— Вадим, у вас в доме пахнет горелым маслом. Ты форточку-то открой, сынок, проветри хотя бы.
Анжела не вздрогнула, не обернулась. Нож в её руке на мгновение замер над разделочной доской, а затем с удвоенной силой обрушился на пучок петрушки. Резкий, глухой стук, ещё один, и ещё. Она продолжала методично измельчать зелень, вкладывая в каждое движение выверенную, холодную точность. Воздух на кухне был абсолютно свежим, пахло только овощами и мясом, которое уже томилось в духовке. Но Лидия Семёновна обладала уникальным даром — чувствовать запахи, которых не существовало, и видеть пыль там, где её не было и в помине.
— Анжела, слышишь? Мама дело говорит. Открой окно, — голос Вадима, прозвучавший из гостиной, был как всегда ровным, безразличным, будто он передавал не упрёк, а сводку погоды.
Она молча, не меняя выражения лица, потянулась к ручке окна и приоткрыла створку. В кухню ворвался прохладный майский вечер, принеся с собой аромат цветущей под окном сирени. Анжела сделала глубокий вдох. Этот запах был её маленьким островком спокойствия в океане визитов свекрови. Каждый раз, когда Лидия Семёновна переступала порог их дома, этот дом переставал быть их. Он превращался в филиал квартиры свекрови, в территорию для инспекции, где Анжела была лишь временным, не слишком расторопным персоналом.
Лидия Семёновна, не удостоив невестку даже кивком, прошествовала из прихожей в гостиную. Её цепкий, хозяйский взгляд скользил по поверхностям, выискивая недостатки. Она провела пальцем по верхней кромке рамы семейной фотографии на стене и с демонстративным отвращением посмотрела на едва заметный серый след.
— Илюшенька в детстве так от пыли чихал, просто ужас, — произнесла она в пространство, но адресат был очевиден. Вадим, расположившийся в кресле с телефоном, тут же отреагировал.
— Я поговорю с ней, мам. Будет убираться тщательнее.
Анжела поставила на стол салатник с нарезанными овощами. Она не стала ничего говорить. Какой смысл? Любое её слово будет немедленно обращено против неё, перевёрнуто, истолковано как хамство, лень или неуважение. За два года брака она усвоила это правило лучше любого другого. Её роль в этом спектакле была проста: молча сносить, соглашаться и делать вид, что всё в порядке.
Она вернулась на кухню как раз в тот момент, когда Лидия Семёновна заглянула туда, чтобы оценить масштабы её кулинарных талантов. Свекровь заглянула в кастрюлю, где варился картофель для пюре.
— Морковку в рагу режешь слишком крупно, — безапелляционно заявила она. — Вкус совсем не тот получается. Волокна не пропитываются соком.
— Мама знает, она пятьдесят лет готовит, с детства начала, — тут же поддакнул Вадим из-за стены. Он даже не видел морковь, но заранее был согласен.
Анжела медленно повернула голову и посмотрела на свекровь. Посмотрела в упор, без улыбки, без раздражения. Просто долгий, внимательный взгляд. Лидия Семёновна на секунду смутилась, не ожидая такого прямого ответа без слов, но тут же оправилась. Её взгляд метнулся к окну, за которым, залитый мягким вечерним светом, стоял её вишнёвый седан. Машина, которую Анжела купила сама, за три года до знакомства с Вадимом. Её личная крепость, её свобода, её гордость.
— Пойду на крыльцо, подышу воздухом, а то у вас тут совсем дышать нечем, — бросила свекровь и направилась к выходу.
Вадим тут же поднялся с кресла, чтобы сопроводить мать. Анжела, почувствовав неладное, вытерла руки о полотенце и пошла за ними. Она вышла на крыльцо и увидела, как Лидия Семёновна обходит её машину по кругу. Она смотрела на неё не как на транспортное средство, а как на вещь в витрине дорогого магазина. Она провела рукой по блестящему боку, отражающему розовеющие облака, заглянула через стекло в салон. Её лицо выражало смесь восхищения и алчности. Обойдя машину, она остановилась напротив капота и обернулась к сыну.
