— Ну вот, опять не влезла в джинсы. А я говорил, меньше булок надо есть.
Голос Олега, ленивый и тягучий, просочился в тишину комнаты с дивана, где он полулежал, подсвеченный синеватым светом телефонного экрана. Он даже не оторвался от просмотра каких-то видео с рычащими мужиками, тягающими железо. Фраза была брошена в пространство, как кость собаке — небрежно, между делом, будто констатация прогноза погоды. Но для Ани, стоявшей перед старым зеркалом в дверце шкафа, эти слова прозвучали как выстрел.
Джинсы были старые, ещё из той, «добеременной» жизни. Символ лёгкости, беззаботности и талии, которую не приходилось втягивать до потемнения в глазах. Сейчас они застряли на её бёдрах, впиваясь в тело с упрямой жестокостью неодушевлённого предмета. Молния замерла на полпути, образовав уродливую складку на животе, который всё ещё не пришёл в себя после восьми месяцев бессонных ночей, хаотичных перекусов и постоянного, изматывающего стресса. Она смотрела на своё отражение, на уставшее лицо, на тело, которое казалось чужим, и чувствовала, как внутри что-то медленно каменеет.
Она молча выслушала. Не дёрнулась. Не заплакала, как он, возможно, ожидал. Она просто замерла, прекратив бессмысленную борьбу с непокорной тканью. Её пальцы разжались, и замок молнии со слабым скрежетом пополз вниз, даруя телу унизительное освобождение. Она стояла так несколько секунд, глядя на себя в зеркало. В отражении за её спиной виднелся он — расслабленный, в растянутой домашней футболке, из-под которой отчётливо выпирал его собственный, наеденный далеко не спортивным питанием живот. «Фитнес-тренер».
А потом она медленно повернулась. Её движения были лишены суетливости. В них была пугающая, неестественная плавность, как у механизма, который долго ржавел и вот наконец пришёл в движение. Она пошла к нему через всю комнату. Не быстро, не агрессивно. Каждый шаг был выверенным, тяжёлым. Олег почувствовал это изменение в атмосфере, оторвался от телефона и с ленивым недоумением посмотрел на приближающуюся жену. На его лице играла самодовольная ухмылка — он ждал привычной сцены: обиженных вздохов, упрёков, может быть, даже слёз. Он был готов.
Но Аня не собиралась играть по его правилам. Она подошла и остановилась прямо перед диваном, нависнув над ним. Её тень упала на него, перекрыв свет от торшера. Ухмылка на его лице дрогнула и начала сползать. В её глазах не было обиды. Там плескался холодный, спокойный, абсолютно белый гнев.
— Ещё одно слово про мой лишний вес, и я распечатаю твоё фото с пивным пузом в полный рост и повешу на входную дверь! Ты на себя в зеркало смотрел, фитнес-тренер диванный?!
Она наклонилась чуть ниже, почти упираясь взглядом в его растерянные глаза. Он невольно втянул живот, но было уже поздно.
Олег замер. Он смотрел на неё снизу вверх, и впервые за долгое время он действительно её видел. Не привычное домашнее приложение, не мать его ребёнка, не уставшую женщину, которую можно было безнаказанно подкалывать. Он видел перед собой совершенно незнакомого, опасного человека, который только что хладнокровно объявил ему войну. И он понятия не имел, что с этим делать. Телефон в его руке погас, погрузив его лицо в полумрак.
Опешивший — это было не то слово. Олег буквально застыл, как муха в янтаре, с приоткрытым ртом и глупым, недоумевающим выражением на лице. Секунду назад он был хозяином положения, снисходительным патриархом, указывающим заблудшей жене на её недостатки. А сейчас он смотрел на неё снизу вверх и не узнавал. С его дивана она казалась выше, её силуэт против света — почти монументальным. Он попытался вернуть себе инициативу, сбить её с толку привычным оружием — снисходительной насмешкой.
— Ты чего, с ума сошла? Совсем от недосыпа крыша поехала? — он нервно хмыкнул, пытаясь изобразить весёлое изумление. — Я же пошутил. Что ты, шуток не понимаешь?
