— Слушай, Ир, ты же всё равно дома сидишь, бездельничаешь. Разбери там на балконе, а то пройти уже нельзя.
Слова мужа ворвались в тишину комнаты, как тяжёлый булыжник в гладь спокойного озера. Ирина не сразу поняла, что они адресованы ей. Последние четыре дня она существовала в ином измерении, сотканном из шелеста книжных страниц, приглушённых диалогов иностранного сериала и густого, тягучего безвременья, которое бывает только в первую неделю долгожданного отпуска. Бархатный прямоугольник книги лежал на её коленях, тёплый и живой. Пальцы едва заметно поглаживали гладкую обложку. Это было не просто чтение — это был ритуал, медитация, способ отключиться от гула офисной суеты и бесконечного списка дел, которые год копились в её голове.
Стас стоял на пороге кухни, всё ещё в уличной куртке, бросив сумку с ноутбуком у ног. Его взгляд был прикован к застеклённой балконной двери, за которой виднелся настоящий памятник мужской прокрастинации. Гора картонных коробок с неизвестным содержимым, старые автомобильные диски, покрытые слоем въевшейся грязи, какие-то канистры и скелеты разобранной компьютерной техники. Этот хлам складировался там почти два года, постепенно превращая балкон из места для утреннего кофе в непроходимый склад, о который все старались не думать. До сегодняшнего дня.
Ирина медленно оторвала взгляд от строки, на которой остановилась.
— Там твои коробки и старые запчасти. Почему я должна их разбирать?
Она сказала это без вызова, просто констатируя факт. В её голосе не было ни капли раздражения, лишь лёгкое недоумение, как если бы её попросили перевести текст с древнешумерского. Это была его территория, его вещи, его отложенные на «потом» дела. Её отпуск казался совершенно неподходящим временем для археологических раскопок в его прошлом.
Стас стянул с себя куртку, бросил её на стул и прошёл к холодильнику. Он дёрнул дверцу с такой силой, что зазвенели бутылки на полке. Его молчание было тяжёлым, оно впитывало в себя кислород на кухне. Наконец, он с шумом захлопнул холодильник, так ничего и не взяв, и резко развернулся к ней. Его лицо исказила гримаса усталого, праведного гнева.
— А что ты ещё делаешь, кроме просмотров своих тупых сериалов? Думаешь, отпуск тебе дан, чтобы ты ничего по дому не делала, а только отдыхала? Наивная!
Вот оно. Слово «наивная», произнесённое с таким презрительным снисхождением, стало тем самым детонатором. Оно обесценило всё: её год напряжённой работы, её право на отдых, её маленькие радости. Её драгоценное, выстраданное ничегонеделание было названо глупым и наивным.
Ирина не вздрогнула. Она не повысила голос. Она сделала то, чего он ожидал меньше всего. Она медленно, почти торжественно, свела страницы книги вместе, аккуратно заложив уголок, чтобы не потерять место. Глухой хлопок бумаги прозвучал на удивление отчётливо. Она положила книгу на диван, сняла с колен плед и встала. Её движения были плавными и выверенными, в них не было и тени суеты. Она посмотрела ему прямо в глаза, и в её взгляде он не увидел ни обиды, ни злости. Там был холодный, ясный расчёт.
— Наивный здесь только ты, Стас. Если думаешь, что я буду в свой законный отпуск разгребать твой хлам, который ты не мог убрать два года.
Она сделала паузу, давая словам впитаться в воздух. Он уже открыл рот для новой порции гневных возражений, но она продолжила, и её голос стал твёрдым, как сталь.
— Так вот. С этой минуты мой отпуск не распространяется на всю домашнюю работу. Абсолютно на всю. Готовить, стирать и убирать я тоже не буду. Я буду только отдыхать. Ровно так, как ты и сказал. А ты, вернувшись с работы, можешь начинать. Хоть с балкона, хоть с грязной посуды в раковине. Приятного вечера.
Не дожидаясь ответа, она взяла со столика наушники, надела их, привычным жестом включила на ноутбуке сериал с того места, где остановилась, и снова устроилась на диване, укрывшись пледом. Она не отвернулась, не спряталась. Она просто вычеркнула его из своего мира, возведя между ними невидимую стену из собственного спокойствия и звука чужого языка в наушниках, оставив его одного, в полном недоумении, один на один с гудящим холодильником и внезапно возникшей реальностью, в которой его ужин больше не был гарантирован.
