Чайник засвистел так пронзительно, что у меня заложило уши. Я поспешно сняла его с плиты и достала с верхней полки две чашки — свою любимую, с облупившимся рисунком ромашек, и мамину, тёмно-синюю, подаренную ей на прошлый день рождения.
— Печенье будешь? — спросила я, выкладывая на тарелку остатки вчерашней выпечки.
Мама покачала головой и как-то странно поджала губы. Я сразу почувствовала: что-то не так. Она редко заходила просто поболтать, обычно у неё была какая-то цель. В прошлый раз — денег занять до пенсии, в позапрошлый — пожаловаться на соседку сверху.
— Оля, ты же знаешь, как у Саши сейчас всё плохо, — начала она, размешивая сахар в чашке. Ложечка позвякивала о фарфор чаще, чем нужно. — С Наташкой развёлся, с работы уволился… Совсем запутался мальчик.
Я почувствовала, как внутри всё сжалось. Опять Саша. Мой брат, старше меня на пять лет, вечная головная боль всей семьи.
— И что теперь? — спросила я, хотя уже догадывалась, к чему ведёт этот разговор.
— Ему негде жить, Оленька. А у тебя целых две комнаты, живёшь одна…
Мать говорила, а её взгляд блуждал по кухне — по моим новым занавескам в цветочек, по магнитам на холодильнике, по фоторамке с моим выпускным. Она избегала смотреть мне в глаза.
— Мама, нет.
— Ты даже не дослушала! — Она всплеснула руками, расплескав чай. — Я же не говорю, что навсегда. Месяц, от силы два, пока не встанет на ноги.
— Мы уже проходили это, — я старалась говорить спокойно, но голос предательски дрожал. — Помнишь, чем закончилось в прошлый раз?
— Люди меняются, Оля! — В её голосе появились нотки раздражения. — Ты своего брата совсем не поддерживаешь. Я не прошу тебя отдать ему квартиру. Просто освободи её на время.
Я непонимающе посмотрела на неё. В комнате вдруг стало очень тихо.
— То есть… ты хочешь, чтобы я съехала?
— У тебя есть деньги, снимешь что-нибудь, — пожала плечами мать. — А Саше сейчас деваться некуда. Ну не к себе же мне его брать, у меня комната одна.
Я смотрела на неё и не могла поверить в происходящее. Моя собственная мать просила меня уйти из квартиры, которую я выплачивала пять лет, отказывая себе во всём, чтобы её сын-алкоголик мог там пожить.
— Мама, это мой дом, — тихо сказала я.
— Да какой это дом! — фыркнула она. — Дом — это где семья! А ты тут одна кукуешь. Лучше бы замуж вышла давно…
Чай в моей чашке остыл. И что-то ещё остыло внутри меня, какая-то последняя надежда, что родная мать когда-нибудь встанет на мою сторону.
Следы на стенах
Когда за мамой закрылась дверь, я прислонилась к косяку и закрыла глаза. Воспоминания накрыли меня, как волна.
Два года назад. Звонок в три часа ночи. Саша, еле стоящий на ногах, с рюкзаком и гитарой. «Сестрёнка, на пару дней, максимум на неделю». Я впустила его, конечно. Он же брат.
Первым делом в памяти всплыл запах. Кислый, тяжёлый запах перегара, въевшийся в мебель, шторы, даже в стены. Я открывала окна настежь, но он никуда не уходил, словно цеплялся за квартиру вместе с её новым обитателем.
Я заглянула в гостиную. Вот здесь, на этом диване, он спал неделями, отказываясь искать работу. «Ты не понимаешь, Олька, сейчас кризис, никого не берут». За две недели с дивана он вставал только до холодильника и обратно.
Я прошла на кухню. Смотрела на недавно выкрашенную стену и видела тёмное пятно, которое закрасила полгода назад. Брат разбил там бутылку, когда привёл собутыльников. Они горланили песни до утра, а я сидела, запершись в своей комнате, и дрожала от страха вызвать полицию на родного брата.