— Какая прелесть. Хочу себе такую. Вадик, подаришь маме?
— Конечно, мам. Забирай хоть сейчас.
Слова Вадима прозвучали так легко и обыденно, будто он предлагал матери взять с садовой скамейки плед. Он улыбался своей широкой, обезоруживающей улыбкой, которая когда-то так пленила Анжелу. Сейчас эта улыбка казалась ей уродливой гримасой. В его ответе не было ни секунды сомнения, ни тени вопроса, ни малейшего намёка на то, что он хотя бы помнит, кому принадлежит эта машина.
Анжела издала короткий, сухой смешок. Это был не смех веселья, а звук лопнувшей струны.
— Лидия Семёновна, вы так шутите? — она повернула голову к свекрови, стараясь сохранить в голосе нотки лёгкости, дать им обоим шанс отступить, превратить всё в нелепое недоразумение.
— Ну почему же шучу? — Лидия Семёновна смерила её покровительственным взглядом, каким смотрят на неразумное дитя. — Машинка хорошая, аккуратная. Мне бы в самый раз на дачу ездить, не трястись в этих автобусах. В моём-то возрасте.
Она произнесла это с таким выражением кроткой мученицы, что у Анжелы на мгновение перехватило дыхание от такой неприкрытой, наглой манипуляции. Она перевела взгляд на мужа, ища поддержки, но наткнулась на стену непонимания.
— Вадим, это не смешно, — сказала она уже твёрже.
— Анжела, не начинай, — он махнул рукой, отгоняя её слова, как назойливую муху. — Маме понравилась, что в этом такого? Она редко о чём-то просит. Ты же знаешь, как я её люблю.
Он говорил о своей любви к матери так, будто это был неоспоримый аргумент, священный закон, отменяющий все остальные. В его картине мира желание Лидии Семёновны автоматически становилось приказом для всех окружающих.
Холод, начавшийся где-то в солнечном сплетении, начал медленно расползаться по венам Анжелы. Она выпрямила спину. Маска вежливой невестки начала трескаться.
— Моя машина не продаётся. И не дарится, — отчеканила она каждое слово. — Это не обсуждается.
На лице Вадима улыбка угасла, сменившись выражением досады, как будто она только что испортила ему тщательно спланированный праздник. Он подошёл к ней вплотную, его рост и широкие плечи создавали ощущение физического давления.
— Ты не поняла, — сказал он уже другим тоном, низким и лишённым всякой теплоты. — Это не просьба. Мама захотела. Для меня это главное.
— Не нужно, сынок, не ссорьтесь из-за меня, — тут же вставила Лидия Семёновна, делая шаг назад и картинно прижимая руку к сердцу. — Поживу и без машины, что уж мне, старухе… Перебьюсь как-нибудь.
Это было отточенное до совершенства представление. Жалостливый вздох, скорбный взгляд — весь арсенал был пущен в ход, чтобы выставить Анжелу чёрствой эгоисткой, а Вадима — благородным рыцарем, защищающим честь обиженной матери.
И это сработало. Лицо Вадима окаменело. Он смотрел на Анжелу уже не с досадой, а с плохо скрываемой злостью.
— Слышала? Ты доводишь её! Из-за какой-то железки! Мы семья. А в семье всё общее. Особенно когда речь идёт о комфорте моей матери.
— Эта «железка» — моя собственность, — голос Анжелы был ровным, как лезвие ножа. — Я купила её на свои деньги задолго до того, как стала частью вашей «семьи».
— Это ничего не меняет! — рявкнул он, окончательно срывая маску спокойствия. Его лицо покраснело. — Ты теперь моя жена! И ты будешь делать то, что я скажу! А я говорю, что эта машина с сегодняшнего дня принадлежит моей маме!