Но его слова падали в пустоту. Аня не ответила. Она не удостоила его даже взглядом. Вместо этого, сохраняя на лице то же ледяное, отстранённое выражение, она протянула руку к столику и взяла свой телефон. Её движения были точными и экономичными, как у хирурга, готовящегося к операции. Олег наблюдал за ней, его собственная усмешка казалась теперь натянутой и фальшивой. Он всё ещё думал, что это блеф, нелепая попытка напугать его.
Она разблокировала экран. Большой палец уверенно заскользил по дисплею, открывая галерею. Она не искала долго. Она точно знала, что ей нужно. Олег следил за её пальцем, и лёгкое беспокойство начало прорастать в нём, как сорняк. Она остановилась на одной из фотографий и увеличила её. Затем, с какой-то извращённой вежливостью, она развернула экран к нему, чтобы он тоже мог видеть.
Это было фото, сделанное пару недель назад, в воскресенье днём. Он уснул на диване после плотного обеда, раскинув руки. Камера поймала его в самый уязвимый момент: голова запрокинута, рот приоткрыт в немом храпе, а старая домашняя футболка задралась, полностью обнажив его «трудовую мозоль». Бледный, рыхлый живот, увенчанный пупком, выпирал бесформенной массой, жалким подобием Аполлона, которым он себя воображал в спортзале.
— Что ты делаешь? — спросил он уже совсем другим тоном. В нём не было иронии, только глухая, нарастающая тревога.
Аня снова не ответила. Она повернула телефон к себе и начала быстро печатать. Короткие, чёткие щелчки по экрану были единственными звуками в комнате. Она нашла чат «Братишки-Качатки», место его виртуальной силы, где они с друзьями делились рекордами в жиме лёжа и высмеивали новичков. Она прикрепила фотографию. А под ней добавила подпись, каждое слово которой было выверено, как доза яда: «Ребята, посмотрите, какой у меня Аполлон. Ищет себе стройную богиню, а то я, по его мнению, не дотягиваю». Не отрывая от него взгляда, она нажала «отправить».
Секунду ничего не происходило. А потом телефон в руке Олега ожил. Сначала один короткий жужжащий звук. Потом второй. А затем аппарат забился в непрерывной конвульсии уведомлений, словно в него попал разряд тока. Смеющиеся смайлики, стикеры с хохочущими до слёз гиенами, короткие сообщения от друзей. Олег судорожно вцепился в свой телефон, его большой палец дёргался, пытаясь разблокировать экран.
Когда он наконец увидел то, что увидели все его «братишки», цвет сошёл с его лица. Оно стало сначала мертвенно-бледным, а затем на нём начали проступать уродливые багровые пятна. Это была не просто злость. Это было концентрированное, бессильное унижение. Его только что публично выпотрошили и выставили на посмешище перед теми, чьим мнением он дорожил больше всего. А она просто стояла и смотрела. Без злорадства. Без триумфа. Спокойно наблюдая, как рушится его тщательно выстроенный мир диванного эксперта и короля спортзала.
Телефон в его руке продолжал вибрировать, как пойманная в банку и разъярённая оса. Но Олег больше на него не смотрел. Он медленно, с каким-то механическим усилием, нажал кнопку блокировки, и экран погас. Затем он так же медленно положил аппарат на диван, экраном вниз. Щелчки и жужжание уведомлений прекратились, но их фантомное эхо, казалось, продолжало звучать в оглушительной тишине комнаты. Он поднялся с дивана. Не рывком, не в припадке ярости. Он выпрямился во весь свой немаленький рост, расправил плечи, и в его фигуре появилось что-то новое — не расслабленность ленивого самца, а жёсткая, собранная угроза.
Аня не сдвинулась с места. Она просто наблюдала за ним, всё с тем же отсутствующим выражением на лице, словно смотрела скучный фильм, финал которого был ей давно известен. Она выиграла этот раунд. Выиграла нокаутом. Теперь она ждала, что он будет делать: кричать, оскорблять, может, даже уйдёт, хлопнув дверью. Но он не сделал ничего из этого.