Ванная. Когда-то белая занавеска для душа, которую я отдраивала от плесени каждую неделю – Саша никогда не вытирал лужи и не открывал окно после душа. Осколки маминой любимой вазы в мусорном ведре, которые он отказался признать своей виной: «Сама уронила, а на меня свалить хочешь!»
В моей спальне пропала золотая цепочка — подарок на выпускной. Саша клялся, что не брал её. Через неделю я увидела такую же в ломбарде возле дома.
Я помнила его слова, когда выставляла его вещи на лестничную клетку: «Ты всегда была эгоисткой! Мамка тебя избаловала!»
Мать тогда не разговаривала со мной месяц. «Как ты могла выгнать родного брата?» А когда он прожёг дыру в её ковре и разбил сервиз, доставшийся от бабушки, она просто сказала: «Он мужчина, ему тяжело».
Я подошла к окну и распахнула его настежь. Холодный осенний воздух ворвался в комнату, выметая застарелую горечь воспоминаний. Нет, это не повторится. Больше никогда я не пущу Сашу на порог. Даже ради матери. Особенно ради матери, которая так легко готова пожертвовать моим благополучием ради его очередного «шанса».
Мой дом. Моя крепость. Я слишком долго её строила, чтобы позволить кому-то разрушить её снова.
Голос разума
— Нет, ты представляешь? Выселиться из собственной квартиры! — я чуть не подавилась кофе, который мы с Мариной пили на лавочке возле моего подъезда.
Весеннее солнце пригревало, но я всё равно куталась в шарф. После маминого визита меня бил озноб, словно я заболела.
Марина — моя подруга с первого класса — покачала головой. На её лице отразилось столько возмущения, что мне почему-то стало легче.
— А твоя мать не думает, что ты тоже её ребёнок? — спросила она, поправляя рыжие кудри. — Или Саша какой-то особенный, золотой мальчик?
Я грустно усмехнулась:
— Для неё он всегда был особенным. Знаешь, как она говорила? «Сашенька — мужчина, ему нужна поддержка, а ты, Оля, девочка — справишься».
— И как? Справляешься? — Марина положила руку мне на плечо. — Восемь лет одна тянешь эту лямку. Кредит выплатила, ремонт сделала…
— Справляюсь, — кивнула я, глядя на качели во дворе. Маленькая девочка в красной курточке раскачивалась всё выше и выше, а её мама смотрела с таким обожанием… Мне стало горько. — Только знаешь, иногда так хочется, чтобы кто-то сказал: «Оля, ты молодец. Оля, я тобой горжусь».
Марина допила свой кофе и решительно сжала пустой стаканчик.
— А я тебе говорю — ты молодец! И имеешь полное право защищать то, что создала. Ты не обязана страдать ради других, особенно ради тех, кто плевать хотел на твои страдания.
Я посмотрела на подругу с удивлением. В её голосе звучала такая убеждённость!
— Да, но это же семья…
— Семья должна поддерживать друг друга, а не высасывать все соки из одного, чтобы накормить другого, — отрезала Марина. — Когда ты последний раз ездила отдыхать? Или хотя бы покупала себе что-то, кроме самого необходимого?
Я задумалась. Действительно, когда? Все деньги уходили на выплаты за квартиру, коммуналку, еду… Каждый месяц мама занимала «до пенсии», Саше одалживала «на собеседование, выгляжу как бомж, не возьмут».
— Вот именно, — кивнула Марина, словно прочитав мои мысли. — А теперь представь: твой брат заезжает, и что? Ты будешь снимать квартиру, платить коммуналку за две, покупать ему еду?
Я вздрогнула. Об этом я даже не подумала.
— Если ты сейчас уступишь, то потом он оттуда не съедет, — продолжала Марина. — Это же твой брат, ты его знаешь. И твоей матери будет проще давить на тебя, чем заставить его искать работу.
