В павильоне Киностудии имени Горького актёр Андрей Мартынов, которого пробовали на роль старшины Васкова в фильме «А зори здесь тихие», сидел напротив никому не известной студентки и медленно багровел. Пот заливал его лицо, глаза бегали туда-сюда. Он забыл текст. Пауза затягивалась, становясь неприличной, но камера продолжала работать.
Студентка из Саратова, Ирина Долганова, не растерялась. Она начала говорить и за себя, и за него, импровизируя на ходу, лишь бы спасти сцену. Когда режиссер Станислав Ростоцкий скомандовал «стоп», по площадке прокатился хохот, который съёмочная группа всё это время сдерживала. Именно в этот момент стало ясно: Соню Гурвич нашли.
Хотя ещё утром Ростоцкий, едва взглянув на девушку, сказал ассистентам: «Зачем она нам нужна? На все роли девчонки уже есть». Этот случайный успех в начале семидесятых годов мог превратить Ирину Долганову в одну из главных звезд советского экрана, но она выбрала иной путь, который многим тогда казался безумием: уехала из столицы, чтобы полвека прослужить в провинциальном театре.
Дорога к звёздной роли началась с того, что в Саратовское театральное училище приехала столичная гостья — второй режиссер фильма «А зори здесь тихие». Она отобрала Ирину и ещё одну студентку, Надю, для проб в Москве.
Денег у студенток не водилось, да и в поезде они никогда не ездили, но на авантюру согласились. А уже в пути до столицы девушки внезапно осознали, что состав не скорый и прибудут они не утром, а поздно вечером. Кто будет ждать провинциалок на вокзале ночью?
Они уже решили: погуляем по перрону, купим обратные билеты и рванём домой, иначе заблудимся. Но на выходе из вагона их перехватил усталый молодой человек, который дежурил на вокзале весь день, встречая каждый саратовский поезд.
Пробы прошли успешно, Долганова вернулась домой, продолжила учиться в училище и начала ждать вызова из Москвы. Время шло, а телефон не звонил. Ирина уже смирилась, что кино закончилось, так и не начавшись. Но в этом она ошибалась.
В один из учебных дней директор училища буквально схватил её за руку в коридоре: «Знаешь, что тебя утвердили в фильм? Месяца полтора назад!».
Оказалось, киностудия всё это время звонила в училище, но каждый раз трубку брала завуч, которая по непонятным причинам невзлюбила Долганову. Она методично отвечала москвичам, что «всё передала», а самой студентке не говорила ни слова.
Тем временем у съёмочной команды Ростоцкого была паника: уходит зима, тает снег, нужно срочно снимать зимние сцены, а Сони Гурвич нет. Ростоцкому пришлось пробиваться через начальство, чтобы выяснить, что Долганова на самом деле даже не в курсе, что она теперь киноактриса.
Романтика кинопроизводства развеялась в первый же день в Карелии. Ростоцкий, сам прошедший войну (его, раненого, вынесла с поля боя медсестра), добивался от актрис предельной достоверности. Никакого грима, никакой чистой одежды, мыться можно только в выходные дни.
Ирине выдали кирзовые сапоги огромного размера. Она наматывала портянки в несколько слоев, пихала внутрь газеты, но обувь всё равно сваливалась с её худеньких ног. На строевой подготовке она всегда плелась в хвосте. Однажды не выдержала и взмолилась перед режиссером о замене обуви. «Поменять-то можно, — кивнул Ростоцкий. — Но ты сама подумай, не поможет ли тебе это неудобство сыграть роль правдоподобно?».
Ирина осеклась. Она поняла: её Соня, девочка из интеллигентной еврейской семьи, точно так же мучилась бы в этих грубых солдатских сапогах. Обувь в итоге оставили.
Жили актрисы не в гостиницах, а в палатках, деревенских домах и общежитиях, спали урывками по три часа — в Карелии стояли белые ночи, и режиссёр спешил использовать каждый час света.
Съемки напоминали курс выживания. Девушки таскали на себе настоящие винтовки и вещмешки, в которых лежали не бутафорские, а реальные кружки, ложки и хлеб с салом. Чтобы актрисы не простудились в ледяной воде, им разрешали надевать под гимнастерки гидрокостюмы, но перед крупными планами заставляли всё снимать. После дублей продрогших девушек растирали спиртом.
Самым страшным испытанием стала сцена гибели Сони. Гримёры соорудили на груди актрисы рваную рану, залили её бычьей кровью. Ирина лежала в траве под палящим солнцем несколько часов. На ней без конца ползали насекомые, но шевелиться было нельзя — даже дышать приходилось через раз. Когда объявили перерыв, Долганова, не разгримировываясь, поплелась в столовую. Увидев в зеркале на стене своё отражение, она начала падать на пол — стало плохо с сердцем.
Успех фильма был оглушительным. В Москве висели огромные плакаты с лицом Долгановой, на улицах на неё оборачивались таксисты. Картину номинировали на «Оскар», а съёмочная группа отправилась в турне по Европе.
Для советской девушки из провинции поездка в Голландию и Бельгию в семидесятые годы выглядела путешествием на Марс. В одной из стран произошла встреча, врезавшаяся Ирине в память. Их пригласил в гости старый эмигрант — настоящий белогвардейский генерал, давно сбежавший из России. Он вышел к актерам в шинели и папахе, словно время для него остановилось полвека назад.
