— Ну наконец-то, думал, этот паспортный контроль никогда не кончится. — Сергей с натужным выдохом вкатил тяжелый чемодан в прихожую и, не разуваясь, потянулся к выключателю. — Всё, Юль, мы дома. Заказывай пиццу, я сейчас умру от голода.
Юлия зашла следом, волоча за собой ручную кладь. Колесики чемодана глухо простучали по ламинату и замерли. Она скинула туфли, чувствуя, как гудят отекшие после перелета ноги, и подняла глаза. В нос ударил резкий, химический запах дешевого лимонного средства для мытья полов, перебивая привычный аромат её дорогого диффузора с сандалом и пачули.
Света в прихожей было слишком много. Он отражался от поверхностей, которые раньше были матовыми или заставленными, а теперь сияли пугающей белизной. Юля моргнула, пытаясь сопоставить картинку в голове с тем, что видела перед собой.
Комод у зеркала был пуст.
На нём всегда стояла плетеная корзинка для мелочей — ключей, чеков, солнечных очков. Рядом обычно лежал стопка каталогов по дизайну, которые она любила листать за утренним кофе. Сейчас на девственно чистой поверхности сиротливо белела одна-единственная бумажная салфетка.
— Серёж, — голос Юли прозвучал хрипло, словно в горло попал песок. — А где корзина? И где мои журналы?
Муж уже возился с замком на ботинках, кряхтя от усердия.
— А? Какие журналы? Да не знаю, может, убрал кто. Слушай, тут так чисто, заметила? Прямо дышится легче.
Юлия медленно прошла в гостиную. Ощущение неправильности происходящего нарастало с каждым шагом, превращаясь в липкую тревогу. Она остановилась посреди комнаты, и сумка с ноутбуком соскользнула с плеча, гулко ударившись об пол.
Стеллаж. Её гордость. Три полки, забитые коллекционными изданиями фантастики, артбуками, привезенными из Европы, и подборкой современной прозы. Книги с яркими корешками, которые она собирала семь лет.
Полки были пусты.
Вместо плотных рядов книг там, через равные промежутки, стояли три одинаковых горшка с какими-то чахлыми суккулентами, которых у них никогда не было.
— Где мои книги? — спросила она, не оборачиваясь. Внутри начинала закипать холодная, злая энергия.
Сергей зашел в комнату, потирая руки, и плюхнулся на диван, который теперь был застелен каким-то колючим бежевым пледом, напоминающим верблюжье одеяло из советского санатория.
— Ой, да ладно тебе начинать с порога, — отмахнулся он, доставая телефон. — Мама просто порядок навела. Сказала, что у нас тут пылесборник был страшный. Книги эти твои… Ну, согласись, они только место занимали. Ты их все равно уже прочитала. Теперь смотри, как просторно! Воздух циркулирует.
Юля медленно повернулась к мужу. Её взгляд скользнул по стеллажу, по пустому подоконнику, где раньше жила её коллекция керамических маяков, привезенных из разных стран. Маяков не было. Ни одного. Только идеально чистый белый пластик.
— Ты дал ключи от нашей квартиры своей матери, пока мы были в отпуске, и она выбросила половину моих вещей, потому что они ей показались хламом! Сергей, это моя квартира, и твоей маме здесь делать нечего!
Сергей оторвался от экрана смартфона, почувствовав неладное. Он поморщился, словно от зубной боли.
— Ну зачем сразу «выбросила»? Может, переставила. Убрала в коробки. Мама хотела сюрприз сделать! Приехала цветы полить, увидела, какой у нас тут бардак, и решила помочь. Она три дня тут горбатилась, между прочим, окна мыла, шторы стирала. А ты даже спасибо не скажешь.
Юля не слушала. Она быстрым шагом направилась в ванную комнату. Дверь распахнулась, ударившись о кафельную стену.
Полочка над раковиной сияла пустотой. Исчезли баночки с корейской косметикой, пропали флаконы с нишевыми духами, которые она коллекционировала, не было даже её любимой зубной щетки — вместо неё в стакане торчала новая, самая дешевая, в нераспечатанной упаковке. Всё то, что составляло её утренний ритуал, её маленькие радости, её уют — всё было уничтожено. Стерильно. Как в операционной перед ампутацией.
Она вернулась в гостиную. Сергей сидел всё в той же позе, листая меню доставки.
— Повторяю ещё раз, для «особо одарённых»: это моя квартира, и твоей маме здесь делать нечего! — заорала жена на мужа, увидев полупустые шкафы и осознав весь масштаб катастрофы. — Где моя косметика? Где мои статуэтки? Где, черт возьми, мои книги?!