Он говорил громко, уверенный в своей правоте, в своей силе. Он смотрел на неё сверху вниз, ожидая, что она, как обычно, отступит, смирится, промолчит. Но он не учёл одного: в этот самый момент та часть Анжелы, которая была его женой, просто перестала существовать. Он сам стёр её своими словами. На крыльце стояла другая женщина. Та, которая купила эту машину, которая знала ей цену и которая никому не позволяла решать за себя.
— Так что ты сейчас пойдёшь, — продолжил он, ткнув пальцем в сторону дома, — возьмёшь вторые ключи и документы, и отдашь их маме. И мы закроем эту тему. Раз и навсегда. А потом ты перепишешь её на маму. Всё.
Анжела смотрела на него, и мир вокруг сузился до пространства между их лицами. Исчезли сирень под окном, остывающий ужин на плите, дом, который они строили вместе. Остался только он, её муж, с лицом, искажённым уродливой гримасой праведного гнева. Его слова не просто обидели её — они произвели в её сознании хирургическую операцию, холодно и точно отсекая всё то, что она называла их семьёй.
Она ничего не ответила. Она просто смотрела на него. В её глазах не было ни страха, ни мольбы. В них было что-то гораздо худшее для него — полное, абсолютное отсутствие эмоций. Пустота. Так смотрят на незнакомого человека, который ошибся дверью.
Эта её тишина вывела Вадима из себя окончательно. Он привык к её уступчивости, к её тихому согласию, в крайнем случае — к спору, который он всегда выигрывал, задавив авторитетом или призвав на помощь «маму». Но это молчание было оружием, против которого у него не было защиты. Оно обесценивало его крик, превращая его в бессмысленное сотрясание воздуха. Он почувствовал, как почва уходит из-под ног, как его власть, казавшаяся незыблемой, утекает сквозь пальцы. И он сделал то, что делают все слабые люди, почувствовав угрозу, — ударил словами ещё сильнее, ещё грязнее.
— Ты думаешь, я с тобой тут в игры играю? — зашипел он, наклоняясь к её лицу так близко, что она почувствовала его горячее дыхание.
— Мне всё равно, во что ты тут играешь! Я сказала…
— Если моя мама чего-то хочет, то я ей это обеспечу! А твоё мнение тут вообще никого не волнует, дорогая жёнушка! Ты тут всего лишь часть интерьера!
Вот оно. Последнее слово. Ключевое. «Часть интерьера». Оно не вонзилось в неё иглой, оно легло в её сознании идеально ровно, как последний элемент пазла, которого ей не хватало, чтобы увидеть всю картину целиком. Диван. Торшер. Жена. Всё для удобства, для уюта, для того, чтобы соответствовать образу успешного сына и хозяина дома. Всё можно передвинуть, заменить или отдать, если маме понравилось. В этот момент она испытала не боль, а странное, извращённое облегчение. Всё встало на свои места.
— Поняла? — выдохнул он, упиваясь произведённым, как ему казалось, эффектом. — А теперь пошла и принесла ключи.
Лидия Семёновна, стоявшая чуть поодаль, одобрительно кивнула. Вот он, её сын, её мужчина, ставит на место зарвавшуюся девчонку. На её лице играла торжествующая улыбка.
Вадим, не дождавшись ответа, сделал роковой шаг. Он решил подкрепить слова действием. Он протянул к ней свою широкую ладонь, растопырив пальцы.
— Ключи. Быстро.
Его рука дёрнулась к карману её джинсов, где брелок от машины едва заметно оттопыривал ткань. Он не собирался её ударить. Он собирался взять. Просто взять то, что по его логике уже принадлежало ему.
И в этот момент время для Анжелы сжалось в одну короткую, звенящую секунду. Годы тренировок по самообороне, куда она пошла после одного неприятного инцидента в тёмном переулке, всплыли из глубин памяти не мыслями, а чистыми рефлексами. Её тело сработало раньше, чем мозг успел отдать приказ.
