— Ань, давай поговорим. Прошу тебя, всего пять минут. Я всё понял, я был полным идиотом.
Стас материализовался прямо перед ней, словно вырос из мокрого асфальта, перегораживая путь к тёплому, пахнущему корицей и свежей выпечкой раю её любимой кофейни. Его вид был произведением искусства в жанре «раскаявшийся подонок». Дорогая, но намеренно помятая куртка, щетина, которая должна была говорить о бессонных ночах, а не о банальной лени, и тщательно срежиссированный взгляд побитого пса, полный вселенской скорби. Анна остановилась, глядя на него в упор. Внутри неё было тихо и пусто, как в вымерзшем зимнем лесу. Вся боль, все слёзы выгорели дотла ещё месяц назад, оставив после себя лишь гладкий, холодный пепел равнодушия и тонкий слой брезгливости.
Она молчала. Не из вежливости, а из чистого любопытства хирурга, разглядывающего особенно уродливый нарыв перед тем, как его вскрыть. Она дала ему возможность продолжить его дешёвый спектакль.
— Я не спал нормально с тех пор, как ушёл, — его голос был хриплым и приглушённым; он явно репетировал эту интонацию перед зеркалом. — Каждую минуту думал о тебе. О том, что я натворил. Это была какая-то дикая, чудовищная ошибка. Помутнение. Я готов на всё, чтобы ты меня простила. Я верну деньги… Я уже почти всё собрал. Просто дай мне шанс.
Он сделал осторожный шаг вперёд, протягивая руку, будто собирался дотронуться до её рукава, стереть невидимую пылинку. Анна отступила на полшага назад, и его рука повисла в воздухе, делая его позу ещё более жалкой и неуклюжей.
— Вернуть? — её голос прозвучал удивительно ровно и спокойно, и это спокойствие резануло его сильнее, чем любой крик. — Ты хочешь вернуть деньги, Стас? Оставь их себе. Купите на них с Леной что-нибудь… полезное. Вы ведь так слаженно действовали, почти как профессиональная команда. Она названивала мне с рассказами о своих проблемах, держала меня на телефоне, пока ты спокойно выносил из моей квартиры всё, что плохо лежало. Блестящая операция. Настоящий семейный подряд.
Его лицо дёрнулось, будто от пощёчины. Тонкая паутинка трещин пошла по маске раскаяния. Взгляд «побитого пса» на секунду сменился холодным, злым блеском.
— Лена здесь ни при чём… Это я её заставил. Она сама не своя от вины… Мы оба… Мы хотим всё исправить. Я хочу вернуться, Аня.
Вот оно. Это слово. Не «вернуть украденное», а «вернуться самому». Словно он был ценностью, а не вором. Анна тихо, почти беззвучно усмехнулась. А потом её ледяное спокойствие взорвалось. Не истерикой, не слезами, а чистой, раскалённой яростью, которая вырвалась наружу точным, выверенным потоком.
— Думаешь, я, после всего, что ты устроил, приму тебя назад в свою квартиру? Ты обворовал меня, изменил мне с моей же сестрой, а теперь хочешь вернуться? Да я видеть тебя не хочу больше никогда!
Она не визжала, она чеканила слова, вбивая их в него, как гвозди. Прохожие замедлили шаг, оборачиваясь на источник этого концентрированного гнева. И под этим прицелом маска Стаса осыпалась окончательно. Раскаяние испарилось, оставив после себя упрямую, уязвлённую злобу человека, чей план с треском провалился.
— Я думал, ты простишь… — выдавил он из себя, и в его голосе уже не было ни капли сожаления.
— Я не икона, чтобы прощать такое, — отрезала она. — Я просто вычеркнула вас обоих. Тебя и её. Вы для меня — пустое место. А теперь дай мне пройти.
Она сделала резкое движение, чтобы обойти его, но он оказался быстрее. Его рука мёртвой хваткой вцепилась в её предплечье. Пальцы сжались с такой силой, что она почувствовала боль даже сквозь плотную ткань пальто. Это была хватка собственника, не желающего отпускать вещь.
— Ты пойдёшь со мной! Мы поговорим нормально!
В этот момент рядом с бордюром плавно остановился тяжёлый чёрный внедорожник. Из него, не хлопая дверью, вышел Виктор. Он не произнёс ни слова. Он просто подошёл к ним, высокий, массивный, излучающий абсолютное спокойствие. Его тень накрыла Стаса. Не глядя на Анну, Виктор взял руку Стаса в свою ладонь и с неотвратимой, методичной силой начал разжимать его пальцы. Стас попытался сопротивляться, но это было всё равно что пытаться удержать гидравлический пресс. Когда рука Анны была свободна, Виктор просто встал между ними, молчаливым, непроницаемым барьером. Он смотрел прямо на Стаса, и в этом спокойном, тяжёлом взгляде было больше угрозы, чем в любом крике.
