— Мне мама звонила, — голос Семёна ударил по ушам раньше, чем Маргарита успела вытащить ключ из замка. Он не был громким, но в нём была та звенящая от напряжения твёрдость, которая всегда предшествовала скандалу.
Она вошла в прихожую, и радостное предвкушение, которое она несла с собой с улицы в шуршащих пакетах, мгновенно испарилось. Один пакет был из дорогого магазина с товарами для дома, где она присмотрела те самые декоративные подушки к их будущему дивану, второй источал густой аромат свежеобжаренного кофе. Сейчас всё это казалось неуместным и глупым. Семён стоял, перегородив проход в комнату, и смотрел на неё в упор. У него было лицо человека, который долго сдерживал ярость, а потом резко отпустил поводья, и теперь эта ярость выплёскивалась через сузившиеся глаза и плотно сжатые челюсти.
— Почему ты отказалась отдать ей свою премию?
Маргарита молча поставила пакеты на пол. Она даже не стала снимать лёгкое пальто.
— С чего ты взял, что я ей отказала? Я с ней даже не говорила сегодня. Я была в центре, потом заехала по магазинам. Вот, кофе твой любимый купила.
— Не увиливай! — отрезал он, сделав едва заметное движение вперёд. — Она звонила мне пять минут назад. Сказала, что ты не дашь ей денег. Что у тебя свои планы. Что это за планы у тебя могут быть важнее, чем моя мать?
Внутри у Маргариты всё похолодело. Вот оно. Тот самый момент, который она подсознательно ожидала с того дня, как ей сообщили о годовой премии. Она просто не думала, что всё будет так грубо и прямолинейно. Она посмотрела на мужа, на его перекошенное праведным гневом лицо, и впервые за долгое время увидела не близкого человека, а чужого, враждебно настроенного мужчину, защищающего интересы своей стаи.
— У меня есть планы, Семён. И ты о них прекрасно знаешь. Мы год ждали этой премии, чтобы купить диван. Нормальный, большой диван, на котором можно будет сидеть вдвоём, а не ютиться по очереди, как сейчас. Я сегодня даже заходила в мебельный, смотрела обивку. Мы же вместе это решили.
— Диван? — он буквально выплюнул это слово. — Ты серьёзно сейчас про какой-то диван говоришь? У матери крыша течёт! Упрвляйка сказала, что это она виновата, последствия ремонта, который она делала и они исправлять ничего не будут. Ей срочно нужны деньги на ремонт этой чёртовой крыши, а ты про диван! Ей что, в тазик дождевую воду собирать, пока ты будешь на своей новой мебели рассиживать?
Он говорил громко, напористо, вбивая каждое слово, как гвоздь. Он не пытался убедить, он требовал подчинения. Маргарита медленно расстегнула пальто и повесила его на крючок. Каждое её движение было спокойным и выверенным. Она чувствовала, как тёплая радость внутри неё сменяется холодным, твёрдым как сталь, стержнем. Это был не спор. Это был ультиматум. Её поставили перед фактом, заранее решив за неё, что она должна чувствовать и как поступать.
— Я понимаю, что твоей маме нужны деньги, — ровно произнесла она, глядя ему прямо в глаза. — Но это моя премия. Моя. И мы договорились потратить её на наш дом. На диван.
Семён ухмыльнулся, но ухмылка получилась злой и кривой. Он сделал ещё один шаг, сокращая дистанцию, и его голос опустился до угрожающего шёпота, который был страшнее любого крика.
— Если моя мать сказала, что ты должна отдать ей свою премию, значит, быстро взяла и перевела ей её!
Последняя фраза мужа не прозвучала как оскорбление или угроза. Она была констатацией факта, объявлением нового порядка вещей в их маленьком мире. Семён смотрел на неё сверху вниз, и в его взгляде читалась непоколебимая уверенность в собственной правоте. Он был не просто мужем, он был рупором, транслирующим волю его матери — высшей инстанции в их семейной иерархии, как он, очевидно, считал. В этот момент Маргарита поняла, что любой спор, любые слова и аргументы бесполезны. Они разобьются о глухую стену его сыновнего долга. Говорить было не с кем. Оставалось только действовать.
