— А вот, Аленька, смотри, какую красоту я вам привезла! Не ковёр, а персидская сказка!
Голос Вероники Матвеевны, бодрый и оглушающий в тишине их маленькой прихожей, заставил Алину внутренне сжаться. Она медленно обернулась, уже зная, что увидит. Свекровь, вся раскрасневшаяся от натуги и гордости, держала в охапке нечто громоздкое, завёрнутое в старую простыню. Рядом стоял Денис, её муж, с виноватой улыбкой на лице, и пытался помочь матери протащить этот свёрток в гостиную.
— Мам, ну куда нам его? У нас же свой есть, новый, — пробормотал Денис, но без всякой надежды в голосе.
— Твой новый — пылесборник синтетический, без души! — отрезала Вероника Матвеевна, с грохотом опустив свою ношу на пол. — А это — вещь! Натуральная шерсть. Ему лет больше, чем вам обоим вместе взятым. Немного выцвел, конечно, на веранде лежал, но химчистка всё исправит.
Она сдёрнула простыню, и в воздух поднялось облачко пыли, принеся с собой тяжёлый запах нафталина и дачной сырости. Ковёр и впрямь был когда-то персидским. Теперь же его бордовые и синие узоры едва угадывались на выгоревшем, местами проеденном молью фоне. Алина смотрела на это унылое полотно и физически ощущала, как оно пожирает свет и воздух в её светлой, почти стерильной гостиной, которую она с такой любовью обставляла мебелью простых форм и холодных оттенков.
Денис поймал её взгляд и едва заметно пожал плечами, мол, что я могу поделать. И Алина в тысячный раз промолчала. Она молчала, когда Вероника Матвеевна привезла им надколотый кофейный сервиз «Мадонна», утверждая, что это «шик и классика». Она молчала, когда на комоде поселилась целая армия фарфоровых слоников с отбитыми хоботами. Она молчала, когда на кухне появилась клеёнка с подсолнухами, которая намертво прилипала к локтям. Каждый визит свекрови был похож на спецоперацию по захвату территории. Она методично, шаг за шагом, превращала их современную квартиру в филиал своего заваленного хламом дачного домика.
— Ну что, расстилайте, любуйтесь! — скомандовала Вероника Матвеевна, уперев руки в бока. — Денис, помоги!
Алина смотрела, как муж, покорно вздохнув, свернул их лёгкий серый ковёр и оттащил его на балкон. А затем они вдвоём расстелили на полу это древнее чудовище, которое тут же сделало комнату темнее и меньше. Вероника Матвеевна ходила вокруг, цокая языком от удовольствия.
— Вот! Сразу уютно стало, по-домашнему. А то у вас как в больнице было, честное слово. Но это ещё не всё!
С торжествующим видом она извлекла из своей необъятной сумки увесистый целлофановый пакет. Внутри белело нечто кружевное. Алина почувствовала, как к горлу подкатывает холодная тошнота. Она знала, что это. Финальный аккорд.
— Салфеточки! — с гордостью объявила свекровь. — Сама вязала, лет тридцать назад, крючком. Сейчас так уже никто не умеет. Это чтобы вашу полировку не царапать.
И она принялась за дело. Она не просто отдала им пакет. Она лично, с видом куратора на выставке, начала раскладывать пожелтевшие от времени, пахнущие сундуком кружева по всей квартире. Одна салфетка легла под телевизор. Другая — на журнальный столик. Две симметричные — на прикроватные тумбочки в спальне. Ещё одна, самая большая и ажурная, накрыла собой спинку дивана. Она действовала уверенно, не спрашивая разрешения, словно расставляла флажки на завоёванной территории.
Когда ритуал был окончен, Вероника Матвеевна, довольная собой, выпила чаю и отбыла, оставив после себя запах пыли и ощущение тотального поражения. Денис устало опустился на диван.
— Ну, потерпи немного, она же от чистого сердца… — начал он свою обычную песню.
