— Кирилл, ты не представляешь! Просто не представляешь! — Алла впорхнула в квартиру, словно на крыльях, едва успев скинуть элегантные, но уже порядком надоевшие за день туфли на шпильке. Щеки её горели здоровым румянцем, а глаза, обычно чуть усталые после рабочего дня, сегодня сияли каким-то особенным, ликующим светом. Она бросила сумочку на комод в прихожей и, не удержавшись, сделала несколько танцевальных па в сторону кухни. Сегодняшний день определённо стоил того, чтобы отметить его маленьким праздником.
Кирилл, её муж, полулежал на диване в гостиной, лениво щелкая пультом телевизора. Он оторвал взгляд от мелькающих на экране кадров какого-то боевика лишь тогда, когда Алла, напевая под нос незатейливую мелодию, появилась в дверном проёме.
— Что там стряслось? Премию дали за перевыполнение плана по улыбкам клиентам? — он усмехнулся, не меняя позы. В его голосе не было ни особого интереса, ни тепла, лишь привычная, чуть снисходительная интонация, которую Алла в последнее время замечала всё чаще, но старательно гнала от себя неприятные мысли.
— Лучше, Кирилл, намного лучше! — она подошла к нему, её лицо светилось неподдельной радостью. — Мне зарплату повысили! Представляешь? Наконец-то! Теперь мы сможем…
Она хотела сказать, что теперь они смогут быстрее собрать на первоначальный взнос по ипотеке, о которой они так много говорили, о маленькой, но своей квартире, где не будет вечно недовольной соседки снизу и где можно будет завести собаку, о которой Алла мечтала с детства. Она уже видела, как они вместе выбирают обои, как спорят из-за цвета дивана, как потом, уставшие, но счастливые, пьют чай на своей собственной кухне.
Но Кирилл не дал ей договорить. Его лицо вдруг оживилось, но совсем не той радостью, какой ожидала Алла. В его глазах загорелся чисто практический, потребительский интерес.
— О, отлично! — он даже приподнялся на локте. — Значит, теперь сможем мне новые чехлы на машину купить! Те, помнишь, кожаные, с перфорацией, которые я тебе показывал? Старые совсем никуда не годятся, стыдно людей возить. А то я уже думал, придётся ещё полгода копить.
Алла замерла. Словно кто-то резко выключил внутри неё яркую лампочку. Радостное предвкушение схлынуло, оставив после себя горьковатый привкус разочарования. Чехлы. Он думал о чехлах. В тот момент, когда она говорила о событии, которое, как ей казалось, должно было стать общей радостью, шагом к их общей мечте, он думал о чехлах для своей машины. Машины, на бензин для которой и мелкий ремонт чаще всего давала деньги она.
— Кирилл, — она постаралась, чтобы её голос звучал спокойно, хотя внутри уже поднималась волна раздражения. — Я думала, мы эти деньги… ну, ты же сам говорил, что нам нужно поднакопить на первоначальный взнос. Это же важнее сейчас, правда?
Она пошла на кухню, чтобы как-то скрыть своё внезапно испортившееся настроение. Достала из холодильника куриное филе, овощи – она действительно планировала приготовить что-то особенное, праздничное. Теперь же руки двигались как-то неуверенно, механически.
Муж нахмурился, его лицо снова приняло недовольное выражение, которое так часто появлялось на нём, когда что-то шло не по его плану. Он поднялся с дивана и пошёл следом за ней на кухню, нависая над ней, пока она мыла овощи.
— Ну вот, опять начинается, — протянул он капризным тоном, в котором слышались нотки обиженного ребёнка. — Тебе повысили зарплату, а ты уже жмёшься. Что, жалко для мужа какую-то мелочь купить? Я же не прошу звезду с неба. Это же для нашего общего комфорта, между прочим. Чтобы машина выглядела прилично.
Алла с силой сжала в руке нож, которым собиралась резать перец. «Мелочь». «Для нашего общего комфорта». Она глубоко вздохнула, пытаясь унять подступающий гнев. Она ведь и так постоянно закрывала его «мелкие хотелки», которые порой выливались в весьма ощутимые для её бюджета суммы. То ему нужны были новые дорогие наушники, потому что старые «уже не тот звук выдают», то срочно требовалось обновить игровую приставку, то он вдруг решал, что ему необходим новый брендовый рюкзак, потому что старый «недостаточно стильный». И каждый раз это сопровождалось нытьём, упрёками в её «непонимании» и «чёрствости».