Олег обвёл комнату долгим, оценивающим взглядом. Его глаза, до этого затуманенные негой и самодовольством, стали острыми и цепкими, как у оценщика, прикидывающего стоимость запущенного имущества. Он сделал несколько шагов и носком ботинка поддел с ковра яркую пластиковую погремушку. Игрушка издала жалкий, дребезжащий звук.
— Интересно, — протянул он, не глядя на неё. Его голос был ровным, почти безэмоциональным, и от этого становилось не по себе. — Ты считаешь, что имеешь право судить о моей форме, когда вокруг вот это?
Он сделал неопределённый жест рукой, обводя пространство. Разбросанные по полу кубики, забытый на кофейном столике надкусанный детский прорезыватель, высокий стульчик для кормления в углу, забрызганный оранжевым пюре, которое уже успело засохнуть коростой. Всё то, что было естественной частью их новой жизни, в его взгляде вдруг превратилось в удручающие вещдоки её некомпетентности.
— Ты говоришь про моё пузо. Ладно. Допустим, — он подошёл к детскому стульчику и провёл пальцем по засохшему пятну. Он брезгливо посмотрел на оранжевый след на своём пальце. — А как насчёт этого? Это что, тоже я виноват? Ты так увлеклась борьбой со своими драгоценными килограммами, что забыла, что у нас вообще-то ребёнок? Что дом превратился в какой-то свинарник?
Он говорил негромко, но каждое его слово было точным, выверенным ударом под дых. Он понял. Он понял, что атаковать её вес — это теперь играть на её поле, где она вооружена и опасна. И он сменил тактику. Он не стал оправдываться или спорить о фотографии. Он просто перенёс поле боя на её территорию, в самую её цитадель — в её роль матери и хозяйки.
— Ты думаешь, я не вижу? — продолжал он, медленно шагая по комнате. — Не вижу горы неглаженого белья? Не чувствую запах кислого молока из бутылочек, которые стоят у мойки по полдня? Ты «приходишь в форму». А кто будет приводить в форму наш дом? Нашу жизнь? Или ты решила, что родив ребёнка, получила индульгенцию на всё?
Он остановился и снова достал свой телефон. Аня напряглась. Она ожидала, что он начнёт что-то писать в тот самый чат, оправдываться перед друзьями. Но он открыл камеру. И с тем же холодным, деловитым видом, с каким она отправляла его позор, он сделал несколько снимков. Крупным планом — разбросанные игрушки и крошки на ковре. Общим планом — угол комнаты, где в хаотичном порядке были свалены детские вещи. Он не спешил, тщательно выстраивая кадр, чтобы беспорядок выглядел как можно более удручающим.
Затем он открыл контакты, нашёл номер «Тёща» и прикрепил к сообщению самую «удачную» фотографию. Аня смотрела, как его пальцы набирают текст, и ледяной ужас начал подступать к её горлу. Он закончил и, прежде чем нажать «отправить», развернул экран к ней. Под фотографией бардака было написано: «Мам, не волнуйтесь, мы справляемся, просто Анечке сейчас тяжеловато. Совсем себя не бережёт».
И он нажал. На её глазах. Он смотрел на неё, ожидая слёз, криков, истерики. Но увидел лишь, как в её глазах гаснет последний отблеск чего-то живого, уступая место тёмной, ледяной пустоте. Он не просто нанёс ответный удар. Он втянул в их войну её мать, выставив её, Аню, неряшливой, неумелой и жалкой в глазах самого родного человека. Война перешла на новую территорию, и на этой территории пленных брать не собирались.
Анин телефон на столике издал короткий, требовательный звук — пришло сообщение. Она не посмотрела на экран. Ей не нужно было этого делать. Она знала, кто это. Знала, что там написано. Это была её мать, разбуженная среди ночи фотографией беспорядка и фальшивой заботой зятя. Это был удар под ребро, нанесённый чужой рукой, но направленный точно Олегом. Он не просто втянул в их войну постороннего — он выбрал того, кто мог причинить ей максимум боли одним лишь своим беспокойством.
Олег стоял посреди комнаты, всё ещё держа свой телефон в руке, как оружие, из которого только что был сделан решающий выстрел. На его лице застыло выражение мрачного, уродливого триумфа. Он ждал её реакции, готовый к слезам, упрёкам, к чему угодно, что подтвердило бы его победу.