Она не ответила. Вместо этого, под его пристальным взглядом, она сделала шаг к пакетам, стоявшим на полу. Наклонилась и, проигнорировав пакет с кофе, взяла свою сумочку. Она делала это медленно, с какой-то отстранённой, почти театральной грацией. Семён не двигался, лишь наблюдал, его губы были плотно сжаты в линию, выражающую нетерпеливое ожидание её повиновения. Он, вероятно, думал, что она полезла за телефоном и карточкой, чтобы спросить номер счёта его матери. Эта мысль, должно быть, придавала ему ещё больше уверенности.
Маргарита выпрямилась и достала телефон. Экран вспыхнул, осветив её сосредоточенное лицо. Большим пальцем она несколько раз провела по стеклу, открывая приложение банка. Семён следил за её манипуляциями, его брови слегка сошлись на переносице. Он увидел знакомый логотип и удовлетворённо хмыкнул, решив, что она наконец «включила голову». Он даже слегка расслабил плечи, готовясь принять её капитуляцию.
Она не смотрела на него. Её мир сузился до светящегося прямоугольника в руках. Она видела свои счета, цифры, проценты. Вот она, её премия. Не просто деньги. Это были сотни часов её переработок, десятки испорченных нервных клеток, бесконечные отчёты и проекты. Это был материальный эквивалент её усталости и её компетентности. И сейчас этот эквивалент требовали отдать, как дань, как оброк, который вассал платит своему сюзерену.
Её пальцы двигались быстро и точно. Выбрать счёт. Нажать «Пополнить». Ввести сумму — всю, до последней копейки. Она видела, как цифры прыгнули с текущего счёта и замерли на строке «Накопительный вклад. Долгосрочный». Палец замер над кнопкой «Подтвердить». На мгновение она подняла глаза на мужа. Он всё ещё стоял там, источая самодовольство победителя. И это решило всё. Она нажала на кнопку. Зелёная галочка и надпись «Операция выполнена» вспыхнули на экране.
— Я ничего ей не должна, — отчеканила Маргарита. Её голос был ровным и лишённым всяких эмоций. Она повернула телефон экраном к нему, как будто показывая неопровержимую улику. Семён непонимающе уставился на экран, пытаясь разобрать мелкие буквы.
— Что это? Ты перевела?
— Да. Я перевела, — подтвердила она и убрала телефон обратно в сумку. — Я перевела всю сумму на свой накопительный счёт под хороший процент. Вот. Теперь эти деньги вложены. И снять я их без значительной потери процентов не могу. Так что твоя мама может идти работать. Или просить денег у своего любимого сына.
До Семёна доходило медленно. Сначала его лицо выразило недоумение, потом — недоверие. И наконец, когда смысл её поступка полностью пропечатался в его сознании, его лицо начало наливаться тёмной краской. Это был не просто отказ. Это была публичная пощёчина. Продуманная, холодная и унизительная.
— Ты… что ты наделала? — прошипел он. — Ты просто взяла и спрятала деньги от семьи? От моей матери?
— Я не спрятала. Я их вложила, — поправила она его, демонстративно снимая сапоги и проходя мимо него в комнату. Она больше не собиралась стоять в прихожей. Она была у себя дома. — А я пошла выбирать диван. В кредит. Раз уж наши общие планы для тебя больше ничего не значат.
Квартира не стала тихой. Она стала беззвучной. В первые сутки после ссоры они существовали в параллельных вселенных, изредка пересекаясь в узком пространстве коридора. Семён больше не кричал. Он выбрал тактику куда более изматывающую — тактику полного, тотального игнорирования. Он двигался по квартире как призрак, чья единственная цель — демонстрировать, что Маргариты здесь нет. Утром он варил кофе ровно на одну чашку, гремел ложкой, нарочито громко прихлёбывал, сидя на кухне спиной к двери, и уходил на работу, не произнеся ни слова. Вечером возвращался, молча ужинал тем, что находил в холодильнике, и запирался в спальне с ноутбуком.