— Кирилл, дело не в том, что мне жалко, — она повернулась к нему, стараясь смотреть прямо в глаза. — Дело в приоритетах. Чехлы – это действительно не самое необходимое сейчас. У нас есть более важные цели. Ты же сам это понимаешь.
Её голос звучал твёрже, чем она ожидала. Праздничное настроение окончательно улетучилось. Запах готовящейся еды, который ещё полчаса назад казался ей таким аппетитным и обещающим уютный вечер, теперь почему-то вызывал лишь глухое раздражение. Она снова отвернулась к разделочной доске, давая понять, что не намерена продолжать этот бессмысленный спор. Но Кирилл, похоже, не собирался так легко сдаваться. Он опёрся о кухонный стол, скрестив руки на груди, и его взгляд стал колючим. Предчувствие скандала, такого знакомого и изматывающего, повисло в воздухе кухни, смешиваясь с ароматами специй. Ужин, который должен был стать праздничным, обещал быть очень, очень долгим.
Ужин проходил в атмосфере, густой, как перестоявший кисель. Вилки негромко постукивали о тарелки, но этот звук лишь подчёркивал давящую тишину, нарушаемую лишь редкими, натянутыми репликами. Алла старалась есть медленно, сосредоточившись на вкусе еды, которую она, несмотря ни на что, приготовила с душой. Курица получилась нежной, овощи – в меру хрустящими, но радости от этого не было никакой. Каждый кусок застревал в горле.
Кирилл же, напротив, ел быстро, почти небрежно, словно делая одолжение. Он то и дело бросал на Аллу короткие, испытующе-недовольные взгляды, от которых у неё по спине пробегал неприятный холодок. Он явно ждал, что она «одумается», сдастся, как это бывало уже не раз, и сама предложит компромисс, который, по сути, будет полной его победой.
— Вкусно, конечно, — наконец процедил он, отодвигая от себя почти пустую тарелку. — Постаралась. Только вот настроение всё равно не праздничное. Как-то всё… обыденно.
Алла подняла на него глаза. Её губы были плотно сжаты.
— А каким оно должно быть, Кирилл? Феерическим? С фанфарами и салютом в честь твоих будущих чехлов?
Он поморщился, как от кислого.
— Ну вот, опять ты за своё. Я же не о чехлах сейчас. Я о твоём отношении. Вместо того чтобы порадоваться вместе, ты сразу начинаешь считать всё и выставлять меня каким-то транжирой. А я, между прочим, тоже думаю о нашем будущем. Хорошая, ухоженная машина – это тоже часть имиджа, понимаешь? Это показывает наш статус.
«Наш статус?» — мысленно усмехнулась Алла. Его статус, который обеспечивался в основном её деньгами. Машина, купленная с её существенным вкладом, потому что его «накоплений» едва хватило бы на комплект зимней резины. И теперь он рассуждает об имидже, который она должна оплачивать из своего кармана.
— Кирилл, давай не будем об этом, пожалуйста, — она попыталась сменить тему, хотя понимала, что это бесполезно. — Лучше расскажи, как твой день прошёл? Что-то новое по поводу той «перспективной идеи с IT-стартапом», о которой ты говорил?
Он отмахнулся, словно от назойливой мухи.
— Да что там рассказывать… Всё в процессе. Там нужны первоначальные вложения, чтобы всё сдвинулось с мёртвой точки. Инвесторы сейчас осторожные, понимаешь ли. А без хорошей презентации, без… ну, ты понимаешь, без определённого антуража, на них впечатления не произведёшь. Те же чехлы, кстати, могли бы сыграть свою роль. Представь, я еду на встречу с потенциальным партнёром…
Терпение Аллы, и так державшееся на последнем волоске, с громким треском лопнуло. Она резко положила свою вилку на тарелку, звук удара металла о керамику неприятно резанул по ушам.
