— Картошка сегодня что надо. Прямо рассыпается, — Сергей с довольным чавканьем подцепил на вилку ещё одну дымящуюся картофелину и отправил её в рот. Он говорил это не для того, чтобы сделать Дарье комплимент. Он просто констатировал факт, оценивал продукт. Как дегустатор, который в сотый раз пробует одно и то же вино и выносит свой безапелляционный вердикт.
Даша молча ковырнула вилкой в своей тарелке. Там лежала одна скромная котлета и горстка гречки. Третью, последнюю и самую большую котлету со сковороды, не спрашивая, забрал он. Как и всегда. Она смотрела, как он ест. Это был целый ритуал, отточенный годами. Он не просто утолял голод, он поглощал. С аппетитом, с удовольствием, с какой-то первобытной основательностью, будто боялся, что еда может исчезнуть. Пар от свежесваренной картошки смешивался с пряным ароматом жареного лука, но Даша не чувствовала ни голода, ни запахов. Она чувствовала только, как внутри медленно, но неотвратимо закипает холодная, как жидкий азот, ярость.
Справедливость. Это было его любимое слово. Когда они только съехались, это слово звучало современно, прогрессивно и правильно. «Мы партнёры, Даша, поэтому всё делим пополам». Она тогда с радостью согласилась. Это казалось таким взрослым и честным. Коммунальные платежи — 50/50. Ипотека — 50/50. Покупка нового телевизора — 50/50. И продукты — тоже 50/50.
Вот только его справедливость имела чёткий, измеримый вес — вес его порции. Он, крепкий мужчина ростом под метр девяносто, съедал ровно в два, а то и в три раза больше, чем она. Упаковка сосисок, купленная «на двоих», исчезала за один его вечерний присест перед телевизором. Два дорогих стейка, купленных «каждому по одному», превращались в его плотный ужин, потому что «я с работы, устал, мне нужно мясо». Её йогурты, которые она покупала себе на завтрак, могли внезапно кончиться, потому что ему «просто захотелось чего-то лёгкого после жирного».
Каждый поход в супермаркет превращался в абсурдный спектакль. Он с энтузиазмом закидывал в тележку пиво, чипсы, пельмени, палки сырокопченой колбасы. Она добавляла свой кефир, овощи и куриную грудку. А на кассе он с гордостью протягивал общую карту и потом присылал ей в мессенджер короткое сообщение: «Скинул чек. Жду половину». И она переводила. Снова и снова. Фактически, она из своей зарплаты щедро спонсировала его аппетит, его пивные вечера и его любовь к калорийной пище. Любая её попытка поднять этот вопрос натыкалась на стену непробиваемого мужского недоумения.
— Ну я же мужчина, мне нужно больше энергии. Это физиология, — говорил он, отмахиваясь от её доводов. — Мы же договорились быть честными. Пятьдесят на пятьдесят — это честно. А всё остальное — это уже какие-то женские манипуляции и попытки прибедняться.
Он доел всё, что было на тарелке, и с громким стуком поставил её на стол рядом с раковиной. Помыть посуду в его понятие о справедливости, разумеется, не входило. Он похлопал себя по плоскому животу, прошёл в комнату и рухнул на диван, включая игровую приставку.
— Надо завтра в магазин заехать. Список накидаем? — донеслось из комнаты. — У меня пиво заканчивается, да и пельменей бы взять пару пачек.
Даша медленно поднялась из-за стола. Она взяла свою тарелку, взяла его и подошла к раковине. Включила горячую воду. Шум воды заглушал звуки виртуальной стрельбы из гостиной. Она смотрела на жирные разводы на его тарелке. В этот момент что-то внутри неё окончательно щелкнуло. Перегорело. Сгоревший предохранитель, который отвечал за терпение, понимание и желание сглаживать углы, превратился в пепел.
— Да, хорошо, — ровным, безжизненным голосом ответила она в сторону комнаты.
Сергей, не отрываясь от экрана, довольно хмыкнул. Он услышал то, что хотел. Он не заметил, как изменился её голос, как замерло её лицо. Он не видел, как она выключила воду, вытерла руки и посмотрела в сторону холодильника. Но её взгляд был уже не взглядом хозяйки. Это был взгляд стратега, который оценивает поле предстоящей битвы. Он хотел справедливости? Он её получит. Идеальную. Выверенную. До последнего грамма.
