Я сидела в полупустом банковском зале, сжимая потёртую сумку на коленях. Казалось, каждый щелчок клавиатуры отдавался у меня в висках. Девушка за стеклянной перегородкой говорила тихо, но каждое её слово било словно молотком.
— Лариса Петровна, договор подписан вами лично, — она заглянула в монитор, — шестого марта. В присутствии супруга.
— Не может быть, — голос мой дрогнул. — Я ничего не подписывала.
Она посмотрела на меня с сочувствием, которое почему-то задело сильнее, чем равнодушие.
— Вот копия договора, — протянула мне бумагу через узкое окошко. — Вы выступаете поручителем по кредиту вашего мужа. Сумма — четыреста тысяч рублей.
Я смотрела на подпись внизу листа. Похожа на мою, очень похожа. Но это не я.
— Это подделка, — прошептала я, чувствуя, как к горлу подкатывает комок. — Геннадий не мог…
Но слова застряли где-то между сердцем и губами. Мог. И я знала это. Просто не хотела признавать до последнего.
— Что мне теперь делать? — спросила я, глядя прямо в глаза сотруднице. Та отвела взгляд.
— Можете написать заявление о непризнании подписи. Это повлечёт экспертизу и, возможно, уголовное дело.
Уголовное дело. На мужа. На отца моей дочери. Человека, с которым я прожила тридцать лет.
— А если не писать?
— Тогда при невыплате кредита банк может взыскать с вас, как с поручителя.
Я сидела, не шевелясь, разглядывая свои руки. Морщинистые, с выступающими венами, с обручальным кольцом, которое, кажется, врезалось в палец за эти годы.
Вокруг шумела обычная банковская жизнь. Кто-то смеялся у соседнего окошка, пожилой мужчина спорил с охранником, молодая мать успокаивала ребёнка. А я чувствовала, как внутри что-то ломается — с хрустом, с болью, но и с каким-то странным облегчением.
— Дайте мне, пожалуйста, выписку по нашему общему счёту, — попросила я, выпрямляя спину.
Вместе с бумагами я получила ясность. Это не просто деньги. Это предательство. Это точка. И может быть, начало чего-то нового.
Разговор с дочерью
Вечер. За окном уже темно, а я всё сижу на кухне, бездумно крутя в руках шариковую ручку. Решение позвонить Марине далось нелегко — не хотелось нагружать дочь своими проблемами. Но душа требовала выговориться.
— Мам, что случилось? — голос Марины звучал обеспокоенно, даже сквозь помехи телефонной связи. — Ты какая-то странная.
— Ничего особенного, — я попыталась сделать голос беззаботным, но он предательски дрогнул. — Просто… соскучилась.
Молчание. Дочь знала меня слишком хорошо.
— Мама, не выдумывай. Ты никогда не звонишь просто так в одиннадцать вечера. Что-то с папой?
Его имя словно стало спусковым крючком. Я сглотнула, борясь с комком в горле.
— Он… взял кредит. На моё имя. Вернее, я как поручитель. Но я ничего не подписывала, Мариночка. Клянусь тебе.
Пауза. Я слышала, как Марина глубоко вздохнула.
— И сколько?
— Четыреста тысяч.
— Господи, мама! — в её голосе звучало неприкрытое возмущение. — Это же подделка документов! Это уголовная статья!
— Знаю, — прошептала я. — Но что мне делать? Писать заявление на родного мужа?
— А он думал о тебе, когда твоё имя подделывал? — в голосе дочери звенела сталь. — Мам, это уже не первый раз. Вспомни, сколько ты уже за него платила, сколько прощала.
Я молчала. Накатили воспоминания: проданная дача, займы у соседей, вечные обещания «в последний раз».
— Знаешь, мамуль, — голос Марины стал мягче, — ты имеешь право сказать «нет». Имеешь право на свою жизнь. Без постоянного страха за завтрашний день.
Что-то в этих словах задело меня. Право на свою жизнь. Как давно я о ней забыла?
— И что мне теперь делать? — спросила я, но это был уже не беспомощный вопрос. В нём чувствовалась решимость.