Алина не ответила. Она стояла посреди гостиной и смотрела на эту вакханалию безвкусицы. Её дом, её крепость, её личное пространство было осквернено. И последняя ажурная салфетка на спинке дивана стала для неё точкой невозврата. Холодная, звенящая ярость, которую она так долго подавляла, наконец нашла выход.
Она молча взяла с кухни новый мусорный мешок. Не говоря ни слова, она прошла по квартире и начала методично собирать в него все до единой салфетки. С телевизора, со стола, с тумбочек, с дивана. Она действовала быстро и точно, как робот. Собрав всё до последней нитки, она плотно завязала мешок, подошла к входной двери, открыла её и вышла на лестничную клетку. Денис смотрел на неё с открытым ртом, не в силах произнести ни слова. Через минуту она вернулась с пустыми руками. Салфетки, связанные тридцать лет назад, отправились в мусоропровод.
Денис смотрел на пустые руки жены, потом на закрытую дверь, и только тогда до его сознания начал доходить весь масштаб произошедшего. Он медленно поднялся с дивана, словно его суставы внезапно заржавели. Он подошёл к тому месту на журнальном столике, где только что лежала салфетка, и провёл по нему пальцем, будто надеясь найти там хотя бы призрак ажурного узора.
— Ты понимаешь, что ты сделала? — его голос, обычно мягкий и уступчивый, приобрёл незнакомые твёрдые нотки. — Она же позвонит. Завтра или послезавтра. И спросит, как нам её подарок. Что я ей скажу? Что её работа, её старания полетели в мусоропровод через десять минут после её ухода?
— Скажи ей правду, — Алина повернулась к нему. Она была абсолютно спокойна, и это её ледяное самообладание пугало Дениса гораздо больше, чем если бы она кричала. — Скажи, что в нашей квартире её салфеткам не место. Как и всему остальному.
Она обвела взглядом комнату, и её взгляд задержался на пыльном ковре, на фарфоровых слонах, на клеёнке, видневшейся из кухни. Её лицо не выражало ничего, кроме холодной, методичной оценки.
— Да что с тобой такое? Это же просто вещи! Она от чистого сердца! Она хочет, чтобы у нас было уютно! — Денис начал ходить по комнате, его шаги глухо тонули в ворсе старого ковра. Он чувствовал себя защитником, адвокатом своей матери, но его аргументы звучали слабо даже для него самого.
— Это не уют. Это оккупация, — отрезала Алина. — Она не приносит нам уют. Она приносит в мой дом свой хлам, чтобы избавиться от него на своей даче. Она не видит меня, не видит наш интерьер, наш образ жизни. Она видит только пустое пространство, которое нужно срочно завалить своим прошлым. Я устала жить в музее её воспоминаний.
— Но можно же было просто убрать их в шкаф! Спрятать! Зачем так… жестоко? — он нашёл, как ему показалось, единственно верное слово.
И это слово стало последней искрой. Алина сделала шаг ему навстречу. Её глаза потемнели.
— Послушай меня внимательно, Денис. И постарайся запомнить.
Она говорила тихо, разделяя слова, вбивая их, как гвозди.
— Ещё раз твоя мама принесёт в мой дом свой хлам под видом подарков, и я лично отвезу всё это барахло ей на дачу и сожгу прямо у неё на глазах! Ты меня понял?
Денис замер. Он смотрел на жену и не узнавал её. Перед ним стояла не та Алина, которая всегда сглаживала углы и терпеливо улыбалась его матери. Перед ним был чужой, жёсткий человек, который говорил об ужасных вещах с пугающим хладнокровием.
— Ты не посмеешь, — выдохнул он.
— Не проверяй, — так же тихо ответила она. — А теперь о главном. Завтрашний день мы начинаем с генеральной уборки. Я вызываю машину. Грузовую. Весь её антиквариат — этот ковёр, эти сервизы, эти пыльные фигурки — поедет обратно. На дачу. Или куда ты там решишь. Но в этом доме его не будет.