— Хватит, Кирилл! Просто хватит! — её голос, до этого сдерживаемый, обрёл силу и зазвенел от накопившегося негодования. — Какие инвесторы? Какой антураж? Ты уже третий год «ищешь себя»! Третий год кормишь меня завтраками про «перспективные проекты», которые лопаются, не успев начаться! А я, между прочим, всё это время вкалываю на двух работах, чтобы мы не просто сводили концы с концами, а жили более-менее нормально! Чтобы ты мог спокойно «искать себя», не думая о том, где взять деньги на еду или оплату квартиры!
Она встала из-за стола, её лицо пылало. Слова, которые она так долго держала в себе, рвались наружу неудержимым потоком.
— Я закрываю твои мелкие «хотелки», твои внезапные «необходимые» покупки, твои долги, о которых ты вспоминаешь, только когда кредиторы начинают названивать! Я устала быть твоим личным банкоматом и спонсором твоих несбыточных мечтаний! И после всего этого ты смеешь упрекать меня в том, что я «жмусь» на какие-то несчастные чехлы?! Тебе повысили зарплату, кричишь ты. Да, мне! Мне повысили! Потому что я работаю, а не витаю в облаках!
— Я не витаю в облаках! Сейчас я просто прошу тебя помочь мне! Ты же больше зарабатываешь! Что тебе стоит?
— А кто тебе запрещает зарабатывать как я, милый мой? Или ты хочешь быть альфонсом, который живёт за счёт жен?!
— Аль… Перестань…
— И ещё указывает, на что ей тратить её же деньги?! — закончила она.
Последние слова она почти выкрикнула, и в наступившей после этого тишине они прозвучали особенно оглушительно. Кирилл побагровел. Его глаза сузились, а желваки заходили на скулах. Он явно не ожидал такого отпора, такой откровенной и беспощадной оценки своей персоны.
— Ты… ты что себе позволяешь?! — прошипел он, медленно поднимаясь из-за стола. Его голос был низким и угрожающим. — Ты вообще понимаешь, с кем разговариваешь? Я мужчина в этом доме! Я глава семьи!
Алла горько усмехнулась, в её глазах не было ни страха, ни раскаяния – только холодная, презрительная ярость.
— Мужчина? Глава семьи, который не в состоянии купить себе чехлы на машину, не выклянчив денег у жены? Который даже не пытается найти нормальную, стабильную работу, предпочитая жить за её счёт? Хватит, Кирилл. С этого дня твои «хотелки» – это исключительно твои проблемы. Хочешь чехлы – зарабатывай. Хочешь «антураж для инвесторов» – зарабатывай. У меня больше нет ни сил, ни желания оплачивать твою красивую жизнь и твои бесконечные поиски себя.
Она резко отвернулась к раковине, схватила первую попавшуюся тарелку и с силой открыла кран, пустив струю холодной воды. Грохот посуды и шум воды были призваны заглушить бурю, бушевавшую у неё в душе, и одновременно показать ему, что для неё этот разговор окончен. Кирилл остался стоять посреди кухни, сжимая кулаки, его лицо исказилось от бессильной злобы. Он не привык к такому обращению, не привык, что его желания и его «авторитет» могут быть так грубо и открыто оспорены. Праздничный ужин окончательно превратился в поле боя, и перемирия на нём не предвиделось.
Атмосферу в квартире, на протяжении следующих нескольких дней, можно было без преувеличения резать ножом. Кирилл передвигался по комнатам мрачнее грозовой тучи, его недовольство проявлялось в демонстративно громком хлопанье дверцами шкафов, в тяжелых, полных вселенской скорби вздохах, в предметах, которые он «случайно» ронял с таким грохотом, будто весь мир ополчился против него и был виноват во всех его немыслимых неудачах. С Аллой он почти не разговаривал, а если и снисходил до реплики, то она сочилась скрытым укором или откровенной, ядовитой язвительностью. «Ты сегодня не будешь ужинать? Ах, ну да, я же теперь, видимо, должен сам о себе проявлять заботу, даже если после твоего вчерашнего несправедливого разноса у меня совершенно пропал аппетит».
Алла на эти мелкие, но болезненные уколы старалась не реагировать, лишь плотнее сжимала губы и продолжала заниматься своими делами, словно воздвигнув вокруг себя высокую, непроницаемую стену из холодного безразличия. То самое праздничное настроение, искрящееся радостью от повышения зарплаты, давно и бесследно испарилось, оставив после себя лишь въевшуюся усталость и глухую, ноющую боль где-то в самой глубине души. Она отчётливо понимала, что в их отношениях был перейдён некий невидимый рубикон, и пути назад, к прежней, пусть и далёкой от идеала, но такой привычной и понятной жизни, уже не существовало.