Генерал жадно расспрашивал о России, но с каждой минутой его лицо мрачнело. Он ждал рассказов о разрухе, голоде и страданиях, чтобы оправдать свой побег из страны. А молодые актрисы искренне рассказывали, как хорошо живут. Старик начал впадать в ярость, и дипломатам пришлось спешно уводить советскую делегацию.
В этих поездках Ирина сблизилась со Станиславом Ростоцким (не в романтическом плане, разумеется). Режиссер опекал молодых актрис, читал им стихи так, что они слушали разинув рты. Долганова признавалась, что была немного влюблена в Василия Шукшина, а Ростоцкий однажды устроил им встречу в коридоре киностудии. Ирина тогда просто онемела и просидела рядом с кумиром молча, не в силах вымолвить ни слова. Но, как бы то ни было, она была безмерно благодарна Ростоцкому за то, что он устроил эту встречу.
После премьеры перед Долгановой открывались все двери. Ростоцкий настойчиво уговаривал её остаться в Москве, обещал помочь с пропиской (заветная мечта любого советского провинциала) и карьерой. Её хотели взять в штат Киностудии имени Горького. Отказываться от такого предложения было бы глупо. Но Ирина рассудила иначе. Она видела, как маялись без работы её коллеги с дипломами ВГИКа, ожидая годами хотя бы эпизода. «В кино даже не лезь — так же будешь сидеть без работы», — предупреждали её актрисы.
Судьбу решил случай. Возвращаясь с очередных неудачных проб, Ирина застряла в городе Горьком (ныне Нижний Новгород) в ожидании поезда. Чтобы убить время, зашла в местный ТЮЗ. Там она познакомилась с режиссёром Борисом Наравцевичем. Он сходу предложил: «Переезжайте к нам!». И пообещал главное: много работы и жильё, пусть и в общежитии. И вот на это Долганова согласилась с радостью.
Ростоцкий был в шоке. Он даже приезжал в Горький, приходил в маленькую комнату в общежитии, где ютилась звезда его фильма с мужем и сыном, и уговаривал одуматься, но быстро понял, что уговаривать её бесполезно.
Годами позже режиссёр снова приедет к ней в гости и, увидев её единственного мужа, в шутку скажет:«Девки уже почти все развелись и снова замуж повыходили, а ты какая-то несовременная».
Личная жизнь Ирины Долгановой сложилась наперекор всем актерским стереотипам. Мама актрисы, пережившая войну и плен, всегда умоляла дочь: «Никогда не выходи замуж за артиста». Ирина послушалась.
Её избранник Владимир был далек от творчества: сначала работал в комсомоле и городской администрации, потом ушёл в бизнес. Они долгое время были просто друзьями, но Владимир одним своим поступком завоевал сердце молодой актрисы. Когда Ирина уехала на гастроли в Сибирь, Владимир, не сказав ей ни слова, сел в самолет и прилетел следом. «Откуда ты здесь?» — изумилась она, открыв дверь гостиничного номера. «Сел и прилетел», — ответил он, хотя найти её в чужом городе, не зная точного адреса гостиницы, было почти невозможно.
Семейная жизнь начиналась в общежитии. Самой большой проблемой было не отсутствие денег, а нехватка нянек. Сына Сергея приходилось брать с собой в театр. Ирина гримировалась, держа ребенка на руках, а перед выходом на сцену судорожно искала, кому его всучить — костюмершам или уборщицам. Выбегая к зрителям, она часто слышала за спиной плач: «Ма-а-ма!».
Насмотревшись на изнанку актёрской жизни, Ирина категорически не хотела, чтобы сын пошел по её стопам. «Уж я-то знаю, какая это тяжелая, выматывающая профессия», — говорила она. Сергей вырос и стал врачом, чем актриса очень гордится.
Время показало, что интуиция не подвела Ирину. В лихие девяностые, когда советское кино было в упадке, а вчерашние звёзды шли работать дворниками и грузчиками, чтобы прокормить семьи, Долганова оставалась в профессии. У неё был театр, стабильная зарплата и свой зритель. Она сыграла более 150 главных ролей: от шекспировской Виолы до чеховских героинь.
В кино она возвращалась редко, но метко. Глеб Панфилов снял её в эпизоде фильма «Мать» вместе с Инной Чуриковой. А в 2014 году режиссер Андрей Прошкин пригласил её в картину «Переводчик» — снова военная драма, и снова трагическая роль еврейской женщины. Сниматься было морально тяжело, но Долганова согласилась, потому что увидела в Прошкине ту же честность и нетерпимость к фальши, что и у её «крестного отца» в кино Ростоцкого.
Сегодня Ирине Валерьевне 76 лет. Она по-прежнему служит в Нижегородском ТЮЗе, великолепно выглядит без всякой пластики и репетирует новые роли, например, помещицу Уланбекову в пьесе Островского.
Когда её спрашивают о несбывшейся московской карьере, она отвечает без тени сожаления: «синица в руках» в виде провинциального театра обернулась стабильным счастьем — один театр, один муж, один сын. А всё, что было на съёмках в Москве, осталось лишь тёплым воспоминанием о времени, когда деревья были большими, а зори — тихими.