— Да не ори ты так, соседи услышат! — Сергей вскочил, испуганно глядя на жену. — Что за истерика из-за барахла? Мама сказала, что у тебя там половина тюбиков просрочена была, она проверила. А статуэтки эти… ну, Юль, честно, это же китч. Детский сад какой-то. Мама говорит, взрослая женщина должна жить в чистоте, а не в музее поле чудес. Она уют навела! Посмотри, как светло стало!
— Она проверила? — Юля подошла к нему вплотную. Её руки были сжаты в кулаки так, что ногти впивались в ладони. — Твоя мать рылась в моих вещах, читала сроки годности на моих кремах, решала, что мне нужно читать, а что нет? И ты считаешь это нормальным?
— Она хотела как лучше! — Сергей перешел в нападение, его лицо пошло красными пятнами. — Что ты за человек такой? Тебе добро делают, квартиру вылизали к приезду, а ты ядом плюешься. Ну выкинула она пару старых книжек и засохших тушей, и что? Купишь новые! Зато теперь у нас стиль есть, минимализм. Мама сказала, так энергия лучше течет.
Юля посмотрела на него так, будто впервые увидела. Перед ней стоял не мужчина, с которым она прожила три года, а капризный подросток, повторяющий чужие глупости.
— Минимализм, значит? — переспросила она ледяным тоном, от которого у Сергея дернулся глаз. — Энергия течет?
Она резко развернулась и пошла в спальню. Гардеробная. Если Антонина Ивановна добралась до одежды… Юля распахнула дверцы шкафа-купе.
Вешалки висели редко, с большими промежутками. Исчезли её рваные джинсы, которые она обожала. Нет было объемных худи с принтами. Пропало красное шелковое платье с глубоким вырезом. Зато на самом видном месте висели отглаженные рубашки Сергея, рассортированные по цветам.
— Она сказала, что это тряпье тебе не идет, — пробурчал Сергей, остановившись в дверях спальни. Он не решался зайти внутрь. — Говорит, ты в этих балахонах как подросток, а тебе уже тридцать. Женщина должна одеваться элегантно.
Юля молча закрыла шкаф. Звук удара дверцы о боковину прозвучал как выстрел.
— Где мешки? — спросила она.
— Какие мешки?
— Куда она дела «хлам», Сергей? Куда она дела мои вещи?
Сергей переминался с ноги на ногу, отводя глаза.
— Ну… она вынесла их. Вчера вечером, перед отъездом. Сказала, мусоропровод забивать нельзя, поэтому отнесла на улицу.
Юля почувствовала, как пол уходит из-под ног. Вчера вечером. Сегодня ночью был ливень.
— На помойку? — уточнила она.
— К контейнерам, — поправил Сергей. — Ну что ты заладила? Там правда старьё было. Юль, ну давай я тебе денег дам, купишь ты себе новые штаны, господи…
Юля не ответила. Она молча прошла мимо мужа, задела его плечом, вышла в прихожую и, сунув ноги в туфли, распахнула входную дверь.
— Ты куда? — крикнул Сергей ей в спину. — Мы же пиццу хотели заказать!
Дверь захлопнулась, отсекая его голос. Юля бежала вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, молясь только об одном: чтобы мусоровоз приезжал утром, а не ночью.
Уличный воздух, влажный и тяжелый после недавнего дождя, обжег легкие, но не принес облегчения. Юля вылетела из подъезда, едва не споткнувшись о бетонную ступеньку. Двор был пуст, лишь тусклый фонарь над входом мигал, отбрасывая дерганые тени на мокрый асфальт. Она побежала к огороженной площадке с мусорными контейнерами, чувствуя, как внутри всё сжимается в тугой, болезненный узел.
Сергей выбежал следом через минуту, на ходу натягивая куртку.
— Юля, стой! Ты с ума сошла? Люди в окна смотрят! — шипел он, оглядываясь на темные глазницы окон многоэтажки. — Что за театр ты устроила? Копаться в помойке — это уже дно!
Юля не слушала. Она замерла перед тремя синими баками, переполненными бытовыми отходами. Вчерашний вывоз мусора, видимо, задержали, или соседи делали ремонт — контейнеры были забиты до отказа. Но ей не пришлось долго искать. Следы «уборки» Антонины Ивановны лежали не внутри, а рядом, прямо на грязном асфальте, в луже, покрытой радужной бензиновой пленкой.
Черные мешки для строительного мусора были порваны. Вероятно, местные бродяги или собаки уже успели провести свою ревизию.
Первым, что бросилось в глаза, был переплет. Темно-синий, с золотым тиснением. Это было подарочное издание «Мастера и Маргариты» с иллюстрациями, которое она искала по букинистам полгода. Книга лежала раскрытой в грязи, страницы разбухли от дождевой воды и превратились в серую, бесформенную кашу. Рядом валялись артбуки — плотная мелованная, дорогая бумага слиплась в монолитный кирпич.
Юля медленно присела на корточки, не заботясь о том, что подол пальто коснулся жирной грязи. Она протянула руку и коснулась корешка одной из книг. Холодный, скользкий, мертвый.