Она была права. Марина всегда говорила правду, даже когда это было больно слышать.
— И что мне делать? — спросила я, чувствуя, как внутри растёт решимость.
— Научиться говорить «нет». Начни прямо сейчас.
Порог
Я знала, что они придут. Всю неделю готовилась к этому, репетировала слова, которые скажу. А сейчас стояла и смотрела на них через дверной глазок. Мама теребила ремешок сумки, Саша курил, уперев ногу в стену.
Чёрт. Курит в подъезде. Как всегда.
Я открыла дверь.
— Олюшка! — мама шагнула ко мне с поцелуем. От неё пахло духами «Красная Москва» — запах моего детства, потёртых колготок и вечного «денег нет, но ты держись». — Как ты? Почему трубку не берёшь?
— Была занята, — соврала я.
Саша стоял сзади, как туча. Скинул окурок с лестницы, звякнули чемоданы.
— Здорова, сеструха, — буркнул он.
Я отступила в прихожую. Странно, столько готовилась к этому моменту, а руки всё равно тряслись.
— Ну что, куда вещи ставить? — Саша потянулся за чемоданами. — В ту же комнату?
Мама засуетилась:
— Олюша, я тут нашла тебе квартирку, очень приличную! Две остановки от дома культуры, хозяйка приятная такая женщина, Зинаида Степановна…
Я подняла руку, останавливая этот поток слов.
— Мама, подожди. Я ничего снимать не буду.
Саша фыркнул из коридора:
— Капризничаем, да? Смотри-ка, мам, да у Ольки новый чайник! А может и денежки завелись?
В голове зашумело. Я понимала, что сейчас, вот прямо сейчас должна отстоять себя, иначе буду жалеть всю оставшуюся жизнь. Как тогда, когда отдала ему свою копилку. Как тогда, когда спала на раскладушке, отдав ему комнату. Как в тот раз, когда он продал мой фотоаппарат, а я промолчала.
— Я никуда не переезжаю, и ты тоже здесь жить не будешь.
Саша расхохотался:
— Чегой-то? Мама, ты слышишь, что она несёт?
Мать растерянно посмотрела на него, потом на меня:
— Оленька, но ведь мы договорились…
— Нет, мама. Ты договорилась. Со мной — нет.
Я открыла входную дверь и кивнула на чемоданы, всё ещё стоявшие у порога.
— Вы не можете так со мной, — голос матери задрожал. — Я же вас растила, ночей не спала! Я же ради вас жизнь положила, а ты теперь родного брата на улицу?!
— У него есть дом, — я посмотрела ей в глаза. — У тебя. Комната, кровать, стол. Раскладушку купите.
— Да пошла ты! — рявкнул Саша, надвигаясь на меня. — Выпендриваешься тут, значит? Мать довела до слёз, тварь неблагодарная!
Я вжалась в стену, но не отступила.
— Если ты сделаешь ещё шаг, я вызову полицию, — сказала я. И сама удивилась тому, каким спокойным был мой голос. — Это моя квартира, Саша. Право собственности зарегистрировано на меня. И я не хочу, чтобы ты здесь жил.
Он застыл на месте, его глаза побелели от злости. Я никогда раньше не видела у него такого взгляда. Мне стало по-настоящему страшно.
Но потом случилось что-то странное. Мама потянула его за рукав, как маленького.
— Пойдём, Саш, — сказала она тихо. — Она правда имеет право.
— Какое ещё право?! — взорвался он. — Да я бы никогда её не выгнал!
«Ещё бы, — подумала я. — Ты бы скорее превратил мою жизнь в ад, чтобы я сама сбежала».
— Она выросла, — прошептала мать почти неслышно. — Пойдём. Переночуешь у меня.
Они ушли. Чемоданы грохотали по лестнице, Саша чертыхался, мать всхлипывала. А я прислонилась к двери и долго не могла поверить, что всё закончилось так просто.
