт». И он оказался страшнее, чем она могла себе представить…
Первая неделя совместной жизни напоминала затяжной прыжок без парашюта. Земля стремительно приближалась, а Олег всё ещё думал, что он парит.
Галина просыпалась в шесть утра, чтобы успеть в ванную до «часа пик». Но дверь в санузел уже была заперта. Оттуда доносился шум воды, льющейся с напором Ниагарского водопада.
— Нина Игнатьевна, мне на работу! — стучала Галина, глядя на часы.
— Я процедуры делаю! — доносилось из-за двери. — Контрастный душ для сосудов! Потерпишь!
Через сорок минут свекровь выплывала распаренная, в тюрбане из полотенца. Ванная после нее напоминала парилку в общественной бане: зеркало запотело, на полу лужи, а тюбик дорогой зубной пасты Галины был выдавлен посередине варварским способом, словно на него наступил слон.
На кухне тоже произошел рейдерский захват.
Галина привыкла, что у каждой вещи есть свое место. Соль — справа от плиты, чай — в шкафчике над чайником. Нина Игнатьевна ввела свои порядки.
— Галя, я переставила крупы, — заявила она, помешивая овсянку (которую Галина ненавидела с детского сада). — Нельзя держать гречку рядом с рисом. Они энергетически конфликтуют.
— А сахар где? — спросила Галина, пытаясь найти сахарницу.
— Сахар — это белая смерть. Я его убрала на антресоль. Пей с медом. У меня свой, алтайский, правда, засахарился немного, но полезный!
Олег сидел за столом, жевал овсянку и виновато улыбался.
— Галь, ну попробуй, вкусно же. Мама старалась.
Галина молча достала из сумки шоколадный батончик, купленный по дороге, и съела его с черным кофе. Это был ее протест.
Вечером начиналось самое интересное — финансовый вопрос.
Прошел месяц. Квартира свекрови была успешно сдана. Милая девушка-студентка заехала, заплатив вперед за месяц плюс залог. Сумма: 35 000 + 15 000 (половина залога). Итого полтинник на руках.
Олег пришел домой окрыленный, шурша купюрами в кармане. Галина ждала его с калькулятором.
— Ну, добытчик, выкладывай, — сказала она. — У нас квартплата выросла на три тысячи (вода и свет, спасибо маминым процедурам). Продукты — плюс десятка (творожки «Данон» и бесконечная куриная грудка). Лекарства — пять тысяч. Итого восемнадцать тысяч чистого убытка за месяц твоего эксперимента.
Олег полез в карман, но тут на кухню вошла Нина Игнатьевна. Вид у нее был трагический. Рука прижата к щеке, глаза полны слез.
— Ой, сынок… Беда.
— Что такое, мам?! — Олег побледнел.
— Зубы. Мост полетел нижний. Весь. Была в стоматологии, насчитали… — она закатила глаза. — Страшно сказать. Как раз около сорока тысяч.
Олег замер. Он посмотрел на жену, потом на мать.
— Мам, ну мы же договаривались… В семейный бюджет…
— Какой бюджет, Олег?! — взвыла свекровь. — У матери рот пустой! Жевать нечем! Ты хочешь, чтобы я на кашках померла? Я тебе квартиру отдала! Живу тут в углу, как приживалка, терплю косые взгляды твоей жены… А ты мне на зубы жалеешь?
Это был мастер-класс по актерскому мастерству. Станиславский бы аплодировал стоя.
Олег сник. Он был слабым звеном.
— На, мам. Конечно. Зубы — это святое.
Галина даже не удивилась. Она просто закрыла калькулятор.
— Значит, так. Денег в бюджет нет. Убытки покрываем из твоей зарплаты, Олег. В этом месяце ты без пива, без сигарет и без бензина. Ездишь на автобусе.
— Галь, ты чего? — возмутился муж. — Это жестоко!
— Жестоко — это когда я работаю на унитаз и аптеку, а прибыль уходит мимо кассы. Всё, разговор окончен.
Развязка наступила неожиданно. Прошло три месяца.