Стас смотрел на Виктора снизу вверх, и в его глазах смешались унижение и бессильная ярость. Это была злоба шакала, который загнал добычу, но тут появился лев и молча забрал её. Молчание Виктора бесило гораздо сильнее, чем если бы он начал кричать или угрожать. Его спокойствие было оскорбительным. Оно низводило Стаса до уровня уличного хулигана, закатившего бессмысленную истерику.
— Ты кто такой вообще? — выплюнул Стас, обращаясь к Виктору, но искоса глядя на Анну. — Нашла себе телохранителя? Думаешь, спрячешься за его широкой спиной? Мы с тобой ещё не закончили. У нас есть прошлое, которое вот такие гориллы не сотрут.
Виктор не отвечал. Он вообще не смотрел на Стаса как на равного собеседника. Он смотрел на него как на проблему, которую нужно было решить — тихо, эффективно и без лишних движений. Его взгляд был обращён к Анне, и в нём был безмолвный вопрос: «Что делаем дальше?». Он не принимал решений за неё. Он обеспечивал ей возможность принять любое решение.
Именно это окончательно вывело Анну из ступора. Она поняла, что этот уличный спектакль — именно то, чего добивается Стас. Он хотел сцены, унижения, публичной демонстрации своей мнимой власти над ней. Она посмотрела на его перекошенное злобой лицо, на любопытных прохожих, на невозмутимую скалу в лице Виктора. И в ней что-то щёлкнуло. Холодная, расчётливая мысль вытеснила остатки гнева.
— Ты хотел поговорить? — её голос снова стал ровным, деловым. — Хорошо. Поговорим. Но не здесь.
Она кивнула в сторону машины Виктора. Стас нахмурился, не понимая. Он ожидал чего угодно: что она испугается и уйдёт, что её новый хахаль набьёт ему морду. Но не этого спокойного, почти делового предложения.
— Садись в машину, — приказала она. Не попросила. Приказала.
— Что? Чтобы твой дружок меня потом в лесу закопал? — усмехнулся Стас, пытаясь вернуть себе хоть каплю контроля.
Анна посмотрела на него так, словно он был особенно тупым ребёнком.
— Не льсти себе, Стас. На тебя даже пули жалко. Ты хотел поговорить в «нормальной обстановке». Я тебе её предоставлю. Мы поедем ко мне. Туда, откуда ты так ловко вынес мои сбережения. Тебе ведь знакомо это место, не так ли? Ты не боишься вернуться на место преступления?
Это был удар под дых. Она не просто соглашалась на разговор, она затаскивала его на свою территорию, в эпицентр его собственного предательства. Она демонстрировала, что больше не боится ни его, ни воспоминаний, связанных с ним. Его лицо на мгновение застыло в растерянности. Отказаться — значило проявить трусость. Согласиться — значило пойти в логово, где он больше не хозяин.
Виктор, услышав её решение, молча открыл заднюю дверь машины. Это был безмолвный жест, который не оставлял Стасу выбора. Подчиниться или с позором сбежать на глазах у всех. Скрипнув зубами, Стас дёрнулся и залез на заднее сиденье. Хлопок двери прозвучал как выстрел.
Они ехали молча. Анна сидела впереди, глядя прямо перед собой на дорогу. Виктор вёл машину плавно и уверенно, его руки спокойно лежали на руле. Вся напряжённость сосредоточилась на заднем сиденье, где Стас ёрзал, не находя себе места. Тишина в салоне дорогой машины была плотной и тяжёлой. Она была наполнена ненавистью, унижением и предвкушением финальной схватки. Стас чувствовал себя зверем, попавшим в клетку, которую он сам же и помог построить.
Они въехали во двор её дома. Тот самый двор, из которого он уезжал месяц назад, чувствуя себя победителем с деньгами в кармане. Сейчас он возвращался сюда пленником. Лифт медленно полз вверх. Каждый щелчок этажа отдавался в ушах. Наконец, они остановились. Анна достала ключи. Металлический звук в тишине подъезда был оглушительным. Она вставила ключ в замок и повернула. Дверь в её квартиру открылась. Дверь в прошлое, которое она собиралась похоронить прямо сейчас, и на его же глазах.
Анна толкнула дверь, и та бесшумно распахнулась, впуская их в тишину прихожей. Воздух в квартире был чужим. Он пах не её любимыми ароматическими свечами с сандалом, а приторно-сладкими, дешёвыми духами. Её духами. Теми, которые она подарила сестре на прошлый день рождения. Сердце не ёкнуло, не упало — оно просто остановилось на один удар, а потом забилось ровно и холодно, как метроном. Она знала, что её ждёт, ещё до того, как сделала шаг в гостиную.