Я-то думала, что наша борьба будет долгой, что мне придётся правда вызывать полицию, доказывать свои права, что будут крики, угрозы, битая посуда…
А оказалось, что достаточно было сказать «нет». И держаться этого «нет» всеми силами. И мир не рухнул.
Я заварила себе чай и села у окна. Внизу, у подъезда мелькнула рыжая мамина шапка. Они с Сашей ловили такси. Я залпом допила горячий чай, обжигая горло. Странное чувство — словно одновременно что-то потеряла и что-то гораздо более важное приобрела.
Свобода вкуса чая
Солнечные лучи просачивались сквозь тюлевые занавески, рисуя на полу затейливые узоры. Я сидела в кресле с чашкой кофе и новой книгой. Последние два месяца я наконец-то могла позволить себе такую роскошь — просто сидеть в тишине своего дома и читать.
После того случая многое изменилось. Я перекрасила стены в спальне в персиковый — всегда мечтала, но всё откладывала. Купила новый торшер вместо старого, с треснувшим абажуром. Повесила картину в прихожей — акварельный пейзаж, который напоминал мне о поездке в деревню к бабушке.
Мелочи, конечно. Но они делали квартиру по-настоящему моей.
С Сашей мы не виделись с того дня. Мама звонила пару раз — сначала просила прощения, потом рассказывала новости. Сегодня она должна зайти на чай. Первый раз за два месяца.
Я не держала на неё зла. Ей всегда было трудно — одной с двумя детьми, без поддержки. Она искала опору в сыне, а нашла новую обузу. Я могла её понять. Но принять её выбор не могла.
Звонок в дверь прервал мои размышления. Мама стояла на пороге с коробкой конфет и каким-то свёртком.
— Привет, — сказала она, неловко переминаясь. — Можно?
— Конечно, — я отступила, пропуская её. — Чайник только вскипел.
Она прошла в комнату, огляделась.
— Как у тебя светло стало, Оля. Красиво.
— Спасибо, — я улыбнулась, доставая чашки. — Решила кое-что обновить.
Мы пили чай, говорили о погоде, о её соседке, о новом сериале… Обо всём, кроме Саши. Наконец она решилась:
— Ты знаешь, Саша устроился на работу. В автосервис.
— Это хорошо, — я кивнула, стараясь сохранить нейтральное выражение лица.
— И снимает комнату у Петровны, — продолжала она. — Платит сам. Представляешь?
В её голосе звучало искреннее удивление, словно сын сделал что-то невероятное. Я проглотила комментарий о том, что это нормально для тридцатипятилетнего мужчины.
— Рада за него, — сказала я вместо этого.
Мама поставила чашку и достала свёрток.
— Я тут нашла твои детские фотографии. Подумала, может, тебе захочется повесить дома…
Я развернула бумагу. Три снимка в рамках: я с косичками у школы, я с медалью после соревнований по плаванию, и… наша семья на даче, когда мне было лет пять. Мама, папа, я и Саша. Все улыбаются. Счастливая семья.
— Спасибо, — я осторожно погладила фотографию. — Но, знаешь, я, пожалуй, повешу только эти две.
Я отложила семейное фото и взяла те, где была только я. Мама понимающе кивнула.
— Как думаешь, можно мне иногда заходить к тебе? — спросила она, глядя в сторону. — Просто так, без… просьб.
Я посмотрела на неё — уставшую женщину, которая словно стала меньше и старше за эти месяцы. Мою маму, которая впервые пришла ко мне без скрытой цели, без готового плана, как использовать мою квартиру, мои деньги, мою жизнь.
— Конечно, мам, — я улыбнулась. — Буду рада.
Некоторые вещи не изменятся — она всегда будет беспокоиться о Саше больше, чем обо мне. Но теперь между нами появилась граница. Тонкая, но прочная. И если она хочет быть частью моей жизни, ей придётся эту границу уважать.
Я не обязана решать проблемы брата. И матери тоже. Я могу любить их на расстоянии — том самом, которое позволит мне любить и себя тоже.