Галина научилась абстрагироваться. Она приходила с работы, надевала наушники и закрывалась в ванной (единственное место с замком), где сидела по часу с книгой. Дома она почти не ела, питалась в столовой на работе.
В один из вторников Галина вернулась раньше обычного — отменили совещание. Тихо открыла дверь своим ключом. В квартире было подозрительно тихо. Телевизор бубнил в дальней комнате.
Голос свекрови доносился из спальни. Она говорила по телефону, громко, с той интонацией, которую используют сплетницы на лавочке, уверенные в своей безнаказанности.
— …Да, Людка, нормально устроилась. Кормят, поят. Галька, конечно, змея подколодная, смотрит волком, но молчит. Боится мужика потерять. Кому она нужна в 55 лет с таким характером? Старая уже.
Галина замерла в коридоре, не снимая сапог.
— …А деньги? Ой, не смеши. Какие зубы? У меня протезы еще пять лет простоят, тьфу-тьфу. Я всё на книжку кладу. Костику копим. Ему, бедному, тяжело, работы нет, девочка беременная. Пусть хоть машину себе купит нормальную. А Олег… Олег лопух. Ему что скажешь, то и делает. Я ему поплачусь, он и растает. Главное — на жалость давить. Ладно, побегу, сериал начинается…
Галина почувствовала, как внутри разливается холод. Не злость, нет. Ледяное спокойствие хирурга, который понял, что терапия бесполезна и нужно резать.
«Лопух». «Старая». «Костику копим».
Костик — племянник Олега, сын его сестры. Тридцатилетний лоботряс, который ни дня не работал официально, зато регулярно менял айфоны. Значит, они с Олегом горбатятся, отказывают себе во всем, терпят неудобства, чтобы спонсировать Костика?
Галина тихо вышла из квартиры. Спустилась вниз, села в машину. Ей нужно было полчаса. Она позвонила знакомому риелтору.
— Лена? Привет. Помнишь, ты говорила про размен? Да. Вариант актуален. Прямо сейчас.
Затем она зашла в приложение банка. Перевела все свои сбережения (включая «подушку безопасности») на счет сестры с пометкой «Долг». На карте осталось три тысячи рублей.
Вдохнула. Выдохнула. И пошла домой.
Вечером, когда Олег вернулся с работы, его ждал сюрприз.
На кухонном столе не было ужина. Там лежали три больших черных мешка для мусора, рулон скотча и чемодан.
Нина Игнатьевна сидела в кресле и смотрела «Давай поженимся».
Галина стояла посреди комнаты.
— Олег, садись, — сказала она. Голос был ровный, как кардиограмма покойника.
— Что случилось? Где еда? — Олег устало плюхнулся на диван.
— Еды не будет. Будет разговор. Я сегодня вернулась пораньше и случайно услышала разговор твоей мамы с тетей Людой.
Нина Игнатьевна напряглась, но виду не подала.
— И что? Подслушивать нехорошо, деточка.
— Про зубы, которых нет. Про «лопуха» Олега. И про деньги для Костика.
Олег замер. Он медленно повернул голову к матери.
— Мам? Это правда? Ты деньги Косте отправляешь? А как же… зубы?
— Не слушай её! — взвизгнула свекровь. — Она всё врет! Хочет нас рассорить! Я больная женщина!
— Я записала на диктофон, — соврала Галина. Блеф был рискованным, но необходимым. Она достала телефон. — Включить?
В комнате повисла тишина. Нина Игнатьевна покраснела, пошла пятнами.
— Ну и что?! — вдруг заорала она. — Да! Костик — моя кровь! Ему нужнее! А вы жируете! Две зарплаты, машина, дача! Вам жалко для родного племянника? Жмоты!
Олег сидел, открыв рот. Его мир, в котором мама была святой мученицей, рушился с грохотом.
— Мам… но я же… я же на зимней резине сэкономил… я в драных ботинках хожу…
— Значит так, — прервала сцену Галина. — Олег, помнишь свой ультиматум? «Не согласишься — развод». Я согласна.