Там, в её любимом велюровом кресле, закинув ногу на ногу, сидела Лена. Она не выглядела виноватой или растерянной. Она выглядела как хозяйка, терпеливо ожидающая запоздавших гостей. На журнальном столике рядом с ней стояла чашка с недопитым кофе. Её чашка.
Стас вошёл следом за Анной, и на его лице мелькнула торжествующая ухмылка. Капкан захлопнулся. Это была не его импровизация у кофейни, а хорошо срежиссированный спектакль на двоих. Виктор вошёл последним и мягко прикрыл за собой входную дверь. Щелчок замка прозвучал в мёртвой тишине квартиры оглушительно. Он не стал проходить в комнату, а остался в проёме, молчаливая тёмная фигура, наблюдающая за сценой.
— Анечка, ну наконец-то, — голос Лены был мягким и вкрадчивым, тем самым голосом, которым она в детстве выпрашивала прощение, разбив любимую мамину вазу. — Мы тебя уже заждались. Я так волновалась. Стас сказал, что пошёл к тебе мириться, я решила, что должна быть здесь. Чтобы поддержать. Нас всех.
Анна медленно сняла пальто и повесила его на вешалку. Каждое её движение было выверенным и спокойным. Она не собиралась давать им то, чего они ждали — криков, слёз, истерики.
— Поддержать? — Анна повернулась и посмотрела сестре прямо в глаза. — Кого поддержать, Лена? Его, в его попытке снова влезть в мою жизнь? Или себя, в надежде, что я всё забуду?
Лена обиженно поджала губы. Её лицо приняло скорбное выражение мученицы.
— Аня, не надо так. Мы же семья. Мы с тобой сёстры. Да, мы совершили ужасную ошибку. Стас был не в себе, а я… я была слабой, я поддалась. Но неужели какие-то бумажки, какие-то деньги могут перечеркнуть всё, что между нами было? Всю нашу жизнь?
— Дело не в деньгах, — отчеканила Анна, подходя ближе и останавливаясь в центре комнаты. Она чувствовала за спиной неподвижное присутствие Виктора, и это придавало ей сил. — Дело в том, что ты держала меня за идиотку. Ты звонила мне и плакалась в трубку, зная, что в этот самый момент твой любовник обчищает мой дом. Это не ошибка. Это расчёт. Холодный и грязный.
Стас решил, что пора вмешаться. Его роль «раскаявшегося грешника» сменилась ролью «обличителя».
— Вот! Я же говорил тебе, — он ткнул пальцем в сторону Анны, обращаясь к Лене. — Она никогда не поймёт. Она всегда была такой! Святой, правильной, идеальной. А мы — простые люди, мы можем оступиться! Тебе легко судить нас со своей колокольни! Ты хоть раз думала не о себе, а о других? О сестре?
— Я думала о ней каждый день, — голос Анны звенел от ледяной ярости. — Я думала о ней, когда оплачивала её кредиты. Я думала о ней, когда устраивала её на работу, с которой её через месяц выгнали за пьянство. Я думала о ней, когда она прибегала ко мне в слезах после очередного своего ухажёра, а потом, как выясняется, спала с моим мужчиной в моей же кровати. Да, Стас, я очень много о ней думала.
Лена вскочила с кресла. Маска страдалицы слетела, обнажив уродливую гримасу зависти и злобы.
— Хватит! Хватит изображать из себя жертву! Тебе просто нравилось быть лучше! Нравилось смотреть на меня сверху вниз, помогать мне, чтобы чувствовать своё превосходство! А я просто хотела того, что есть у тебя! Хоть что-то забрать себе! И Стас… он выбрал меня! Не тебя, идеальную Анну, а меня!
Это был их главный козырь. Они пытались превратить низкое предательство в романтическую историю великой любви, родившейся вопреки обстоятельствам. Они пытались выставить Анну третьей лишней в их «сложных отношениях».
Анна посмотрела на Стаса, потом на сестру. И рассмеялась. Тихо, безрадостно, почти шёпотом.
— Выбрал? Лена, милая, он тебя не выбрал. Он тебя использовал. Точно так же, как использовал меня. Вы оба просто два мелких, алчных хищника, которые решили, что могут сожрать того, кто рядом. Только вы просчитались. Вы думали, я сломаюсь, а я просто выкинула мусор из своей жизни. Вас обоих. А теперь убирайтесь из моей квартиры.
Слова Анны, произнесённые без крика, но с абсолютной, звенящей окончательностью, повисли в воздухе, как приговор. На несколько секунд воцарилась оглушительная тишина, в которой смешались растерянность Стаса и ядовитое шипение, готовое сорваться с губ Лены. Они ожидали слёз, мольбы, слабости. Они получили сталь.
Первой опомнилась Лена. Её лицо, ещё мгновение назад искажённое злобой, вновь натянуло маску трагической, непонятой души. Она сделала шаг к Анне, протягивая руки в умоляющем жесте.