Маргарита приняла правила этой игры без колебаний. Она не пыталась заговорить, не устраивала сцен. Она просто вычеркнула его из своего бытового расписания. Готовила на одну персону, смотрела фильмы в гостиной, уютно устроившись на старом, продавленном кресле, и с головой ушла в работу, задерживаясь в офисе дольше обычного. Воздух в квартире стал плотным, тяжёлым, пропитанным невысказанной враждебностью. Каждый бытовой звук — щелчок выключателя, скрип паркета, журчание воды в ванной — звучал как выстрел в этой мёртвой зоне.
На третий день Семён начал контратаку. Он сидел на кухне и громко, с преувеличенными страданиями в голосе, говорил по телефону с матерью. Маргарита в это время разбирала бумаги в гостиной и слышала каждое слово.
— Да, мам… Да, представляю, что до сих пор всё течёт. Прямо на веранде уже лужа стоит? Нет, денег нет. Совсем нет. Некоторые у нас теперь крупные инвесторы, вкладывают в своё будущее… Да нет, о чём ты, какой диван. Она всё зажала. Ты держись там, мамуль. Прорвёмся как-нибудь.
Он говорил это для неё. Каждая фраза была отравленной стрелой, нацеленной точно в её совесть. Он хотел, чтобы она почувствовала себя виноватой, мелочной, чёрствой эгоисткой, променявшей благополучие страдающей свекрови на кусок мебели. Но Маргарита лишь перевернула очередную страницу отчёта. Внутри неё ничего не дрогнуло. Тот холодный стальной стержень, что появился в ней в день ссоры, только крепчал, обрастая бронёй безразличия. Она поняла, что его волнует не протёкшая крыша, а проигранное сражение. Он мстил ей за своё унижение.
Апофеоз наступил в субботу. Утром в дверь позвонили. Маргарита открыла. На пороге стояли два хмурых грузчика в рабочих комбинезонах.
— Доставка. Диван. Принимать будете?
Семён вышел из спальни, привлечённый голосами. Он застыл в дверном проёме, скрестив руки на груди, и молча наблюдал за происходящим. На его лице была маска ледяного презрения. Он смотрел, как грузчики, пыхтя, заносят в квартиру массивные части, завёрнутые в полиэтилен. Он не сдвинулся с места, чтобы помочь или хотя бы освободить проход. Он был зрителем в этом театре одного актёра.
Маргарита руководила процессом с деловитым спокойствием.
— Сюда, пожалуйста. Да, вот здесь, вдоль стены.
Новый диван был великолепен. Глубокий, изумрудный велюр обивки ловил свет и казался бархатным. Современные линии, широкие подлокотники — он был именно таким, как она мечтала. Когда грузчики, получив расчёт, ушли, диван занял своё место, мгновенно преобразив унылую гостиную. Он стал её центром, её сердцем. Он был красив, дорог и абсолютно чужероден в этой атмосфере холодной войны. Он не объединял. Он разделял. Комната теперь была чётко поделена на две зоны: территория нового дивана и всё остальное.
Маргарита медленно подошла к нему и провела рукой по мягкой, прохладной ткани. Потом села, откинувшись на упругие подушки. Это было её решение. Её деньги. Её территория. Семён всё так же стоял в проёме, его взгляд был тяжёлым, как свинец. Он молча смотрел на неё, сидящую на этом изумрудном троне, который был символом её бунта. Потом он развернулся и, не сказав ни слова, ушёл обратно в спальню. Но Маргарита знала — это затишье перед последней, самой разрушительной бурей.
Неделя холодной войны закончилась в воскресенье днём. Резкий, требовательный звонок в дверь прорезал гнетущую тишину. Маргарита знала, кто это, ещё до того, как посмотрела в глазок. На пороге стояла Галина Ивановна, её свекровь. Она была в своём лучшем «боевом» пальто, с выражением оскорблённой добродетели на лице. За её спиной, как верный оруженосец, маячил Семён.
Маргарита открыла дверь. Галина Ивановна вошла в квартиру, даже не сделав вида, что собирается разуться. Она прошла прямо в гостиную, её взгляд хищно впился в новый диван. Она обошла его, как эксперт-оценщик, брезгливо тронув пальцем бархатную обивку. Семён вошёл следом и встал рядом с матерью, создавая единый, монолитный фронт обвинения.