Но Аня не заплакала. Она медленно подняла на него взгляд, и в её глазах не было ничего. Ни гнева, ни обиды, ни боли. Только выжженная, безжизненная пустота, на дне которой шевельнулось что-то абсолютно чуждое. Она сделала шаг к нему.
— Ты думаешь, это меня задело? — её голос был тихим и ровным, лишённым всякой интонации. — Беспорядок? Серьёзно? Ты решил ударить по самому очевидному? Это так… предсказуемо. Так в твоём стиле.
Она остановилась в паре метров от него.
— Ты хочешь знать, что такое настоящий беспорядок, Олег? Беспорядок — это когда мужчина в тридцать пять лет всё ещё играет в «качка» с подростками, потому что это единственное место, где он чувствует себя значимым. Беспорядок — это когда твоя самая большая гордость — это цифра на штанге, потому что цифры в твоей зарплатной ведомости не менялись уже три года.
Его лицо начало меняться. Маска триумфатора треснула и осыпалась, обнажая растерянность, а затем и глухую, нарастающую ярость. Он не ожидал такого. Он бил по быту, а она — по самой его сути.
— Ты ходишь в свой зал и постишь фотографии в свой дурацкий чат, пытаясь доказать всем, что ты альфа-самец. А на деле ты просто младший менеджер по продажам сантехники, которого уже второй год «маринуют» без повышения, потому что твой начальник считает тебя туповатым, но исполнительным. Ты ведь мне сам это рассказывал. После двух бутылок пива. Жаловался, — она произнесла это негромко, но каждое слово было похоже на удар скальпелем в самое уязвимое место. — Твоё пивное пузо, над которым я посмеялась, — это не жир, Олег. Это твои нереализованные амбиции. Твои проваленные проекты. Твоя жалкая карьера, которую ты пытаешься прикрыть мышцами. Ты критикуешь моё тело, потому что своё ты можешь изменить, а свою никчёмную жизнь — нет.
Он смотрел на неё, и в его глазах появилось что-то звериное. Он понял, что она использовала против него всё то сокровенное, чем он когда-то с ней делился в моменты слабости. Она взяла его доверие и превратила его в оружие массового поражения. И он ответил. Ответил так, чтобы не просто ранить, а уничтожить.
— Да. Да, я младший менеджер! — выплюнул он. — И я хотя бы работаю, а не сижу дома, деградируя среди подгузников и детского пюре! Ты говоришь о моих амбициях? А где твои? Где та Аня, которая собиралась открывать свою дизайн-студию? Где её проекты, её портфолио? А, я знаю где! Они лежат в папке на ноутбуке, покрытые толстым слоем пыли, потому что оказалось, что быть матерью — это отличный повод, чтобы спрятаться от реального мира, где ты, возможно, тоже бы не добилась ничего!
Он шагнул к ней, сокращая дистанцию.
— Ты думаешь, я не вижу, как ты боишься? Боишься, что твои «гениальные» идеи никому не нужны. Боишься проиграть. Гораздо проще ведь сидеть дома, оправдывая свою лень и страх «материнским долгом». Это так удобно! Ты не «поставила карьеру на паузу». Ты сбежала. Сбежала в единственную роль, где от тебя не требуется доказывать свою состоятельность. Ты просто есть, и этого достаточно. Поздравляю. Твоё главное достижение в жизни — это смена подгузника без инструкции.
Они стояли друг напротив друга в центре комнаты, как два боксёра после финального гонга. Все самые страшные, самые жестокие слова были сказаны. Они вскрыли друг друга до костей, обнажив самые постыдные страхи и комплексы. В воздухе повисла не тишина — в нём висела плотная, удушающая взвесь взаимной ненависти.
И в этот момент из спальни раздался тонкий, требовательный плач проснувшегося ребёнка.
Они не шелохнулись. Просто стояли и смотрели друг на друга. Два чужих, враждебных человека, запертых в одной квартире. Плач становился громче, настойчивее, напоминая о мире, который они только что сожгли дотла. Но никто из них не двинулся с места. Пути назад больше не было. Война закончилась, оставив после себя только выжженную землю…