— Анечка, сестрёнка, опомнись! Что ты говоришь? Ты не можешь выгнать родную сестру! Это же и мой дом тоже, мы здесь выросли! Мать бы за голову схватилась, если бы увидела, в кого ты превратилась! В холодную, бессердечную женщину, которая прячется за спиной чужого мужика от своей семьи!
Это был удар ниже пояса, рассчитанный и жестокий. Упоминание матери, их общего детства, попытка вызвать чувство вины были последним оружием в её арсенале. Но Анна лишь смотрела на неё, и во взгляде её не было ничего, кроме усталости и отчуждения. Словно она разглядывала совершенно незнакомого человека, который несёт какой-то бред.
— У тебя был шанс остаться сестрой. Ты сама его сожгла, — тихо ответила Анна. — А этот дом перестал быть твоим в тот день, когда ты решила, что моя кровать достаточно удобна для того, чтобы спать в ней с моим мужчиной. Теперь уходите.
Именно это спокойствие и вывело Стаса из себя окончательно. Его план провалился. Его мужское эго было растоптано. Он не смог ни разжалобить, ни запугать, ни вернуть её. Он был посмешищем. И в бессильной ярости он сделал то единственное, что ему оставалось — попытался оставить после себя руины. Его взгляд метнулся по комнате и остановился на комоде, где в серебряной рамке стояла их общая с Леной детская фотография. Две смеющиеся девочки с бантами.
Он рванулся к комоду, схватил рамку и замахнулся, чтобы со всей силы швырнуть её об стену. Это был жест отчаяния. Если он не мог остаться в её жизни, он хотел уничтожить хотя бы кусочек её прошлого.
Но он не успел. Виктор, до этого момента стоявший неподвижно, как часть интерьера, шагнул вперёд. Это было одно плавное, почти ленивое движение, но в нём была скорость и точность хищника. Его рука, большая и спокойная, накрыла запястье Стаса прежде, чем тот успел завершить замах. Это не было похоже на удар или на борьбу. Это было похоже на констатацию факта: «Этого не будет». Пальцы Виктора сжались, и Стас с коротким болезненным вскриком разжал ладонь. Рамка с фотографией не упала — Виктор подхватил её второй рукой и аккуратно, без единого лишнего звука, поставил на место.
Затем он, не отпуская запястья Стаса, просто развернул его к выходу. Ни слова, ни взгляда. Он просто вёл его, как ведут нашкодившего ребёнка, который не понимает слов. Стас пытался вырваться, но хватка была железной. Это было унизительно, тихо и абсолютно неотвратимо.
Лена застыла, глядя на эту сцену с открытым ртом. Её мир, в котором она была коварной соблазнительницей, а Стас — её трофеем, рушился на глазах. Её «сильный мужчина» оказался жалким и беспомощным в руках другого, который даже не счёл нужным повысить на него голос.
Анна подошла к двери и широко распахнула её. Виктор подвёл Стаса к порогу и только тогда разжал пальцы. Стас, потирая запястье, обернулся. В его глазах больше не было ничего, кроме пустой, выгоревшей ненависти.
— Ты ещё пожалеешь об этом, Аня, — процедил он.
— Я уже жалею, — ровно ответила она. — Жалею о каждом дне, который потратила на тебя.
Лена, поняв, что представление окончено и её роль в нём оказалась провальной, метнулась к выходу, толкнув Стаса в спину. На пороге она обернулась, и её лицо было уродливым от неприкрытой зависти.
— Ты так и останешься одна со своим телохранителем! Гордая и одинокая!
Анна посмотрела на сестру, потом на мужчину, с которым делила постель, а затем перевела взгляд на Виктора, стоящего рядом.
— Мне вас не жаль. Я вас даже не ненавижу, — сказала она тихо, но так, чтобы они услышали. — Вы просто… закончились.
С этими словами она взялась за ручку двери и медленно, с наслаждением, закрыла её. Последнее, что она увидела, были два искажённых злобой лица. Щелчок замка прозвучал как точка в конце очень длинной и плохой книги.
Анна прислонилась спиной к холодной двери и закрыла глаза. Адреналин отступал, оставляя после себя гулкую пустоту и странное, пьянящее чувство лёгкости. Воздух в квартире, казалось, мгновенно очистился. Ушёл приторный запах чужих духов, ушла ложь, ушло напряжение.
— Ты в порядке? — голос Виктора был тихим, лишённым всякого пафоса.
Анна медленно открыла глаза и повернулась к нему. Она посмотрела на этого большого, спокойного человека, который просто был рядом, не требуя ничего взамен. Она слабо, краешком губ, улыбнулась. Это была первая её настоящая улыбка за очень долгое время.
— Нет, — ответила она честно. — Я не в порядке. Я — свободна…