— Ну вот, видишь, они испорчены, — голос Сергея зазвучал прямо над ухом. В нем не было сожаления, только раздражение и желание поскорее уйти в тепло. — Я же говорил, мама отнесла их вчера. Ночью был ливень. Что ты теперь хочешь тут найти? Пойдем домой, не позорься. Купим мы тебе новые книжки, электронную читалку возьмем, чтобы место не занимала. Это же просто бумага, Юль. Пылесборники.
Юля молча перевела взгляд чуть правее. Из разорванного пакета вывалился рукав её любимого худи — того самого, теплого, оверсайз, в котором она спасалась от осенней хандры. Теперь светло-серая ткань была покрыта бурыми пятнами от кофейной гущи и гниющих овощных очистков, вывалившихся из соседнего пакета. Рядом, вперемешку с пустыми пластиковыми бутылками, лежали осколки.
Она узнала их сразу. Керамический маяк с острова Рюген. Ручная работа. Он был разбит не случайно. Такие вещи не бьются, если их аккуратно положить в пакет. Его швырнули. С силой.
— Она била их, — глухо сказала Юля, поднимая с асфальта острый черепок. — Она не просто вынесла. Она их разбила.
— Да не била она! — воскликнул Сергей, нервно переступая с ноги на ногу. — Наверное, просто пакет уронила, когда несла. Тяжело же! Старая женщина тащила твой хлам на себе, спину надрывала, чтобы освободить пространство. Оптимизировала хранение! Мама говорила, что в квартире слишком много визуального шума. Глаз дергается от всех этих твоих статуэток. А теперь — чистота, порядок, дзен.
Юля поднялась. В руке она всё ещё сжимала грязный черепок. Она посмотрела на мужа, и в этот момент что-то внутри неё окончательно щелкнуло и сломалось. Это был не звук разбитой керамики. Это был звук лопнувшего терпения.
Перед ней стоял человек, который видел, как уничтожили часть её жизни, и оправдывал это «визуальным шумом». Он смотрел на гниющие в луже книги и видел только мусор. Он смотрел на неё, стоящую в грязи, и беспокоился лишь о том, что подумают соседи.
— Визуальный шум, — повторила она, глядя ему прямо в глаза. В её взгляде не было слез. Там была сухая, выжженная пустыня. — Значит, мои книги, моя коллекция, моя одежда — это шум. А твое молчаливое согласие с этим вандализмом — это дзен?
— Юля, не начинай, — Сергей поморщился, пытаясь взять её за локоть. — Ты драматизируешь. Вещи — дело наживное. Мама хотела как лучше, она старалась создать уют. Ну, перестаралась немного, с кем не бывает? У неё свой вкус, у тебя свой. Но она же старше, опытнее. Она знает, как вести хозяйство. Пойдем, отмоешься, чаю попьем. Мама пирожков напекла, в холодильнике стоят.
Упоминание о пирожках стало последней каплей. От этой будничной интонации, от попытки «заесть» катастрофу маминой стряпней, Юлю затошнило физически.
Она вырвала руку из его захвата. Резко, грубо.
— Не трогай меня, — тихо произнесла она. — И не смей говорить про уют.
Юля отвернулась от контейнеров. Она не стала ничего спасать. Спасать было нечего. Грязное, рваное, пропитанное чужой злобой и дождевой водой тряпье больше не было её вещами. Это был памятник её слепоте. Три года она не замечала, что живет с человеком, у которого нет своего мнения, есть только мамино.
Она зашагала обратно к подъезду. Её походка стала жесткой, чеканящей шаг. План действий, холодный и острый, как скальпель хирурга, уже сформировался в её голове.
— Ты куда? — Сергей засеменил за ней, чувствуя, как меняется атмосфера, но всё ещё не понимая масштаба происходящего. — Юль, ну прости! Ну хочешь, я маме позвоню, скажу, чтобы она больше так не делала? Ну? Только давай без скандалов на ночь глядя.
Юля остановилась у домофона и, не оборачиваясь, бросила:
— Мы сейчас поднимемся в квартиру. И ты отдашь мне ключи. Тот комплект, который был у твоей матери.
— Зачем? — опешил Сергей. — Они же у неё. Она в другом конце города живет. Сейчас ночь.
— Значит, ты поедешь и заберешь их. Прямо сейчас.
— Ты бредишь! — возмутился он, придерживая тяжелую металлическую дверь. — Я никуда не поеду в час ночи! Мама спит. Будить человека из-за твоих капризов я не буду. Завтра созвонимся, заберем при случае. Хватит истерить, Юля. Заходи домой.
Юля зашла в подъезд. Лицо её было абсолютно спокойным, и это пугало больше, чем крики.