Утро встретило Стаса не привычным ароматом свежесваренного кофе, а густой, застоявшейся тишиной. Он прошёл на кухню, потирая заспанные глаза, и замер. В раковине громоздилась гора посуды со вчерашнего вечера: его тарелка, вилка, сковорода, в которой он впопыхах жарил себе яичницу. Кофемашина стояла тёмная и холодная. Рядом — пустая пачка из-под зёрен. Ирина сидела на том же самом месте на диване, укрытая пледом, и читала свою книгу. Она подняла на него глаза, и в её взгляде не было ни тени враждебности. Лишь спокойное, отстранённое наблюдение, словно он был не мужем, а частью интерьера.
— Отпуск продолжается, я смотрю? — его голос был хриплым ото сна и плохо скрываемого раздражения. — Кофемашину тоже в отпуск отправила?
— Кофемашина на месте, — ровным тоном ответила Ирина, не отрываясь от книги. — Просто её нужно помыть, залить воду и засыпать новый кофе. Это тоже домашняя работа.
Стас сжал зубы. Он дёрнул дверцу шкафчика, схватил растворимый кофе, налил в чашку воды из-под крана и сунул в микроволновку. Пока печь гудела, он открыл шкаф, где обычно стояли стопки выглаженных рубашек. Верхняя полка была пуста. Он с силой потянул на себя нижнюю, где лежала одежда, ждущая глажки. Огромный ком мятых тканей едва не вывалился ему на ноги. Он начал лихорадочно в нём рыться, вытаскивая одну рубашку за другой. Каждая была похожа на жеваную бумагу. Наконец, он нашёл одну, наименее мятую, и с отвращением встряхнул её.
Микроволновка пискнула. Стас вытащил чашку с мутной горячей жидкостью, сделал глоток и поморщился. Это было не похоже на кофе. Это была горькая, горячая насмешка. Он оделся, так и не сказав больше ни слова. Проходя мимо неё к выходу, он не удержался от ещё одной шпильки.
— Надеюсь, твой отдых проходит продуктивно.
Ирина даже не подняла головы. Лишь перевернула страницу.
Когда за ним закрылась дверь, она отложила книгу. Она не чувствовала ни триумфа, ни злорадства. Только странную, тяжёлую усталость и упрямую решимость идти до конца. Она обвела взглядом кухню. Крошки от хлеба, который Стас наспех жевал утром, рассыпались по столешнице. Брызги его «кофе» застыли на дверце микроволновки. Гора посуды в раковине, казалось, стала ещё выше. Она встала, прошла мимо всего этого, налила себе стакан воды и вернулась на диван. Беспорядок не вызывал в ней желания немедленно всё исправить. Он был чужим. Он был его. Это был видимый результат его отношения, и она больше не собиралась его скрывать.
Вечером Стас вернулся злой и голодный. Он рассчитывал, что за день она остынет, что её «бунт» сойдёт на нет под давлением привычки. Но квартира встретила его тем же утренним хаосом. Ирина сидела всё там же, в наушниках, и смотрела свой сериал. Запах ужина отсутствовал.
— И как, наотдыхалась? — процедил он, бросая сумку на пол. — Или в программе ещё пара сезонов?
Она сняла один наушник.
— Отдыхаю. У меня же отпуск.
Он прошёл к холодильнику, распахнул его и долго смотрел внутрь, словно надеясь, что готовая еда материализуется там силой его желания. Там стояли кастрюли с остатками еды трёхдневной давности, лежали овощи, сырое мясо. Ничего, что можно было бы просто положить на тарелку. Он с силой захлопнул дверцу. Его лицо побагровело.
— Понятно. Значит, я ещё и готовить себе должен после работы.
— Можешь заказать доставку, — безразлично пожала плечами Ирина и снова надела наушник.
Это было последней каплей. Он не стал заказывать. Из чистого упрямства он решил действовать. Он вытащил сковороду, шлёпнул её на плиту, плеснул масла с такой силой, что оно разлетелось по всей варочной панели. Достал из холодильника яйца. Первое он разбил так неловко, что половина скорлупы ухнула на сковородку. Он начал вылавливать её вилкой, чертыхаясь сквозь зубы. Второе яйцо треснуло прямо в его руке. Желток потёк по пальцам, капая на чистый пол. В кухне запахло горелым маслом и его бессильной, кипящей яростью. А она сидела всего в нескольких метрах от него, в своём чистом коконе из пледа и сериала, и не обращала на этот цирк ни малейшего внимания.