— Так, стейков возьмём четыре, на пару ужинов хватит, — Сергей, как заправский квартирмейстер, ловко подхватил щипцами два толстых куска мраморной говядины и бросил их в тележку. Следом туда же полетели упаковка сосисок для гриля, пара банок немецкого пива и огромный пакет замороженных наггетсов. Он двигался по супермаркету уверенно, по давно проложенному маршруту: от мясного отдела к пивным стеллажам, затем к закускам.
Даша катила тележку позади него. Она молчала. В её движениях не было ни суеты, ни раздражения. Была только отстранённая, почти механическая сосредоточенность. Пока Сергей рассуждал о достоинствах нового соуса барбекю, она взяла с полки небольшую упаковку куриной грудки, пачку творога и один-единственный авокадо. Её скромные покупки выглядели сиротливо на фоне его продуктового изобилия.
— Ты чего-то не в настроении сегодня? — он наконец обернулся, заметив её молчание. — Если из-за работы, то забей. Пятница скоро, отдохнём. Возьми себе вина, если хочешь.
— Я не хочу вина, — спокойно ответила она.
Он пожал плечами и, посчитав разговор оконченным, пошёл дальше, к кассам. Тележка была заполнена доверху. На ленту выгрузилась целая гора еды, способная прокормить небольшую семью на неделю. Кассир пробила последнюю позицию и назвала итоговую сумму. Сергей привычно повернулся к Даше, ожидая, что она достанет из кошелька их общую карту. Но она его опередила.
— Мы заплатим раздельно, — её голос прозвучал ровно и чётко.
Кассир вопросительно подняла бровь. Сергей замер, глядя на Дашу с откровенным недоумением.
— Зачем? У нас же счёт общий.
— Я оплачу только свои продукты, — она указала на куриную грудку, творог и авокадо. — Вот это моё. Остальное твоё.
Не дожидаясь его ответа, она назвала кассиру свои позиции, приложила к терминалу свою личную карту и, забрав маленький пакетик, отошла в сторону. Сергей остался стоять перед горой своих стейков, пива и пельменей. Люди в очереди начали недовольно перешёптываться. Покраснев от злости и смущения, он достал свою карту и торопливо оплатил счёт.
Дома он бросил пакеты на пол в прихожей и развернулся к ней, готовый взорваться. Но Даша, не обращая на него внимания, прошла на кухню. Она выложила на стол всё, что они купили. А затем достала из ящика то, чего Сергей никак не ожидал увидеть: кухонные весы и новый перманентный маркер.
— Что это за представление? — процедил он, входя на кухню.
Она не ответила. Она взяла пачку сливочного масла, взвесила её, нашла ножом идеальную середину и разрезала брусок на две абсолютно равные части. Одну половину она завернула в плёнку и маркером крупно написала на ней «СЕРГЕЙ». То же самое она проделала с палкой колбасы и головкой сыра. Затем она вскрыла пакет с пельменями и начала их отсчитывать, раскладывая на две кучки. Один — тебе, один — мне. Один — тебе, один — мне.
— Даш, ты в своём уме? Прекрати этот бред! — он попытался схватить её за руку, но она отстранилась.
— Я просто делаю всё по-честному. Пятьдесят на пятьдесят, как ты и хотел, — её голос был лишён всяких эмоций. Она говорила как робот, зачитывающий инструкцию. — Вот это, — она кивнула на одну кучку продуктов, — твоя половина. Вот это — моя.
Он смотрел на неё, и его злость начала сменяться тревожным недоумением. Это не было похоже на обычную женскую обиду или истерику. В её действиях была холодная, пугающая логика. Она не кричала, не плакала. Она методично, с хирургической точностью, делила их мир на две равные части. Закончив с продуктами, она открыла холодильник и сложила свою долю на верхнюю полку. Продукты с надписью «СЕРГЕЙ» она аккуратно разместила на средней. То же самое произошло с хлебницей и полкой для круп.
Когда всё было закончено, она вытерла стол, вымыла нож и убрала весы. Кухня выглядела так же, как и всегда, но теперь по ней проходила невидимая, но абсолютно реальная граница.
— Это не цирк. Это справедливость, — сказала она, наконец посмотрев ему в глаза. Её взгляд был холодным и твёрдым, как сталь. — Вот твоя еда. Вот моя. Если ты съешь свою долю за три дня, я буду только рада за твой аппетит. Но мою еду не смей трогать.