Вечером третьего дня, когда Алла, измотанная после напряжённого рабочего дня, методично разбирала сумку с продуктами на кухне, раскладывая их по полкам холодильника, Кирилл вошёл с видом человека, несущего на своих плечах всю тяжесть мира, с выражением оскорблённой невинности на лице. Он несколько раз картинно прошёлся взад-вперёд по кухне, словно тщательно подбирая слова или собираясь с духом для важного заявления, и наконец остановился, картинно прислонившись к дверному косяку.
— Ал, нам… нам определённо нужно серьёзно поговорить, — начал он неожиданно миролюбивым, даже каким-то подозрительно вкрадчивым тоном, который моментально её насторожил. Это была явная, грубоватая смена тактики. После провала прямой агрессии он, видимо, решил попробовать взять её измором или разжалобить.
— Я внимательно тебя слушаю, Кирилл, — ответила она, намеренно не поворачиваясь, продолжая своё занятие – раскладывать овощи по ящикам холодильника. Её голос был абсолютно ровным, лишённым каких-либо видимых эмоций, что, казалось, ещё больше выводило его из себя.
— Ты пойми, я ведь тогда… я не со зла, правда… ну, про эти несчастные чехлы, — он сделал выразительную паузу, очевидно, ожидая её реакции, какого-то знака, что лёд тронулся. Но Алла продолжала молчать, её спина оставалась такой же прямой и непреклонной. — Просто… мне так хотелось как-то вместе порадоваться, чтобы и мне хоть что-то приятное перепало от твоей неожиданной удачи, понимаешь? — Он снова замолчал, вглядываясь в её неподвижный силуэт. — И потом, ты так резко, так… жестоко… «Альфонс»… Это было очень, очень обидно, Аль. Ты же прекрасно знаешь, я совершенно не такой. Я действительно очень стараюсь, я постоянно ищу варианты, новые возможности. Просто сейчас такой период в жизни… ну, очень сложный.
Алла медленно, подчёркнуто медленно, закрыла дверцу холодильника и наконец повернулась к нему. Она обвела его долгим, внимательным, изучающим взглядом, словно видела его в самый первый раз или пыталась разглядеть за знакомыми чертами что-то новое, доселе неизвестное. В его глазах плескалась тщательно и неумело разыгранная обида, смешанная с плохо скрываемой, заискивающей надеждой.
— Период, Кирилл? — тихо, почти шёпотом, переспросила она, и в этой тишине слышалась скрытая угроза. — Этот твой так называемый «сложный период» длится уже, если мне не изменяет память, почти три долгих года. Три года я практически ежедневно слышу от тебя про «поиски подходящих вариантов», про какие-то «невероятно перспективные идеи», которые так и остаются всего лишь пустыми идеями, словами, брошенными на ветер. А тем временем, пока ты находишься в этом своём «творческом поиске», я, между прочим, вкалываю, как проклятая, на двух работах, чтобы этот твой затянувшийся «сложный период» не закончился для нас обоих где-нибудь под мостом, в картонной коробке.
— Ну зачем ты всё время так утрируешь? Зачем сгущаешь краски? — он страдальчески поморщился, словно от внезапно прихватившей его зубной боли. — Я же не сижу сутками сложа руки, как ты пытаешься это представить! Вот, например, буквально на днях у меня появилась одна действительно стоящая, просто гениальная мысль. Помнишь, я как-то рассказывал тебе про криптовалюты? Так вот, сейчас самое идеальное время, чтобы войти в этот рынок, пока курс не взлетел до самых небес. Мне тут один очень знающий, очень сведущий человек…
Алла едва заметно, почти неуловимо усмехнулась, но усмешка эта была холодной, как арктический лёд, и совершенно лишённой даже намёка на какое-либо веселье.