— Шикуешь, значит, — процедила Галина Ивановна, не поворачивая головы к Маргарите. Голос её был спокоен, но эта стальная нота спокойствия была страшнее любого крика. — Мать мужа под дырявой крышей сидит, а ты тут на бархате рассиживаешься. Совести у тебя нет.
— И вам здравствуйте, Галина Ивановна, — ровным тоном ответила Маргарита. Она осталась стоять в прихожей, не желая входить на территорию, которую они уже оккупировали. — Это не бархат, а велюр. И совесть моя на месте. Она мне подсказала вложить заработанные деньги, а не раздавать их.
Семён вспыхнул.
— Ты слышала, мама? Она ещё и издевается! Мы к ней по-человечески, а она…
— По-человечески — это когда спрашивают, а не требуют, — отрезала Маргарита, глядя на мужа. — И по-человечески — это когда сын сам решает проблемы своей матери, а не пытается залезть в карман к жене.
Галина Ивановна резко развернулась. Её лицо исказилось.
— В карман к жене? Да ты в квартире его живёшь! Ты хлеб его ешь! И не можешь один раз помочь семье? Ты всегда была чужой, я Сёме сразу говорила. Думаешь только о себе, о своих тряпках и диванах.
Они стояли посреди комнаты, два обвинителя и один подсудимый. Изумрудный диван сиял между ними, как яблоко раздора. Он был причиной и одновременно трофеем, который никто не собирался уступать. Взгляд Семёна метнулся от матери к жене, и в нём вспыхнула какая-то дикая, иррациональная ярость. Он проиграл первый раунд, и теперь, с матерью в качестве подкрепления, он был готов на всё, чтобы взять реванш.
— Ах, вот как! — закричал он, срываясь на фальцет. Его лицо побагровело. — Тебе диван дороже матери? Хорошо! Я решу эту проблему! Раз ты не дала ей денег на крышу, значит, отдашь диван! Она будет на нём сидеть, а не ты!
Маргарита молча смотрела на него. Она ждала, куда заведёт его эта истерика.
— Он будет стоять здесь, — продолжал Семён, ткнув пальцем в диван с видом завоевателя, — но это будет её диван! Ты к нему не прикоснёшься! Поняла? Можешь сидеть на своём старом кресле! Это будет справедливо!
Он произнёс это с такой уверенностью, будто только что изрёк величайшую мудрость. Галина Ивановна одобрительно кивнула, скрестив руки на груди. Они решили. Они вынесли вердикт. Они отобрали у неё её победу, превратив её в фарс.
Маргарита смотрела на это представление, и холодный стержень внутри неё превратился в ледяной клинок. Она не сказала ни слова в ответ на их бред. Вместо этого она снова, как и в тот день, молча достала из кармана телефон. Её движения были спокойными, почти ленивыми. На глазах у ошеломлённой пары она нашла в контактах нужный номер и поднесла телефон к уху.
— Алло, здравствуйте. Я по поводу скупки мебели. Да, диван. Совершенно новый, неделя как из магазина. Изумрудный велюр. Да, модель современная… Нет, никто не сидел. За сколько возьмёте?… Поняла. Да, цена устраивает. Когда можете забрать? Сегодня? Отлично. Записывайте адрес.
Она спокойно продиктовала адрес, её голос был абсолютно бесстрастным. Закончив разговор, она убрала телефон и посмотрела на застывшие лица мужа и свекрови.
— Проблема решена, — тихо сказала она. — Через час его заберут. Можете больше не беспокоиться о моей мебели. И обо мне. Потому что я в этой квартире тоже больше не останусь. Ищите себе новую жертву, более покладистую, чтобы делала вам ремонты и раздавала свои деньги направо и налево.
Она пошла собирать свои вещи, одновременно через наушники, разговаривая с подругой, к которой попросилась на недельку перекантоваться, пока не найдёт себе жильё.
А Семён с матерью остались стоять около этого ярко-изумрудного дивана, как обитые водой. Они поняли, что проиграли не только битву, но и войну, потому что им теперь действительно придётся искать новую жертву. Только вот на горизонте ни у кого из них не было подобных кандидатур, чтобы и глаз радовали и зарабатывали, как Маргарита…