Два дня спустя холодильник превратился в наглядную диаграмму их разваливающегося быта. Средняя полка, помеченная маркером «СЕРГЕЙ», выглядела так, будто по ней прошлась саранча. Одинокая, съежившаяся сосиска лежала рядом с пустым пакетом из-под наггетсов. Остатки сыра засохли по краям. Последняя банка пива исчезла ещё вчера вечером. Полка Сергея была полем битвы, где его аппетит одержал быструю и сокрушительную победу над запасами.
Верхняя полка, полка Дарьи, наоборот, представляла собой натюрморт здоровья и порядка. Аккуратно упакованная в контейнер куриная грудка, свежие овощи, ровный ряд йогуртов, половинка авокадо, заботливо обёрнутая в плёнку. Всё было на месте. Не тронуто.
Сергей вернулся с работы во вторник, уставший и голодный. Он был уверен, что эта нелепая игра уже закончилась. Ну, обиделась женщина, устроила показательное выступление, выпустила пар. К сегодняшнему вечеру всё должно было вернуться на круги своя. Он с грохотом бросил ключи на тумбочку и, не разуваясь, прошёл на кухню. Открыл холодильник. И замер.
Его взгляд метнулся с опустошённой средней полки на изобильную верхнюю. Он молча смотрел на это несколько секунд, и в его глазах отразилось сначала недоумение, а затем — мрачное раздражение. Из комнаты вышла Даша. Она была в домашней одежде и читала книгу. Она окинула его спокойным взглядом и снова уткнулась в страницу.
— Ладно, шутки в сторону, — процедил он, не поворачиваясь. — Я сейчас сделаю себе пару бутербродов.
Он протянул руку к её полке, целясь в упаковку с ветчиной, которую она купила для себя отдельно.
— Из своих продуктов, я надеюсь? — её голос, спокойный и ровный, прозвучал как щелчок хлыста.
Его рука замерла в воздухе. Он медленно повернул голову.
— У меня ничего нет. Ты же видишь.
— Я вижу. Это печально, — она перевернула страницу в книге. — Но это твои проблемы, Сергей. Ты мог бы зайти в магазин после работы.
Он захлопнул дверцу холодильника с такой силой, что зазвенели банки на полках.
— Ты издеваешься надо мной? Я пришёл домой, я устал и хочу есть! А ты устраиваешь тут этот цирк с подписанными продуктами! Мы семья или кто?
— Семья, в которой один человек съедает три четверти еды, а платит только половину, — она отложила книгу и посмотрела ему прямо в глаза. В её взгляде не было ни обиды, ни злости. Только холодная, выверенная констатация факта. — Я исправила эту несправедливость. Теперь всё честно.
— Честно?! — он взорвался. — Честно — это когда жена заботится о муже! Когда дома есть ужин! Я пашу на работе, чтобы мы могли жить в этой квартире, платить за всё, а ты мне считаешь куски колбасы?
Он наступал, а она не отступала ни на шаг. Он был выше, крупнее, его лицо исказилось от гнева. Но она смотрела на него снизу вверх с непоколебимым, почти пугающим спокойствием. Она дала ему выговориться, выплеснуть всё, что в нём накопилось. А когда он замолчал, чтобы перевести дух, она произнесла слова, которые давно вызревали у неё внутри. Она не кричала. Она сказала это тихо, почти буднично, но каждое слово било наотмашь.
— Да ты сжираешь почти всё дома, как саранча, а я ещё должна платить половину за продукты? Ты ничего не перепутал? Вот когда будет у нас всё честно, тогда и будешь тут правила устанавливать!
Он замер, оглушённый. Он ожидал слёз, упрёков, истерики. Но он не был готов к такой прямолинейной, унизительной правде, высказанной ему в лицо. Он не был готов к слову «саранча». Это было слишком точно, слишком обидно. В его сознании что-то сломалось. Его привычная логика, его «принципы» дали трещину.
— Это… это не отменяет нашего договора! — выкрикнул он, хватаясь за последнюю соломинку. — Ты обязана платить половину за продукты! За все! Даже если я их ем! Это было наше правило!
— Было, — коротко отрезала она. — Теперь правила изменились. Хочешь есть — плати. За всё, что съедаешь. Или готовь себе сам из того, что купил.
Она взяла свою книгу, развернулась и ушла в комнату, оставив его одного посреди кухни. Он стоял, тяжело дыша, и смотрел на глянцевую белую дверцу холодильника. За этой дверцей, на верхней полке, лежала еда. Чужая еда. А он был голоден. И впервые за долгие годы он почувствовал себя не хозяином в этом доме, а чужаком, которому указали на его место.