— Приезжай ко мне. Переночуешь, а завтра вместе подумаем. Но для начала — закрой ваш общий счёт. Пока он ещё что-нибудь не выкинул.
Я слушала дочь и чувствовала, как внутри растёт уверенность. Странно — я звонила за утешением, а получила силу.
— Ладно, — сказала я, — завтра решим. Спасибо, доченька.
— Мам, — вдруг тихо произнесла Марина. — Я горжусь тобой. Ты сильнее, чем думаешь.
Положив трубку, я долго смотрела в темноту за окном. Может, и правда сильнее?
Проданная память
Скрип старой калитки. Запах нагретой солнцем земли. Яблоня, склонившаяся под тяжестью плодов. Мамина дача всплыла в памяти так ярко, словно я стояла там только вчера.
Я сидела на кухне с чашкой остывшего чая и вспоминала тот день, восемь лет назад. День, когда я подписала документы о продаже.
«Это ненадолго, Ларис, — обещал тогда Геннадий. — Вот расплачусь с долгами, и купим тебе другую дачу. Лучше прежней».
А мама словно стояла за плечом, качала головой. «Ты ему всё прощаешь, а он этим пользуется». Эти слова она сказала мне за месяц до смерти, когда я в очередной раз выручала мужа деньгами. Тогда я обиделась. Как она может так говорить об отце моего ребёнка?
Помню, как тяжело было отдавать ключи новым хозяевам. Мамина дача. Единственное, что осталось от неё — память о руках, выращивающих эти грядки, о смородиновом варенье, о вечерах на крылечке.
«Продай лучше машину, — просила я тогда Гену. — Дача — это память».
«Да кому нужна эта развалюха? — отмахнулся он. — А на машине я работаю. Не будь эгоисткой».
И я сдалась. Как всегда. Я ведь жена. Я должна поддерживать, помогать, жертвовать. Так меня воспитали.
Деньги ушли на погашение его кредита. Какого по счету? Пятого? Десятого? Я сбилась со счета за эти годы. Обещанной новой дачи я, конечно, так и не увидела.
Я подошла к окну, прижалась лбом к холодному стеклу. Поздняя осень оголила деревья — так же, как это предательство оголило нашу семейную жизнь, сорвав с неё все фальшивые украшения.
«Ты права была, мама», — прошептала я, чувствуя, как наворачиваются слёзы.
И тут же вспомнила, как мама всегда говорила: «Слезами горю не поможешь». Она пережила войну, голод, смерть мужа. И никогда не сдавалась.
Я выпрямила плечи. Восемь лет назад я потеряла мамину дачу. Сколько ещё я готова потерять? Своё достоинство? Спокойную старость? Себя?
Нет. Хватит. Круг замыкается здесь и сейчас.
Я отошла от окна и решительно взяла телефон. Пора готовиться к разговору с мужем.
Последний ужин
Борщ получился таким, как Геннадий любит — с кислинкой, наваристый. Я нарезала хлеб, достала сметану. Всё как обычно. Только сегодня ничего не будет как обычно.
Хлопнула входная дверь. Муж вошёл, шумно отряхиваясь от дождя.
— Чем это пахнет? Борщом? — крикнул он из прихожей. — Умираю с голоду!
Я поставила тарелку на стол. Рядом аккуратной стопкой лежали бумаги, которые я распечатала днём.
Геннадий вошёл на кухню, чмокнул меня в щёку и плюхнулся на стул.
— Что нового? — спросил он, принимаясь за еду.
— Была сегодня в банке, — произнесла я спокойно.
Его ложка замерла на полпути ко рту. Всего на секунду, но я заметила.
— И что там? — голос звучал беззаботно, но глаза избегали моего взгляда.
— Ты знаешь, что, Гена. Кредит на четыреста тысяч. С моей поддельной подписью.
Он помолчал, затем отложил ложку и вздохнул:
— Лариса, ну что ты начинаешь? Ты же знаешь — я всё отдам. Это для бизнеса, временно.
— Как дачу мамину? Тоже временно?
Он поморщился.