— Ты собираешься в этой грязи жить до конца своего отпуска?
Стас вернулся с работы на третий день. Он не пытался начать разговор с приветствия или вопроса о её дне. Он просто констатировал факт, обводя взглядом поле боя, в которое превращалась их квартира. На кухонном столе застыли липкие разводы от пролитого сока, на полу виднелись крошки, а гора немытой посуды в раковине приобрела монументальные очертания. Он понял, что стратегия игнорирования провалилась. Её молчаливое упрямство было прочнее его нервов. Значит, нужно было менять тактику. Если её нельзя было заставить работать, можно было сделать её отдых невыносимым.
Ирина оторвалась от книги, посмотрела на него, потом на окружающий беспорядок, и снова на него.
— Я здесь только отдыхаю. Живёшь в этом ты.
Она произнесла это так спокойно, будто комментировала прогноз погоды. Это хладнокровие бесило его больше, чем крики или ссоры. Он не стал продолжать словесную дуэль. Вместо этого он с грохотом поставил на пол тяжёлый ящик для инструментов, который притащил с балкона. Металлический лязг заставил Ирину слегка вздрогнуть.
— Что это? — спросила она, когда он открыл ящик и по комнате разнёсся запах машинного масла и застарелого металла.
— Отвертки надо перебрать. Давно собирался, — ответил он, вываливая на ковёр ржавые плоскогубцы, гаечные ключи и россыпь каких-то винтиков.
Он сел на пол прямо посреди гостиной, между диваном и телевизором, и принялся за работу. Его «переборка» состояла в том, что он брал один инструмент за другим и с силой бросал их в опустевший ящик. Каждый бросок сопровождался оглушительным металлическим грохотом, который эхом отдавался в ушах. Это была продуманная, целенаправленная акустическая атака, призванная разрушить её тишину.
Ирина несколько минут терпела. Затем, не сказав ни слова, она просто увеличила громкость в наушниках. Теперь звуки сериала полностью заглушали его бряцание оружием. Она снова погрузилась в свой мир, оставив его одного наедине со своим шумом. Стас увидел это. Он видел, как она отрешённо улыбнулась какой-то сцене на экране, и понял, что его план не сработал. Он проиграл этот раунд.
Тогда он перешёл к следующему этапу. Он встал, прошёл на кухню и вернулся с открытой пачкой солёных крекеров. Снова усевшись на пол, он принялся их есть. Он делал это нарочито небрежно, громко хрустя, стряхивая крошки прямо на ковёр. Несколько штук он «случайно» уронил на диван, совсем рядом с ней. Мелкие, жирные частички усеяли обивку и плед. Это было уже не просто создание беспорядка. Это было вторжение. Загрязнение её личного, чистого пространства, её маленькой крепости, которую она устроила на диване.
Она почувствовала, как крошки впиваются в ткань пледа. Она видела их боковым зрением. Она ощущала запах дешёвого ароматизатора от крекеров. Но она не пошевелилась. Она досмотрела серию до конца. Когда по экрану поползли финальные титры, она нажала на паузу, аккуратно сняла наушники и медленно, не глядя на него, начала собирать свои вещи. Сначала книгу. Затем ноутбук. Она бережно свернула плед, стараясь, чтобы крошки не рассыпались по всему дивану, и встала.
— Ты куда? — спросил он с плохо скрытым торжеством в голосе. Он был уверен, что она сломалась.
— Отдыхать, — спокойно ответила Ирина.
Она прошла в спальню. Он услышал, как щёлкнул замок. Не громкий хлопок, а тихий, уверенный щелчок. Она не сбежала. Она просто сменила дислокацию, оставив его одного в захваченной им гостиной. Стас остался сидеть на полу, окружённый ржавым железом, крошками и растущим чувством собственного бессилия. Он завоевал территорию, но враг просто отступил на заранее подготовленные позиции, не понеся никаких потерь и продемонстрировав полное презрение к его жалкой победе. И в этой звенящей тишине он понял, что простые диверсии не сработают. Нужно было бить по самому дорогому.