Её левая рука молниеносно перехватила его тянущееся к ней запястье, жёстко фиксируя его. Одновременно её тело чуть развернулось, и правое колено, согнутое под острым углом, с сокрушительной, выверенной силой врезалось ему точно в пах.
Это был не женский шлепок. Это был удар. Короткий, сухой, эффективный. Раздался глухой, влажный звук, и всё тело Вадима будто сложилось пополам, как картонная коробка. Воздух с хрипом вырвался из его лёгких. Глаза, секунду назад метавшие молнии, расширились от животного шока и невыносимой боли. Он согнулся, обхватив себя руками, и из его горла вырвался звук, похожий на сдавленный вой.
Лидия Семёновна застыла с открытым ртом, её победная улыбка превратилась в маску ужаса и недоумения.
Анжела отступила на шаг. Она не задыхалась, её сердце не колотилось. Она была абсолютно спокойна. Она посмотрела сверху вниз на скрюченную фигуру своего мужа, который теперь больше напоминал не хозяина жизни, а раздавленного жука. Она наклонила голову.
— Интерьер, говоришь? — её голос был холодным и спокойным, лишённым всяких интонаций. — Ну так вот, этот предмет интерьера сейчас уезжает. Навсегда.
Она развернулась и, не глядя на окаменевшую свекровь, спокойно пошла к своей машине. Каждый её шаг был твёрдым и уверенным. Она села за руль, вставила ключ в зажигание. Мотор взревел с первого раза, хищно и громко. Бросив последний, безразличный взгляд на крыльцо, где его мать беспомощно суетилась вокруг согнувшегося пополам сына, она вывернула руль.
Шины взвизгнули по асфальту, оставляя жирный чёрный след. Вишнёвый седан сорвался с места и скрылся за поворотом, унося с собой единственную часть интерьера, которая посмела иметь собственную волю.
Прошло три часа. В доме пахло остывшим, так и не съеденным мясом и дешёвыми валериановыми каплями. Лидия Семёновна накапала их сыну в стакан с водой сразу, как только он смог выпрямиться и дойти до кресла. Вадим сидел в нём, бледный, с лицом, которое казалось одновременно и опухшим, и осунувшимся. Боль в паху утихла, сменившись тупой, унизительной ноющей болью в глубине его мужского естества. Но сильнее тела болела его гордость, растоптанная и выброшенная на обочину вместе с визгом шин.
Они ждали. Лидия Семёновна ходила из угла в угол, её шаги были короткими и нервными. Она создавала вокруг себя поле наэлектризованного негодования.
— Она вернётся, вот увидишь, — шипела она, останавливаясь напротив сына. — Приползёт, когда деньги кончатся. Куда она денется? Ты только будь мужчиной, сынок, не прощай её сразу. Пусть поваляется в ногах, пусть поплачет. Нужно поставить её на место раз и навсегда.
Вадим молчал, уставившись в одну точку на стене. Он прокручивал в голове сцену на крыльце снова и снова. Не её удар — это было слишком быстро, слишком сюрреалистично. Он прокручивал её взгляд. Пустой, холодный, как у хирурга, который смотрит не на человека, а на оперируемый орган. Этот взгляд пугал его больше, чем любая истерика.
Входная дверь тихо щёлкнула, и в проёме появилась Анжела. Она не вломилась, не вбежала. Она вошла спокойно, будто вернулась из магазина. В руках у неё была пустая спортивная сумка. Она окинула их обоих быстрым, ничего не выражающим взглядом и, не говоря ни слова, направилась в сторону спальни.
— Стоять! — рыкнул Вадим, с трудом поднимаясь с кресла. Адреналин ударил в кровь, заглушая остатки боли. — Ты хоть понимаешь, что ты наделала?
Анжела остановилась в дверях спальни и медленно обернулась.
— Я? Я просто уезжаю. От вас.
— Ты напала на собственного мужа! — взвизгнула Лидия Семёновна, подбегая к сыну и становясь рядом с ним, как будто они были единым фронтом. — Ты руку на него подняла!