Она смотрела на него в упор, не давая ему возможности отвести взгляд или уйти от ответа. Она поставила его перед фактом, не оставив ни единой лазейки для компромисса.
— Ты хочешь, чтобы я устроил скандал? Чтобы я обидел мать? — в его голосе прозвучало отчаяние.
— Я хочу, чтобы ты наконец выбрал, с кем ты живёшь: со мной или с мамой. Поэтому у тебя есть выбор. — Она чуть склонила голову набок. — Вариант первый: ты сегодня вечером звонишь ей сам. И спокойно, вежливо, подбирая слова, как ты умеешь, объясняешь, что мы очень ценим её заботу, но у нас другой вкус. Что мы хотим строить свой быт сами. Что мы вернём ей её вещи, потому что они ей, несомненно, дороги как память. Вариант второй: ты не делаешь ничего. И тогда завтра, когда приедет машина и я буду выносить этот ковёр, ей позвоню я. И можешь быть уверен, в выражениях я стесняться не буду. Выбирай.
Она развернулась и ушла на кухню, оставив его одного посреди гостиной. Он стоял на уродливом выцветшем ковре, который вдруг превратился из просто старой вещи в демаркационную линию, разделившую их семью на два враждующих лагеря. И он отчётливо понимал, что на чьей бы стороне он ни оказался, он всё равно проиграет.
Утро встретило их густой, вязкой тишиной. Денис проснулся первым и долго лежал, глядя в потолок, прислушиваясь к дыханию Алины. Он надеялся, что ночь остудила её, что вчерашний демарш с салфетками был просто выплеском эмоций, и сегодня всё вернётся на круги своя. Можно будет поговорить, договориться, может, и впрямь убрать этот ковёр на балкон, пока мать не видит. Но когда Алина встала, он понял, что ошибался. Она двигалась по квартире с бесшумной целеустремлённостью хищника, её лицо было непроницаемой маской.
Она не стала завтракать. Выпив стакан воды, она направилась прямиком к комоду, где под стеклом томился надколотый сервиз «Мадонна». Денис наблюдал за ней с дивана, не решаясь вмешаться. Алина открыла дверцу и начала методично, одну за другой, выставлять на стол чашки с перламутровым отливом и позолоченными ручками, блюдца с пасторальными сценками, сахарницу и молочник. Затем она принесла с кухни стопку старых газет и начала аккуратно, но без всякого пиетета, заворачивать каждый предмет. Она не бросала их, не проявляла агрессии. Её движения были выверенными и механическими, как у работника склада, упаковывающего товар на отправку.
— Алина, может, не надо? — Денис наконец подал голос. Он звучал жалко, и он сам это понимал. — Это же память. Это…
— Это мусор, — не оборачиваясь, ответила она. — Красивый, блестящий, но мусор. Ему не место в моём доме.
Закончив с сервизом, она сложила свёртки в картонную коробку. Следом туда же отправились фарфоровые слоники с отбитыми ушами и хоботами. Потом она решительно стянула с кухонного стола липкую клеёнку с подсолнухами, туго свернула её и тоже сунула в коробку. Она зачищала пространство, как хирург удаляет метастазы. Он не вмешивался. Он был не миротворцем, а зрителем на казни, не смеющим поднять голос против палача.
Финалом стал ковёр. Алина подошла к нему, присела на корточки и решительно подцепила край. Он был тяжёлым, неподатливым. Она с усилием начала скатывать его в тугой рулон. В воздух снова поднялась застарелая пыль, пахнущая прелой листвой и забвением. Денис чихнул. Алина, кряхтя от натуги, докрутила рулон до конца и обвязала его бельевой верёвкой. Теперь гостиная выглядела осиротевшей, но огромной и светлой.
Она выпрямилась, отряхнула руки и достала телефон. Набрала номер.