— Хорошо, Сергей. Не хочешь ехать — не надо. Я решу этот вопрос сама.
— Вот и умница, — облегченно выдохнул он, заходя в лифт следом за ней. — Утром на свежую голову всё обсудим. Мама, кстати, сказала, что ковер в гостиной тоже старый, она его на дачу отвезти хотела, но он в машину не влез…
Юля нажала кнопку этажа и закрыла глаза. Ей нужно было продержаться еще полчаса. Всего полчаса до того момента, когда этот цирк закончится навсегда.
Двор встретил Юлию сыростью и тем особым, тяжелым запахом мокрого асфальта, который всегда остается после затяжного дождя. Фонарь у подъезда мигал, выхватывая из темноты очертания зеленых металлических контейнеров. Возле них, прямо на грязном бетоне, громоздилась куча плотных синих мешков. Тех самых, строительных, которые остались у них после ремонта ванной. Теперь они пригодились Антонине Ивановне.
Юлия подошла ближе. Ноги в легких туфлях моментально промокли, ступив в лужу, покрытую радужной бензиновой пленкой, но она этого даже не заметила. Один из мешков завалился набок и был надорван. Из черной пластиковой прорехи, словно внутренности, вывалилось что-то цветное, размокшее, жалкое.
Она присела на корточки, не заботясь о чистоте светлых брюк, и потянула за край полиэтилена.
Это был её любимый фотоальбом. Толстый, в бархатной обложке, куда она вклеивала настоящие, напечатанные снимки, а не цифровые копии. Теперь бархат напитался грязной водой, страницы склеились в единый бумажный кирпич. Юлия попыталась открыть его, но бумага лишь рвалась, превращаясь в серую кашицу. Лица друзей, пейзажи Италии, их с Сергеем свадебные фото — всё поплыло, исказилось, превратилось в пятна Роршаха.
Рядом, в луже, валялась та самая коллекционная фигурка ручной работы, которую она везла в ручной клади из Праги, боясь дышать на неё. Теперь у фарфоровой балерины не было головы, а белоснежная пачка была вымазана в чем-то жирном и черном. Антонина Ивановна не просто сложила вещи — она сгребала их без разбора, швыряя стекло к книгам, а одежду к бытовым отходам.
Юлия рванула следующий пакет. Сверху лежали её джинсы и то самое красное платье. Они были перемешаны с картофельными очистками и кофейной гущей. Видимо, свекровь решила, что мусорное ведро — слишком мелкая тара для её масштабной уборки, и высыпала пищевые отходы прямо в мешок с «тряпками».
— Оптимизация… — прошептала Юлия, глядя на корешок редкого издания Брэдбери, который разбух так, что порвал обложку. Книга лежала раскрытой, и дождевая вода смывала строчки, превращая текст в синие ручейки.
Она не плакала. Слёз не было. Вместо них внутри, где-то в районе солнечного сплетения, образовался ледяной ком. Он рос, заполняя собой пустоту, оставленную украденными вещами. Это было не горе. Это было осознание. Она поняла, что эти мешки — не просто мусор. Это было послание. Антонина Ивановна не убиралась. Она метила территорию. Она уничтожала следы присутствия другой самки в квартире своего сына, методично вычищая всё, что делало это жилье домом Юлии.
Юлия медленно поднялась. Её руки были черными от грязи и типографской краски. Она вытерла ладони о бока своих безнадежно испорченных брюк. Спасать тут было нечего. Вещи умерли в тот момент, когда свекровь коснулась их своими руками. Нести этот гниющий, вонючий ком обратно в квартиру означало признать поражение, принять эту грязь.
Она развернулась и пошла к подъезду. Каждый шаг давался с трудом, словно на ногах висели гири, но спина её была неестественно прямой.
Лифт поднимал её на седьмой этаж мучительно долго. Когда двери разъехались, она увидела, что дверь в квартиру приоткрыта. Сергей стоял в прихожей, нервно кусая заусенец на пальце. Увидев жену — грязную, с мокрыми волосами и страшным, остановившимся взглядом, — он дернулся, но тут же нацепил на лицо маску обиженного ребенка.
— Ну что? — спросил он, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. — Убедилась? Говорил же, мама вынесла хлам. Зачем было в помойке копаться? Позоришь нас перед соседями только.
Юлия прошла мимо него в ванную, не разуваясь. Грязные следы от её туфель черными печатями ложились на стерильно чистый, отмытый хлоркой ламинат.
— Эй! — возмутился Сергей, семеня следом. — Ты что творишь? Мама полы полдня намывала! Юля!
Она включила воду. Поток ударил в белую раковину, смывая с её рук черную грязь. Вода закручивалась в воронку, унося остатки её прошлой жизни.