— Криптовалюты? Кирилл, ты это сейчас серьёзно мне предлагаешь? После того, как ты уже один раз «удачно вложился» в «супер-прибыльные и абсолютно надёжные» акции той сомнительной конторы, которая буквально через месяц бесследно исчезла вместе со всеми деньгами наивных вкладчиков, включая, разумеется, и твои, которые я тебе тогда, скрепя сердце, дала, в очередной раз поверив в твою «беспроигрышную золотую жилу»? Или, может быть, ты забыл про ту свою «гениальную» бизнес-идею с вендинговыми аппаратами, которые простояли мёртвым грузом почти полгода, принося одни сплошные убытки и разочарования, пока я, не выдержав, не настояла их срочно продать хоть за какие-то бесценок, чтобы хоть как-то минимизировать наши финансовые потери?
Каждое её слово, произнесённое спокойным, почти монотонным голосом, было как точный удар опытного боксёра – било точно в цель, безжалостно напоминая ему о целой череде его громких финансовых провалов, которые она до сих пор молча и терпеливо покрывала из своего собственного кармана. Лицо Кирилла начало постепенно менять цвет, переходя от показной, театральной печали к плохо скрываемому, закипающему раздражению.
— Это были досадные ошибки, я совершенно не спорю! — он не выдержал и заметно повысил голос. — Но кто из нас не ошибается, скажи мне? Зато сейчас я абсолютно всё просчитал до мелочей! Это совершенно другое дело, поверь! Тут минимальные, практически нулевые риски и просто огромный, невероятный потенциал для роста! Мне нужно-то для старта всего ничего, буквально какая-то смешная сумма…
— Нет, Кирилл, — жёстко, как удар хлыста, отрезала Алла, и её голос в этот момент обрёл звенящую стальную твёрдость. — Никаких «всего ничего». Ни на твои сомнительные криптовалюты, ни на очередные «супер-перспективные проекты», ни, уж тем более, на чехлы для твоей машины. Моя позиция не изменилась ни на йоту. Ты хотел услышать это от меня ещё раз? Ты это услышал. Если тебе так остро нужны деньги – пожалуйста, иди и заработай их. Точно так же, как это ежедневно делаю я. Точно так же, как это делают все нормальные, взрослые, ответственные люди, которые действительно хотят чего-то добиться в этой жизни, а не предпочитают удобно сидеть на шее у другого человека, свесив ножки.
Он смотрел на неё несколько долгих, напряжённых секунд, и в его потемневшем взгляде показная обида и растерянность отчаянно боролись с нарастающей, клокочущей злостью. Он отчётливо понял, что его новая, тщательно продуманная тактика – вкрадчивость и отчаянная попытка сыграть на её возможном чувстве вины – провалилась с таким же оглушительным треском, как и предыдущая, откровенно агрессивная. Он ожидал от неё чего угодно: потока горьких слёз, новых упрёков, бурной истерики, но только не этого холодного, абсолютно спокойного и непоколебимого отказа.
— Значит, вот так, да? — наконец процедил он сквозь плотно сжатые зубы, и в его голосе уже не было ни заискивающих ноток, ни показной обиды, только голая, неприкрытая, клокочущая ярость. Он сделал шаг к ней, его кулаки непроизвольно сжались так, что побелели костяшки. — Вот так ты решила поставить крест на всём, что у нас было? Из-за каких-то паршивых денег, которые тебе случайно подкинули? Ты действительно готова променять наши отношения, нашу семью, на возможность единолично распоряжаться своей зарплатой?
Алла смотрела на него без тени страха, её взгляд был холодным и оценивающим, как у хирурга, рассматривающего безнадёжно запущенный случай. Вся её поза выражала предельную усталость и давно принятое, выстраданное решение.
— О каких «наших отношениях», Кирилл, ты сейчас говоришь? — её голос был ровным, но в нём звенела сталь. — О тех, где один беззастенчиво пользуется другим, считая это нормой? О той «семье», где один тянет лямку за двоих, а второй лишь генерирует бесконечные «гениальные идеи», которые неизменно заканчиваются пшиком и новыми долгами? Ты говоришь о деньгах, как будто они – корень зла. Но зло, Кирилл, не в деньгах. Зло в твоём отношении к ним, в твоём патологическом нежелании брать на себя ответственность, в твоём инфантилизме, который ты столько лет успешно маскировал под «творческий поиск».