— Я защищалась, — ровно ответила Анжела. — От попытки грабежа.
Вадим криво усмехнулся.
— Грабежа? В собственном доме? Ты совсем с ума сошла? Мы сейчас всё решим. Ты извинишься перед мамой. И передо мной. И мы забудем этот инцидент.
Он говорил это, но сам себе не верил. Он просто произносил слова, которые, как ему казалось, должен был произнести мужчина в его положении. Анжела смотрела на него, и в уголках её губ промелькнула тень усмешки.
— Нет, Вадим. Ничего мы не решим. И извиняться я не буду. Я просто заберу свои вещи и уйду.
Она повернулась и скрылась в спальне. Через минуту она уже вышла обратно, закидывая на плечо слегка потяжелевшую сумку. Она методично, без суеты, собрала самое необходимое: ноутбук, документы, косметичку. Никаких памятных фотографий, никаких сентиментальных мелочей. Только то, что было функционально и принадлежало ей.
Вадим преградил ей путь к выходу. Он встал, широко расставив ноги, пытаясь выглядеть внушительно.
— Я тебя не пущу. Ты никуда не пойдёшь, пока мы не поговорим.
— Нам не о чем говорить, — её голос был тихим, но в этой тишине таилось больше угрозы, чем в его крике. — Отойди с дороги.
— Ты пожалеешь об этом! — его голос сорвался. — Ты останешься ни с чем! Одна!
— У меня уже есть всё, что мне нужно, — она кивнула на свою сумку и посмотрела в сторону окна, за которым больше не стояла её машина. — А главное — у меня есть я. Этого у тебя, кажется, никогда не было.
Эта фраза ударила его сильнее, чем колено. Она попала точно в цель, в самый центр его зависимости от матери, его неспособности быть самостоятельной единицей.
— Что ты несёшь? — вмешалась Лидия Семёновна, отталкивая сына в сторону и заступая ему на смену. — Неблагодарная! Вадик для тебя всё делал, всё в дом нёс! А ты…
Анжела перевела на неё свой спокойный взгляд.
— Вы его таким вырастили, Лидия Семёновна. Теперь вам с этим и жить.
Она сделала шаг в сторону, обходя их, как два неподвижных препятствия. Вадим дёрнулся, чтобы схватить её за руку, но замер, вспомнив, чем это закончилось в прошлый раз. Анжела дошла до двери, взялась за ручку.
— Прощайте.
Дверь за ней закрылась с тихим щелчком. Никакого хлопка. Просто окончательный, бесповоротный звук.
Несколько секунд они стояли в тишине. Потом Вадим медленно повернулся к матери. Его лицо было белым от ярости и бессилия.
— Довольна? — прошипел он. — «Подаришь маме»? Это была твоя идея! Твоя!
Лидия Семёновна отшатнулась, её лицо исказилось от обиды.
— Моя? А ты где был, защитник? Тряпка! Она тебя ударила, унизила, а ты её даже остановить не смог! Если бы ты был настоящим мужиком, она бы себе такого не позволила!
— Я не смог?! Да это ты всё начала со своими хотелками! Тебе вечно всё надо! Всё мало! Из-за твоей жадности я потерял жену!
— Ты потерял не жену, а прислугу! — закричала она в ответ, и её голос зазвенел на высоких, неприятных нотах. — И потерял, потому что ты слабак! Я всю жизнь на тебя положила, а ты даже какую-то девку на место поставить не можешь!
Они стояли посреди гостиной, в доме, где остывал их ужин, и кричали друг на друга, выплёскивая всю ту ярость, что не досталась уехавшей Анжеле. И в этом вопле взаимных обвинений было ясно одно: главный скандал в этом доме был ещё только впереди, когда придёт уведомление о разводе и разделе имущества. Просто Вадим и его дражайшая матушка пока даже не думали об этом, а Анжела не стала их предупреждать. Зачем? Ведь она же всего лишь часть интерьера…