— Юль, ну хватит дуться, — Сергей встал в дверях ванной, прислонившись плечом к косяку. — Ты просто не понимаешь. Мама объясняла мне про визуальный шум. У нас квартира была перегружена деталями. Глаз не отдыхал. Она всё структурировала. Оставила только функциональные вещи. Это современный подход, понимаешь? Она хотела, чтобы у нас было больше света, больше воздуха.
Юлия выключила кран и подняла глаза на мужа. В зеркале отражалось его лицо — такое знакомое и одновременно совершенно чужое. Он искренне не понимал. Для него это была просто перестановка слагаемых.
— Визуальный шум? — переспросила она тихо. — Мои книги — это шум? Мои воспоминания — это шум?
— Да какие воспоминания? — Сергей всплеснул руками. — Старые билеты из музеев? Пыльные статуэтки? Юля, повзрослей уже. Мама три мешка вынесла! Три! Ты представляешь, сколько говна мы хранили? Она, между прочим, спину сорвала, пока таскала это всё. А ты вместо благодарности устроила сцену. Она звонила, кстати, пока ты бегала. Спрашивала, как нам сюрприз. Я сказал, что мы в восторге, чтобы её не расстраивать.
— Ты сказал, что мы в восторге? — Юлия медленно вытерла руки полотенцем. Тем самым, вафельным, жестким, которое привезла свекровь, потому что мягкие махровые полотенца Юлии тоже, видимо, создавали «шум».
— Ну а что я должен был сказать? «Мама, Юля копается в помойке»? — Сергей начинал злиться. Его раздражало, что жена не хочет играть по правилам и радоваться навязанному добру. — Она старалась! Она мать! Она имеет право на свое видение порядка, тем более, пока нас не было. Квартира стояла пустая, она присматривала. Имела право навести уют.
— Уют, — повторила Юлия, выходя из ванной. Она наступила на грязный след от своей же обуви и даже не посмотрела вниз.
Теперь она видела квартиру глазами Антонины Ивановны. Это было не жилье молодой семьи. Это была казарма. Бежевая, безликая, функциональная казарма, где у каждого предмета есть инвентарный номер, а всё, что не вписывается в устав, подлежит уничтожению. И Сергей в этой казарме чувствовал себя отлично. Он был здесь рядовым, довольным тем, что генерал-мать всё решила за него.
— Знаешь, Серёжа, — сказала Юлия, останавливаясь посреди пустой гостиной. — Ты прав. Стало очень просторно. Ничего лишнего. Прямо идеальная чистота.
Сергей облегченно выдохнул, приняв её сарказм за смирение.
— Ну вот! Я же говорил! Привыкнешь — еще спасибо скажешь. Завтра съездим в торговый центр, купим тебе новые джинсы, еще лучше прежних. И пару книжек возьмешь, только электронных, чтобы пыль не собирали. Договорились?
Он улыбнулся, довольный тем, что буря миновала. Он не заметил, как взгляд жены упал на тумбочку в прихожей, где раньше лежали ключи. Теперь там было пусто.
— Ключи, — сказала Юлия. — Где комплект ключей, который ты ей дал?
Улыбка Сергея дрогнула.
— Зачем тебе? Они у мамы. Пусть лежат, мало ли что. Вдруг мы ключи потеряем или трубу прорвет.
— Я хочу их забрать. Сейчас.
— Юль, ну начинается… Зачем гонять человека? Она устала, спит уже, наверное. Заберем как-нибудь потом, при случае.
— Нет, Сергей. Не «как-нибудь потом». Я хочу свои ключи обратно. Сегодня. Сейчас.
— Ты ненормальная? — Сергей перестал улыбаться. — Время десять вечера! Я не поеду к матери на ночь глядя требовать ключи, как будто мы ей не доверяем. Это оскорбительно! Она не воровка, чтобы у неё ключи отбирать!
Юлия молча достала телефон. В её движениях не было суеты. Только холодная, механическая точность хирурга, готовящегося к ампутации гангренозной конечности.
Свет экрана смартфона в полумраке прихожей делал лицо Юлии похожим на фарфоровую маску — белую, безжизненную и пугающе спокойную. Её палец ритмично скользил по стеклу, пролистывая список контактов в браузере. В квартире стояла та самая «стерильная» тишина, которой так гордился Сергей, но теперь она давила на уши, как вата.
— Юля, убери телефон, — голос Сергея звучал уже не просительно, а с нотками раздраженного хозяйского баритона. Он стоял, прислонившись плечом к дверному косяку, и нервно крутил пуговицу на своей рубашке. — Ты ведешь себя как истеричка. Ну какие замки? Какая замена? Это же бред. Мама — не воровка, не посторонняя. Это моя мать! Бабушка наших будущих детей! А ты хочешь устроить показательное выступление с заменой личинки, просто чтобы плюнуть ей в душу?
Юлия не поднимала глаз. Она нашла нужный сайт. «Вскрытие и замена замков. Круглосуточно. Приезд мастера за 20 минут».