— Здравствуйте. Мне нужна грузовая машина. Да, по городу. Вывезти старые вещи. Ковёр, коробки. Адрес…
Денис слушал, и ледяной пот стекал у него по спине. Это была реальность. Это происходило на самом деле. Через час или два приедут чужие люди и вынесут из его дома часть жизни его матери. И он ничего не мог с этим поделать. Когда Алина закончила разговор и положила телефон на стол, он понял, что его время вышло. Выбор, который она поставила перед ним вчера, нужно было делать прямо сейчас.
Он схватил свой мобильный и, спотыкаясь, выскочил на балкон, плотно прикрыв за собой дверь. Нашёл в контактах «Мама» и нажал на вызов.
— Мам, привет… — начал он, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Ты не занята? Тут такое дело… Мы тут с Алиной… решили немного сделать перестановку.
Он слышал в трубке бодрое материнское «Да? Что надумали?».
— Ну… в общем… Алина говорит, что твой ковёр… он немного… не подходит. И сервиз. Она хочет пока… убрать это. Освободить место, понимаешь?
На том конце провода воцарилось молчание. Денис зажмурился. Он знал, что сейчас произойдёт.
— Куда убрать? — голос Вероники Матвеевны стал жёстким, как замерзшая земля. — Что значит «убрать»? Мои подарки?! Что она там опять удумала, эта твоя…
— Мам, спокойно, никто ничего не выбрасывает! — затараторил он, понимая, что делает только хуже. — Просто мы… мы тебе их вернём. На дачу. Чтобы они там хранились.
— Вернёте?! То есть вы вышвыриваете мои вещи?! Я сейчас приеду! — прорычала трубка.
— Нет, мам, не надо ехать, пожалуйста! Я сам всё решу, всё объясню! — запаниковал он.
Но было поздно. Он услышал в трубке короткие гудки. Она бросила трубку. Он стоял на балконе, держа в руке бесполезный кусок пластика, и смотрел на оживлённую улицу. Он провалил миссию. Он не смог ничего объяснить. Он только поджёг фитиль.
Не прошло и получаса. Они с Алиной сидели в разных углах молчащей гостиной, когда в дверь позвонили. Короткий, требовательный, злой звонок, который не обещал ничего хорошего. Это были не грузчики. Они оба это знали. Алина медленно поднялась, её лицо было похоже на высеченную из камня маску. Денис съёжился на диване. Алина посмотрела на него долгим, презрительным взглядом и пошла открывать. На пороге, раскрасневшаяся от гнева и быстрой ходьбы, стояла Вероника Матвеевна. Её взгляд был устремлён мимо Алины, вглубь квартиры, где у стены сиротливо стоял скрученный в рулон ковёр. Буря прибыла.
— Что это такое?
Голос Вероники Матвеевны был низким и вибрировал от сдерживаемой ярости. Она говорила не с Алиной. Она смотрела поверх её головы, прямо на Дениса, который сжался на диване, превратившись в живую иллюстрацию вины и бессилия. Её палец, унизанный старомодными кольцами, был направлен, как оружие, на скрученный ковёр и картонные коробки.
— Мам, я же пытался объяснить… — пролепетал Денис, но его голос утонул в гнетущей атмосфере.
— Это ваши вещи, Вероника Матвеевна, — вмешалась Алина. Она не повышала голоса, но её слова прозвучали в комнате, как удар хлыста. — Мы возвращаем их вам. Они вам, очевидно, дороги. Пусть хранятся у вас.
Свекровь наконец удостоила её взглядом. Это был не просто злой взгляд; в нём читалось презрение, смешанное с искренним недоумением, как смотрят на неразумное и вредоносное насекомое.
— Ты решила всё за всех? — прошипела она, делая шаг в квартиру. Алина не отступила, преграждая ей путь. — Ты решила, что можешь выбрасывать то, что в этот дом принесли с душой?
— С душой приносят то, что нужно хозяевам. А не то, от чего нужно избавиться на собственной даче, — так же ровно парировала Алина. — Это мой дом. И я решаю, как он будет выглядеть.