На следующий день Сергей пришёл домой с двумя большими пакетами из супермаркета. Он демонстративно выгрузил их на стол: стейки, пельмени, колбаса, пиво. Целый бастион провизии, призванный показать, что он самодостаточен и не нуждается в её подачках. Он демонстративно подписал каждый продукт своим именем, передразнивая её, и с грохотом расставил всё на своей полке в холодильнике. Даша наблюдала за этим молча, сидя на диване с ноутбуком. Она не сказала ни слова.
Он решил, что одержал победу. Он сломал её бойкот. Вечером, полный мстительного удовлетворения, он достал огромный кусок говядины, сковороду и масло. Он собирался приготовить себе ужин. Настоящий мужской ужин. Он поставил сковороду на плиту, включил конфорку и стал ждать. Но ничего не происходило. Конфорка оставалась холодной. Он покрутил ручку, проверил другую конфорку — результат тот же. Плита была мертва.
— Что с плитой? — крикнул он в сторону комнаты.
Даша появилась в дверях кухни. На её лице не было ни удивления, ни сочувствия.
— Я отключила её от сети, — спокойно сообщила она. — Из соображений безопасности.
— В смысле, «из соображений безопасности»? Включи её обратно! Я готовить собираюсь!
— Нет.
Это короткое «нет» прозвучало как приговор. Оно было абсолютным, окончательным и не подлежащим обжалованию.
— Что значит «нет»? — он начал терять самообладание. — Я купил еду, я хочу её приготовить. Включи чёртову плиту!
— Плита — это общая техника, купленная на общие деньги, — начала она объяснять тем же бесстрастным тоном, каким раньше говорила о продуктах. — Она потребляет электричество, за которое мы платим 50/50. Я не собираюсь оплачивать половину счёта за электроэнергию, которую ты потратишь на жарку своих стейков. Это было бы нечестно.
Он смотрел на неё, и в его глазах плескалась смесь ярости и бессилия. Логика её «справедливости» теперь распространилась и на бытовую технику. Она использовала его же оружие против него, но делала это с такой безжалостной последовательностью, что это выходило за рамки его понимания.
— Но ты же сама будешь готовить! — выпалил он, ухватившись за, как ему казалось, неоспоримый аргумент.
В этот момент в воздухе повис едва уловимый аромат жареного чеснока и специй. Сергей обернулся. На столе, рядом с её ноутбуком, стояла небольшая электрическая мультиварка. Его мультиварка. Та, что ему подарили на день рождения коллеги, и которой он ни разу не пользовался, потому что «зачем, если есть плита и жена».
Даша подошла к столу, открыла крышку. Из чаши шёл пар. Там лежала аппетитная, приготовленная на пару куриная грудка с овощами. Одна порция.
— Я готовлю себе. В своей личной мультиварке, которая потребляет минимум энергии, — она взяла вилку и тарелку. — А плита останется выключенной. Как и духовка. И микроволновка. Пока мы не придём к честному соглашению по оплате электричества. До грамма, до киловатта.
Он смотрел, как она накладывает себе ужин. Как садится за стол и начинает есть. Она не смотрела на него. Она просто ужинала, будто его, стоящего посреди кухни с куском сырого мяса в руках, не существовало. Это было страшнее любого крика. Это было полное, абсолютное аннулирование его как мужа, как партнёра, как человека, имеющего право на заботу.
— Ты… ты обязана меня кормить! — выкрикнул он, и в его голосе прозвучало отчаяние. — Ты моя жена!
Даша медленно прожевала кусочек курицы. Она подняла на него глаза, и в них не было ничего, кроме пустоты.
— Я тебе ничего не обязана, Сергей. Этот разговор окончен. Твоя «справедливость» победила. Ты получил ровно то, чего добивался.
Она закончила ужинать, сполоснула за собой тарелку и вилку, выключила мультиварку и унесла её в комнату. Он остался один. Один на кухне, заставленной его собственной, но бесполезной едой. Перед ним стояла холодная, мёртвая плита. На полке в холодильнике лежали его дорогие стейки, его пельмени и его колбаса. Он мог смотреть на них. Он мог их трогать. Но он не мог их приготовить.
Он был сыт по горло своей собственной справедливостью. И он был невыносимо, отчаянно голоден. И в этой тишине, нарушаемой лишь гудением холодильника, он понял, что проиграл. Проиграл не спор о деньгах. Он проиграл женщину, дом и право на тепло. Его мир, такой удобный и понятный, рухнул окончательно, погребя его под обломками холодной, выверенной до грамма честности…