— Сколько можно вспоминать? Восемь лет прошло. Ты мне теперь всю жизнь будешь это припоминать?
Я молча положила перед ним бумаги.
— Что это? — нахмурился он.
— Заявление на закрытие нашего общего счёта. И отказ от поручительства.
Геннадий побагровел:
— Ты с ума сошла! У меня сделка на носу! Мне деньги нужны!
— А мне нужна уверенность в завтрашнем дне, — ответила я. — Которой у меня не было тридцать лет.
Он вскочил, опрокинув тарелку. Борщ растёкся по скатерти алым пятном.
— Ты не понимаешь! Это важно! — закричал он. — Что скажут люди? Что жена не доверяет? Что муж — мошенник?
— А разве нет? — тихо спросила я.
Он смотрел на меня так, словно видел впервые. Может, и правда впервые — другую меня, не прежнюю послушную Ларису.
— Ты… ты не можешь так поступить, — прошептал он. — Мы же семья. В семье всё общее.
— Деньги в семье общие, а долги — твои, — произнесла я фразу, которую репетировала весь день. — Я больше не буду платить за твои ошибки своим будущим.
— Предательница! — выкрикнул он и выбежал из кухни.
Я слышала, как он бросает вещи в сумку, как хлопает дверцами шкафа. Потом входная дверь грохнула так, что задрожали стёкла.
А я сидела на кухне, глядя на расплывающееся пятно борща. Почему-то вместо горя я чувствовала только облегчение.
Весенний разговор
— Бабушка, смотри, как я умею! — Алёшка прыгает через ступеньки веранды, и моё сердце замирает от страха и гордости одновременно.
— Осторожнее, шустрик! — улыбаюсь я, поправляя очки.
Два месяца пролетели как один день. Марина уговорила меня переехать к ним — «хотя бы на время». Её муж Павел только обрадовался: «Алёшке будет с кем оставаться, когда мы на работе». А мне-то как радостно — просыпаться под щебет внука, а не под тяжёлое молчание.
Вечер тёплый, майский. На столе дымится чашка чая, рядом лежит книга, которую я откладывала много лет — «всё некогда было». Сирень под окном цветёт так буйно, что даже голова кружится от запаха.
Телефон вибрирует. Я смотрю на экран и замираю. Геннадий.
За два месяца он звонил всего дважды. Первый раз кричал, требовал вернуться. Второй — угрожал судом за «украденные у него годы». Я не ответила ни на один звонок.
Палец дрожит над кнопкой. Но что-то толкает меня нажать «принять».
— Лариса? — его голос звучит непривычно тихо. — Ты слушаешь?
— Слушаю, Гена, — отвечаю спокойно.
Он вздыхает:
— Я тут подумал… Может, хватит дурью маяться? Возвращайся домой. Весна, огород сажать пора. Да и соседи спрашивают.
Я смотрю на цветущую сирень. На играющего внука. На закладку в книге — я уже на середине.
— Я скучаю, Лариса, — говорит он неожиданно искренне. — Давай всё начнём сначала. Я даже кредит почти закрыл.
Я чувствую, как губы сами растягиваются в улыбке.
— Я тоже начала сначала, Гена. Только без тебя.
Пауза. Затем:
— Как знаешь. Но мое предложение в силе, — он пытается говорить твёрдо, но я слышу растерянность в его голосе.
— Спасибо, но нет, — отвечаю мягко. — Удачи тебе.
Я нажимаю «отбой» и кладу телефон. С куста сирени вспархивает птица, словно подтверждая правильность моего решения.
— Бабуль, смотри, я нашёл пятилистник! — Алёшка протягивает мне сиреневый цветок. — Загадывай желание!
Я беру хрупкий цветок и на мгновение закрываю глаза. Что загадать? Тридцать лет я жила чужими желаниями, чужими мечтами.
— Загадала? — нетерпеливо спрашивает внук.
— Загадала, — киваю я. — Научиться быть счастливой.
— Так этому не учатся! — смеётся Алёшка. — Это просто – раз, и всё!
Я обнимаю его, вдыхая запах детства, солнца и свободы.
Может, он прав? Может, это действительно просто?