— Я не хочу плевать ей в душу, Сергей, — ответила она ровным, будничным тоном, от которого у мужа по спине пробежал холодок. — Я хочу вернуть себе контроль над своим домом. Ключи, которые сейчас лежат у твоей мамы в сумочке, открывают дверь в мою жизнь. И после того, как она этой возможностью воспользовалась, чтобы вычистить «визуальный шум», я больше не чувствую себя здесь в безопасности.
— Да в какой безопасности?! — взвился Сергей, отлепляясь от косяка и начиная мерить шагами пустой коридор. — Кто на тебя нападает? Она пыль вытерла! Шкафы разобрала! Ты должна ей ноги мыть за то, что приехала в готовую, чистую квартиру, а не наводила порядок после отпуска. А ключи… Ну, останутся они у неё, и что? Мало ли, ты ключи забудешь, или я потеряю. Это же удобно!
— Удобно кому? Тебе? Ей? — Юля нажала на кнопку вызова и приложила телефон к уху. Гудки пошли длинные, тягучие.
Сергей подскочил к ней, пытаясь выхватить трубку, но Юлия резко отстранилась, выставив вперед локоть. Это движение было настолько чужим, настолько резким, что Сергей опешил и отступил.
— Не смей, — тихо сказала она.
— Алло, добрый вечер, — заговорила она в трубку, и её голос мгновенно изменился, став деловым и собранным. — Мне нужно срочно заменить замки во входной двери. Да, личинка. Нет, дверь не заклинило, ключи утеряны… вернее, находятся у третьих лиц, доступа к которым нет. Да, документы на квартиру на руках. Я собственник. Адрес…
Сергей слушал, как она диктует адрес, и его лицо шло красными пятнами. Он не верил. До последнего момента он думал, что это блеф, женский каприз, попытка набить себе цену. Но она действительно вызывала мастера. В час ночи. За бешеные деньги по ночному тарифу.
— Ты больная, — прошептал он, когда она сбросила вызов. — Ты просто больная эгоистка. Это стоит тысяч пять, не меньше! А мы только из отпуска, денег в обрез до зарплаты. Ты готова выкинуть пятерку на ветер, лишь бы доказать свою правоту? Лишь бы унизить мою мать?
— Это моя квартира, Сергей, — напомнила она, глядя сквозь него. — И я плачу за свою безопасность своими деньгами. Тебя это не касается.
— Как это не касается?! — он всплеснул руками, и его голос сорвался на фальцет. — Мы семья! У нас общий бюджет! А ты транжиришь деньги на паранойю! Что я маме скажу, когда она узнает? А она узнает, поверь, она собиралась завтра заехать, привезти свои фирменные котлеты! Она попытается открыть дверь, а ключ не подойдет. Ты представляешь, как ей будет больно? У неё давление! Ты хочешь её убить?
Юлия прошла на кухню, налила стакан воды. Руки не дрожали. Она чувствовала странную легкость, словно с плеч свалился тот самый тяжелый рюкзак, который она тащила три года брака.
— Если она приедет без звонка и попытается открыть дверь своим ключом, — медленно произнесла Юлия, делая глоток, — то это лишь подтвердит, что я всё делаю правильно. В гостях так не делают, Сергей. Так делают только у себя дома. А это — не её дом.
— Это и мой дом! — заорал Сергей, ударив ладонью по столу. Пластиковая салфетка, единственное украшение, оставленное свекровью, подпрыгнула. — Я здесь живу! Я здесь прописан! Я имею право дать ключи своей матери!
— Ты здесь зарегистрирован временно, — поправила его Юлия. — И право проживания не дает тебе права распоряжаться моим имуществом и пускать сюда людей, которые уничтожают мои вещи. Ты сделал свой выбор, Сережа. Ты выбрал мамин «уют» вместо моей жизни. Теперь я выбираю замки.
Сергей смотрел на неё с ненавистью. Впервые за всё время их знакомства он не пытался сгладить углы, не шутил. Он увидел в ней врага. Врага, который посягнул на святое — на авторитет Антонины Ивановны.
— Знаешь что, — процедил он сквозь зубы. — Отменяй вызов. Сейчас же. Или я…
— Или ты что? — Юлия поставила стакан на стол. Звук стекла о столешницу прозвучал громко и четко. — Ударишь меня? Вызовешь маму на подмогу? Пойдешь жаловаться?
Сергей задохнулся от возмущения. Он не был драчуном, он был типичным «хорошим сыном», который привык, что женщины вокруг него решают проблемы сами, главное — вовремя улыбнуться и сказать комплимент. Но сейчас схема сломалась.
— Я не позволю тебе менять замки, — упрямо сказал он, скрестив руки на груди. — Я хозяин в этом доме так же, как и ты. Приедет мастер — я его не пущу. Скажу, что я против. И он уедет. Без согласия обоих жильцов они ничего не делают.