Олег подскочил.
— Галя, ты что? Из-за денег?
— Нет. Из-за предательства. Из-за того, что ты притащил в наш дом человека, который нас презирает, и заставил меня это терпеть. Я подаю на развод. Квартира эта — куплена в браке, но на деньги от продажи бабушкиного дома. Документы у меня есть. Суд присудит тебе максимум 1/4 долю, учитывая все чеки на ремонт, которые я сохранила. Я выкуплю твою долю. Деньги найду. А вы с мамой можете ехать… к Костику. Или в её квартиру.
— Но там же жильцы! — пискнул Олег.
— Выгоните. Заплатите неустойку. Мама богатая, у неё накопления есть.
Нина Игнатьевна вскочила.
— Хамка! Мы никуда не поедем! Олег, скажи ей! Ты мужик или тряпка?!
Олег смотрел на жену. Он видел её такой редко. Жесткой, собранной, чужой. Он вдруг понял, что это не блеф. Что она действительно всё посчитала, всё решила и уже, наверное, собрала документы. Он представил свою жизнь без Галины. Без её борщей, без её умения разруливать проблемы, без уюта, к которому он привык. И представил жизнь с мамой в однушке. Ад.
— Мам, — тихо сказал Олег.
— Что?!
— Собирайся.
— Что?! — глаза свекрови полезли на лоб. — Ты выгоняешь мать?! Родную мать?!
— Ты меня обманула, мам. Ты сказала, что тебе плохо. А тебе нужны были деньги для Кости. Я… я устал.
— Иуда! — взревела Нина Игнатьевна. — Прокляну!
— Цирк окончен, — Галина бросила рулон скотча на стол. — Машина вызвана. Грузчики будут через полчаса. Вещи в мешки.
Эпилог
Свекровь съехала тем же вечером. Скандал был грандиозный, с вызовом скорой (давление оказалось 120 на 80, фельдшер матерился сквозь зубы), с проклятиями до седьмого колена и битьем тарелки (к счастью, одной).
Олег отвез её домой. Жиличку выселили со скандалом и выплатой компенсации (Олег занял у друга, мама денег не дала, сказала — «принципиально»).
Он вернулся домой заполночь. Квартира встретила его тишиной и запахом хлорки — Галина отмывала «дух» свекрови.
Она сидела на кухне, пила чай.
Олег сел напротив. Он постарел за этот вечер лет на десять.
— Галь… ты правда подашь на развод?
Галина посмотрела на него. На его понурые плечи, на дрожащие руки. Жалко его было. Дурак, конечно. Но свой дурак. Тридцать лет вместе.
— Зарплатную карту — на стол, — сказала она сухо.
Олег молча выложил пластик.
— Пароль от онлайн-банка.
Он назвал цифры.
— Квартиру мамину больше не трогаем. Пусть Костик ей помогает, раз ему копили. Ты к маме ездишь раз в неделю, везешь продукты на сумму не более двух тысяч рублей. Чек предъявляешь мне. Шаг влево, шаг вправо — документы в суд уйдут сразу. Я не шучу, Олег.
— Я понял, Галь. Я всё понял. Прости.
— Спать иди. В зале. Спальню я проветриваю, там еще неделю валокордином вонять будет.
Олег поплелся в зал.
Галина допила чай. Подошла к окну. На улице шел первый снег, укрывая грязь и серость белым одеялом.
Она знала, что простит. Не сразу, конечно. Месяца два будет «строить» его, заставит сделать ремонт в коридоре и купить ей шубу. Но простит. Потому что «бытовой реализм» — это не про гордость. Это про умение сохранять хрупкий мир, даже если для этого иногда нужно взять в руки скальпель.
— Ну и семейка, — вздохнула она и выключила свет.
В темноте тихо булькал холодильник, и попугай Кеша, забытый в суматохе свекровью, вдруг отчетливо произнес из угла:
— Лопу-у-ух!
Галина улыбнулась впервые за три месяца.
— И не поспоришь, Кеша. И не поспоришь…