— Твой дом? — Вероника Матвеевна издала короткий, лающий смешок. — Этот дом строил мой сын! Он вкладывал сюда деньги, силы! А ты пришла на всё готовое и теперь устанавливаешь свои порядки? Вытравливаешь всё, что напоминает ему о семье, о матери?
Конфликт достиг той точки, где слова уже ничего не решали. Это был спор двух мировоззрений, двух эпох, двух собственниц, не желающих уступать ни сантиметра своей территории. Денис что-то бормотал с дивана, пытаясь вставить бессвязные фразы о том, что надо успокоиться и поговорить, но его уже никто не слышал. Две женщины стояли друг напротив друга в узком коридоре, и воздух между ними трещал от напряжения.
И тут Вероника Матвеевна, поняв, что словесно эту ледяную стену ей не пробить, сделала то, чего Алина не могла предвидеть. Обойдя её, она прошла в гостиную. Её взгляд упал на новый, тонкий телевизор, висевший на стене — гордость Алины, центр её выверенной до миллиметра композиции. Это был символ всего того нового, чужого и непонятного, что принесла в жизнь её сына эта женщина.
С резким, злым движением, полным бессильной ярости, Вероника Матвеевна толкнула ладонью нижний край экрана. Не было замаха, не было крика. Просто короткий, точный толчок. Телевизор качнулся на креплении и с глухим, отвратительным хрустом ударился об угол комода. По тёмному экрану мгновенно расползлась густая паутина трещин.
— Не переживай, — выдохнула Вероника Матвеевна, тяжело дыша и глядя не на Алину, а на своего оцепеневшего сына. — У меня на даче «Горизонт» стоит. Ламповый. Вот это вещь, не то что ваше одноразовое барахло. Привезу вам. Он никогда не сломается.
Это было последней каплей. Это было уже не просто вторжение. Это было объявление войны с применением оружия. Вся холодная ярость Алины, копившаяся месяцами, превратилась в одно-единственное действие. Она молча подошла к свекрови, схватила её за плотный рукав пальто и с силой, на которую сама от себя не ожидала, потянула к выходу.
— Вон, — выдохнула она сквозь стиснутые зубы.
Вероника Матвеевна опешила от такой физической наглости и на мгновение потеряла равновесие. Она пыталась упереться, вырвать руку.
— Ты что себе позволяешь?! Денис, посмотри, что она делает!
Но Алина уже не слушала. Она была машиной, выполняющей одну задачу: удалить инородный объект из своего пространства. Она толкала свекровь спиной вперёд, через коридор, к открытой двери. И когда Вероника Матвеевна, споткнувшись, оказалась на лестничной клетке, Алина просто захлопнула перед ней дверь и повернула ключ в замке.
Только тогда она обернулась. Денис стоял посреди комнаты, его лицо было белым. Он смотрел на неё так, будто видел впервые.
— Ты вышвырнула мою мать, — сказал он глухо.
— Твоя мать только что уничтожила нашу вещь. В нашем доме. И предложила заменить её своим рухлядью, — отрезала Алина, переводя дыхание. — Проблема решена. Она больше сюда не войдёт.
— Это была моя мать! — почти закричал он, и в его голосе наконец-то прорезалась сила. — Какое бы она ни была, ты не имела права!
Он бросился к двери, но Алина встала у него на пути.
— Если ты сейчас выйдешь к ней, можешь больше не возвращаться.
Он замер, глядя на неё, и в его глазах она увидела окончательное решение. Он молча обошёл её, прошёл в спальню. Через минуту он вышел оттуда с рюкзаком, в который наспех были брошены какие-то вещи. Он не глядя на неё сунул ноги в ботинки, схватил с вешалки куртку и открыл дверь.
— Я еду к маме, — сказал он, не оборачиваясь.
Дверь за ним закрылась. Алина осталась одна. Она медленно обвела взглядом комнату. Посреди идеального порядка, у стены, стоял скрученный ковёр. На стене висел разбитый телевизор. В квартире было тихо, чисто и просторно. И больше никакого антиквариата. Включая свекровь. И мужа…