Юлия грустно усмехнулась.
— Ты забыл, на кого оформлена собственность, Сережа. Твое согласие здесь не требуется. Достаточно моего паспорта и выписки из ЕГРН. А если ты будешь мешать мастеру работать… что ж, тогда мне придется попросить его подождать, пока я выставлю тебя за дверь вместе с твоим чемоданом, который ты так и не разобрал.
Сергей замер. Взгляд его метнулся в коридор, где сиротливо стоял его серый чемодан на колесиках.
— Ты меня выгонишь? — спросил он тихо, и в голосе прозвучал неподдельный детский испуг. — Из-за ключей? Юля, ты серьезно? Мы же три года… Из-за какого-то мусора и маминой инициативы ты рушишь семью?
— Семью разрушила не я, — ответила она, глядя на часы. — Семью разрушили три мусорных мешка на помойке, в которых лежало мое уважение к тебе. Мастер будет через десять минут. У тебя есть время решить: ты молча сидишь на кухне и не отсвечиваешь, или ты собираешь вещи прямо сейчас.
В дверь позвонили. Звонок был резким, требовательным, разрезающим тишину ночной квартиры напополам.
Сергей вздрогнул. Он посмотрел на дверь, потом на жену. В его глазах металась паника пополам с обидой. Он всё еще надеялся, что это дурной сон, что сейчас Юля рассмеется, скажет, что пошутила, и они пойдут спать на жестком, «полезном для спины» матрасе, который выбрала мама.
Но Юля не смеялась. Она молча прошла мимо него в прихожую.
— Это мастер, — бросила она через плечо. — Не мешайся под ногами.
Щелкнул замок. Сергей остался стоять посреди кухни, слушая, как в прихожей чужой мужской бас деловито спрашивает: «Ну-с, хозяйка, показывайте фронт работ. Документики приготовили?»
Он слышал, как шелестят бумаги, как лязгают инструменты в сумке. Звук металла о металл. В этот момент Сергей понял, что это не просто замена личинки. Это звук, с которым закручиваются гайки на крышке гроба их брака. Но вместо того, чтобы выйти и попытаться поговорить, он достал телефон и начал быстро набирать сообщение: «Мам, ты спишь? Тут Юля с ума сошла…»
Звук работающего шуруповерта в ночной тишине казался оглушительным, как автоматная очередь. Визжание металла, вгрызающегося в дерево, эхом разлеталось по подъезду, но Юлии было всё равно. Она стояла в прихожей, скрестив руки на груди, и неотрывно следила за тем, как широкая спина мастера в синем комбинезоне заслоняет дверной проем. Старая личинка замка с глухим стуком упала на кафельный пол — маленький, бесполезный кусок латуни, который еще час назад давал Антонине Ивановне право считать эту квартиру своим филиалом.
Сергей сидел на кухне, но не выдержал. Звук падающего металла заставил его выскочить в коридор. Он сжимал в руке телефон так, словно это было его единственное оружие. Экран светился — там, в чате с мамой, шло бурное обсуждение «сумасшествия» невестки.
— Ты довольна? — выплюнул он, стараясь перекричать скрежет инструментов. — Ты понимаешь, что сейчас происходит? Ты не замок меняешь. Ты отрезаешь себя от семьи. Мама написала, что у неё давление двести. Она просто хотела помочь, а ты… Ты ведешь себя как неблагодарная скотина.
Мастер на секунду прекратил работу, покосился на Сергея через плечо, хмыкнул, но ничего не сказал. Ему платили за молчание и скорость, а не за семейную психотерапию. Он достал из упаковки новый механизм, блестящий, пахнущий заводской смазкой, и ловко вставил его в отверстие.
Юлия даже не повернула головы в сторону мужа.
— Давление двести не мешало ей таскать мешки с книгами к мусорным бакам, — холодно заметила она. — Значит, здоровье крепкое. Выживет.
— Как ты можешь так говорить?! — Сергей задохнулся от возмущения. — Это цинизм! Ты ставишь свои тряпки выше живого человека! Мама для тебя старалась, создавала идеальное пространство, а ты устроила показательную казнь.
— Готово, хозяйка, — басовито прервал его мастер, вытирая руки ветошью. — Принимайте работу. Пять ключей в комплекте, запечатаны. Проверяйте, как ходит.
Юлия подошла к двери. Она взяла новый ключ — тяжелый, с синей пластиковой головкой. Вставила в скважину. Поворот был мягким, плавным, с сытым щелчком в конце. Этот звук был для неё слаще любой музыки. Щелк — закрыто. Щелк — открыто. И ни у кого в этом мире, кроме неё, нет доступа к этому маленькому механизму.
Она перевела деньги мастеру через приложение. Сергей, увидев сумму на экране её смартфона, скривился, будто проглотил лимон.