Наступил седьмой день. Последний день отпуска Ирины. Стас проснулся в пустой и грязной гостиной. Он спал здесь один с тех пор, как Ирина перебралась в спальню со своей книгой, превратив комнату в свой последний бастион. Вид запустения ударил по нему с новой силой. Разбросанные по ковру инструменты, крошки, пустые чашки на полу — всё это было памятником его проигранной войны. Он проиграл не ей, а её ледяному спокойствию, её способности существовать рядом и одновременно быть бесконечно далеко. Он не смог сломать её, не смог заставить её реагировать. Он остался один на один с беспорядком, который сам же и создал, и это унижение было кислым на языке.
Ирина вышла из спальни. Она была уже одета, в руке держала свою книгу. На её лице было выражение тихого удовлетворения. Она победила. Она отстояла своё право на отдых, и сегодня был последний, триумфальный день её независимости. Она прошла на кухню, чтобы налить себе стакан воды, и именно в этот момент Стас увидел книгу. Она лежала на кухонном столе, пока Ирина пила воду. Эта книга. Прямоугольник в гладкой обложке. Её оружие, её щит, её безмолвный союзник. Все эти дни она была для него не просто предметом, а символом её отчуждения, её презрения к нему. Пока он барахтался в грязи и бытовых проблемах, она уходила в этот выдуманный мир, и это делало его беспомощным. И внезапно он понял, что нужно делать. Если нельзя победить воина, нужно осквернить его знамя.
Он молча подошёл к столу, взял книгу. Ирина обернулась, её взгляд стал настороженным. В его движениях было что-то новое — не злость, а холодная, мрачная решимость.
— Что ты делаешь? Отдай.
Он не ответил. Он развернулся и пошёл к балконной двери. Той самой двери, с которой всё началось. Он открыл её, и в квартиру ворвался запах пыли и прогретого солнцем пластика. Ирина пошла за ним, останавливаясь на пороге. Она смотрела, как он протискивается мимо коробок к старым автомобильным дискам, сложенным в углу. Они были покрыты толстым слоем чёрной тормозной пыли и застывшими каплями масла.
А потом он начал. Он открыл её книгу наугад, где-то в середине, и с силой провёл белоснежной страницей по самому грязному диску. Бумага мгновенно пропиталась жирной, чёрной грязью, оставив на металле чистую полосу. Он перевернул страницу. И снова провёл ею по грязной поверхности. Он не рвал её. Он методично, страницу за страницей, превращал её сокровище, её мир, в грязную, промасленную ветошь. Он делал это молча, с сосредоточенным лицом хирурга, проводящего грязную операцию. Он вытирал её книгой свой хлам. Он втирал свой двухлетний беспорядок в каждую её строчку.
Ирина стояла и смотрела. Она не кричала. Не бросилась отнимать. Она просто смотрела, и что-то в её лице окаменело. Словно внутри неё медленно гас свет. Это было не просто уничтожение вещи. Это был акт абсолютного, предельного унижения. Он показывал ей, что её мир, её покой, её чистота — ничто по сравнению с его грязью, и он в любой момент может взять и вымазать одно об другое.
Когда он закончил, в его руках была уже не книга, а бесформенный, склизкий комок промасленной бумаги. Он вернулся в комнату, подошёл к ней и, не говоря ни слова, бросил это ей под ноги. Изуродованная книга шлёпнулась на чистый паркет.
— Вот, — его голос был тихим и хриплым. — Теперь можешь начинать уборку. С этой книги.
Он думал, что она заплачет. Или закричит. Или ударит его. Но она лишь медленно опустила взгляд на то, что лежало на полу. Потом подняла глаза на него. Её лицо было совершенно спокойным, но глаза стали чужими. В них не было больше ни гнева, ни обиды. Только пустота. Холодная, выжженная дотла пустота.
— Ты прав, — сказала она так же тихо. — Отпуск закончился.
Она сделала паузу, обводя взглядом их квартиру, останки своей книги.
— И всё остальное тоже.
Она развернулась, взяла с вешалки в прихожей свою сумочку, проверила в ней ключи и телефон, и пошла к выходу. Она не обернулась. Не сказала больше ни слова. Дверной замок тихо щёлкнул.
Стас остался стоять один посреди гостиной. Он победил. Он сломал её спокойствие, уничтожил её символ. Он был королём в своём замке, заваленном грязью и ржавым железом. И в оглушительной тишине своей победы он впервые понял, что остался в этом замке совершенно один…