Он отшатнулся, словно от пощёчины. Каждое её слово, произнесённое с ледяным спокойствием, било наотмашь, разрушая остатки его самооценки и привычного мироощущения.
— Ты… ты просто не ценишь меня! — выкрикнул он, его лицо исказилось от гнева и обиды. — Ты никогда не ценила! Тебе всегда было важнее твоё «я», твоя карьера, твои амбиции! А я? Я был для тебя просто удобным приложением, которое можно скинуть со счетов, как только оно перестало быть достаточно комфортным! Ты хочешь меня унизить, растоптать, доказать своё превосходство, потому что тебе повысили зарплату!
— Унизить? — Алла горько усмехнулась. — Кирилл, ты унижаешь себя сам, каждый день, каждым своим поступком, каждым своим требованием. Ты говоришь, что я тебя не ценю? А за что мне тебя ценить? За то, что ты превратил нашу жизнь в бесконечное ожидание чуда, которое так и не происходит? За то, что ты даже не пытаешься найти нормальную работу, прикрываясь мифическими «проектами»? За то, что любое моё достижение ты воспринимаешь исключительно как возможность удовлетворить свои очередные «хотелки»? Ты даже не удосужился искренне порадоваться за меня, когда я пришла с новостью о повышении. Твоей первой мыслью были чехлы! ЧЕХЛЫ, Кирилл!
Её голос повысился на последнем слове, но это был не крик истерики, а холодный выплеск накопившегося презрения. Она сделала шаг ему навстречу, и он невольно отступил.
— Ты обвиняешь меня в том, что я хочу распоряжаться своими деньгами? Да, хочу! Потому что это МОИ деньги, заработанные МОИМ трудом! И я больше не намерена спонсировать твою праздную жизнь и твою неспособность повзрослеть! Ты так долго твердил, что ты «мужчина в этом доме», «глава семьи». Так вот, «глава семьи», будь добр, начни соответствовать этому гордому званию. Обеспечь себя сам. Купи себе сам эти несчастные чехлы, раз они для тебя так важны. Докажи хоть раз, не на словах, а на деле, что ты чего-то стоишь без моей финансовой поддержки.
Кирилл стоял, тяжело дыша, его лицо было багровым. Он открывал рот, пытаясь что-то возразить, найти какие-то слова, которые могли бы переломить ситуацию, вернуть ему утраченные позиции, но ничего не приходило на ум. Все его обычные манипуляции, уловки, обвинения разбивались о стену её холодной, непробиваемой решимости. Он вдруг с ужасающей ясностью осознал, что это конец. Не просто очередной скандал, после которого можно будет отлежаться, а потом как-нибудь всё уладить. Это была точка невозврата.
— Так значит… это всё? — выдавил он наконец, и в его голосе прозвучало отчаяние, смешанное с бессильной злобой. — Ты просто вышвыриваешь меня из своей жизни, как ненужную вещь?
— Вышвыриваю? — Алла покачала головой. — Нет, Кирилл. Я просто перестаю тащить тебя на себе. Ты волен жить так, как считаешь нужным. Но за свой счёт. И если тебя не устраивает такое положение дел в этом доме, где женщина зарабатывает, а мужчина ожидает, что его будут содержать, то дверь всегда открыта. Ищи место, где твои «таланты» оценят по достоинству и будут готовы за них платить. А здесь… здесь лавочка закрыта. Окончательно.
Она повернулась к нему спиной, давая понять, что разговор действительно окончен, и больше ей нечего ему сказать. Вся её фигура выражала незыблемую, ледяную решимость. Кирилл остался стоять посреди кухни, как побитая собака, оглушённый и раздавленный. Привычный, комфортный мир, где все его проблемы решались за чужой счёт, рухнул в одночасье. Праздничный ужин, начавшийся с искры её радости, закончился полным и безоговорочным крахом их отношений, пепелищем, на котором уже ничего не могло вырасти. Он был один на один со своей злостью, беспомощностью и горьким осознанием того, что его беззаботной жизни пришёл конец. А Алла, ощущая внутри не радость победы, а лишь мрачную, тяжёлую пустоту и усталость от многолетней борьбы, знала, что другого выхода у неё просто не было. Это был единственный способ перестать тонуть самой и перестать тянуть на дно того, кто отчаянно не хотел учиться плавать…