— Семь тысяч, — прошипел он, когда дверь за слесарем закрылась, и они остались одни в пугающе стерильной прихожей. — Семь тысяч рублей за то, чтобы моя мать не могла зайти к сыну в гости. Ты больная, Юля. Тебе лечиться надо.
Юлия медленно повернулась к нему. В её глазах не было ни ярости, ни обиды. Там была ледяная пустота. Она посмотрела на мужа, потом перевела взгляд на его чемодан. Серый пластиковый чемодан на колесиках так и стоял у входа, нераспакованный, с биркой из аэропорта на ручке.
— Твоя мать может заходить к сыну в гости сколько угодно, — спокойно сказала Юлия. — Но не здесь.
Она подошла к чемодану Сергея, выдвинула телескопическую ручку и подкатила его к самой двери. Колесики глухо проворчали по ламинату.
— В смысле? — Сергей растерянно моргнул. Весь его боевой запал, подогреваемый перепиской с мамой, начал угасать, уступая место животному страху. Он вдруг осознал, что Юля не кричит. Она действует.
— В прямом, Сережа. Твой чемодан собран. Ты его даже не открывал. Это очень удобно. Не нужно тратить время на сборы.
— Ты меня выгоняешь? — его голос дрогнул, став тонким и жалким. — Из-за уборки? Юля, очнись! Мы же семья! Ну, перегнула мама палку, ну, сглупила. Но выгонять мужа на улицу в ночь…
— Это не из-за уборки, — Юлия открыла входную дверь. Холодный воздух с лестничной площадки ворвался в квартиру, смешиваясь с запахом хлорки. — Это из-за того, что ты стоял и смотрел, как я достаю свои вещи из помойки, и говорил мне про «визуальный шум». Ты не защитил мой дом. Ты привел в него варвара и аплодировал, пока он рушил мой мир.
— Она не варвар! Она моя мать! — взвизгнул Сергей, но уже попятился, видя, как Юля решительно выталкивает его чемодан на порог.
— Вот именно. Она твоя мать. А ты — её сын. Вы идеальная пара. У вас одинаковые понятия о порядке, об уюте, о том, что можно выбрасывать, а что нет. Вам будет очень хорошо вместе.
Юлия взяла с полки куртку Сергея и швырнула её ему в лицо. Он рефлекторно поймал её, прижимая к груди.
— Уходи, — сказала она тихо.
— Я никуда не пойду! — Сергей попытался упереться рукой в косяк. — Я здесь прописан! Я имею право! Я вызову полицию!
— Вызывай, — кивнула Юля. — А пока они едут, ты будешь сидеть на лестнице. Потому что в этой квартире для тебя места больше нет. Здесь теперь слишком стерильно для такого мусора, как наши отношения.
Она сделала шаг вперед, наступая на него своей решимостью, своей холодной правотой. Сергей, сам того не желая, отступил назад, на бетонный пол подъезда. Он всё ещё не верил. Он думал, что сейчас она одумается, заплачет, начнет бить посуду — сделает хоть что-то человеческое, женское, истеричное.
Но перед ним стоял чужой человек.
— Езжай к маме, Сережа, — отрезала она, глядя на него сверху вниз. — И живи в её идеальном порядке. Там нет визуального шума. Там нет книг, нет статуэток, нет ничего лишнего. И меня там тоже нет.
— Ты пожалеешь! — крикнул он, чувствуя, как унижение жжет щеки. — Ты приползешь! Ты одна не справишься! Кому ты нужна со своим характером?
— Чемодан не забудь, — ответила Юлия.
Она потянула дверь на себя.
— Юля! — Сергей бросился вперед, пытаясь вставить ногу в проем, но опоздал.
Тяжелая металлическая дверь захлопнулась перед его носом.
Щелк.
Звук поворачиваемого ключа прозвучал как выстрел в голову. Спустя секунду — второй оборот. Щелк.
Сергей остался стоять в полутемном подъезде. Рядом с ним был только серый чемодан и эхо его собственного крика, которое медленно умирало на лестничных пролетах. Он тупо смотрел на дверной глазок, ожидая, что он сейчас откроется, что это всё — глупая шутка.
Но за дверью было тихо. Ни шагов, ни рыданий, ни звука передвигаемой мебели. Абсолютная, мертвая тишина.
В кармане пиликнул телефон. Пришло новое сообщение от мамы: «Сынок, ну что она там? Успокоилась? Скажи ей, что я нашла на антресолях отличные шторы, завтра привезу, повесим вместо её старых тряпок».
Сергей сполз по стене, сел прямо на грязный пол рядом с чемоданом и уставился в экран. Света было мало, но достаточно, чтобы увидеть: с той стороны двери его больше никто не ждал. У него остались только шторы на антресолях и идеальный порядок, в котором ему теперь предстояло жить вечно…
