— Маринка, ты не поверишь! Это бомба! Просто золотая жила!
Вадим влетел в кухню, даже не сняв куртку. От него пахло морозным воздухом и дешёвым кофе из автомата. Он бросил на стул папку с какими-то бумагами и возбуждённо потёр руки, оставляя на тёмной ткани мокрые следы от растаявшего снега. Марина даже не повернулась. Лезвие её ножа продолжало методично и глухо стучать по разделочной доске, превращая морковь в идеальные, почти калиброванные кубики. Этот размеренный, упрямый стук был единственным ответом на его вторжение. В воздухе висел густой, обволакивающий аромат пассерованного лука и чего-то мясного.
— Я всё просчитал, до копейки! Место — огонь! Прямо возле выхода из метро, там трафик бешеный, студенты из колледжа, офисные клерки из бизнес-центра напротив, все голодные, как волки. Аренда копеечная, павильон уже готовый стоит, только оборудование завезти. Окупаемость — максимум три месяца, Марин! Три! А потом чистая прибыль пойдёт, забудем про твою дурацкую больницу с ночными дежурствами и мои вечные подработки. Мы заживём как люди!
Он ходил по их небольшой девятиметровой кухне, как тигр в клетке, от холодильника до окна и обратно, жестикулируя и почти захлёбываясь словами. Его глаза горели тем самым фанатичным, тревожным огнём, который Марина научилась ненавидеть за последние годы. Таким же огнём они горели три года назад, когда он с пеной у рта доказывал ей гениальность вложения всех накоплений в «стопроцентный вариант» с шиномонтажкой на пыльной окраине города. И полтора года назад, когда он, загипнотизированный графиками на мониторе, убеждал её вложиться в «суперприбыльную» закупку криптовалюты ровно за неделю до её обвала.
— Оборудование, поставщики мяса, фирменные соусы по рецепту одного армянина — я уже со всеми предварительно договорился! Представляешь, своя собственная точка с шаурмой! Это же вечные деньги! Люди всегда будут хотеть есть. Я сам стану за прилавок на первых порах, чтобы процесс контролировать от и до. Буду делать самую сочную, самую вкусную шаурму в городе! Люди в очередь будут выстраиваться!
Марина выключила конфорку под сковородой и одним точным движением ножа сбросила в неё нарезанную морковь. Овощи громко зашипели, и кухня наполнилась плотным, сладковатым запахом. Она наконец повернулась к мужу. Её лицо было абсолютно спокойным, даже уставшим, словно она смотрела повтор скучного и предсказуемого фильма.
— И сколько стоит этот твой «золотой билет» в новую жизнь? — спросила она ровным, бесцветным голосом, в котором не было ни капли любопытства.
Вадим просиял. Он воспринял её вопрос как проявление интереса, как первый признак того, что лёд тронулся. Он подскочил к ней, схватил свою папку и с размаху водрузил её на стол, бесцеремонно отодвинув в сторону миску с нарезанным для супа картофелем.
— Вот! Смотри, тут вся смета, всё по-честному. На всё про всё, с первой закупкой продуктов и оплатой аренды на два месяца вперёд, нужно… ну, где-то шестьсот пятьдесят. Максимум семьсот, это чтобы с запасом.
Он с благоговением посмотрел на распечатанные на принтере цифры, будто это был не финансовый план, а священный манускрипт.
— Деньги, Марин, нужны буквально на полгода. Я тебе клянусь, мы быстро их вернём и приумножим. Нам всего-то нужно продать твою «Крету». Она как раз сейчас в цене, на вторичке такие разлетаются, уйдёт быстро, тысяч за восемьсот, а то и больше. Ещё и останется на жизнь, пока я дело буду раскручивать.
Он сказал это легко и буднично, как будто речь шла о продаже старого дивана с авито. Марина молча смотрела на него. Её взгляд медленно переместился с его восторженного, почти детского лица на его руки, нервно теребившие край папки. Потом она так же медленно перевела взгляд обратно на его глаза. Тишина на кухне стала плотной, тяжёлой, нарушаемой лишь тихим шипением остывающих на сковороде овощей.
— Нет.
Слово прозвучало тихо, но обладало весом чугунного ядра. Оно упало между ними, и Вадим будто физически ощутил его тяжесть.
— В смысле «нет»? — Он не понял. Он даже растерянно моргнул, его энтузиазм наткнулся на непробиваемую стену. — Марин, ты не расслышала? Это же наш общий шанс! Для нас!
— Я всё прекрасно расслышала, Вадим. Мой ответ — нет. Мы не будем продавать мою машину.
Она взяла деревянную лопатку и помешала зажарку. Её движения были выверенными и спокойными, будто этого разговора и не было. Это холодное, отстранённое спокойствие взбесило его больше, чем если бы она начала кричать и бить посуду.
— Ты что, совсем не понимаешь? Я для семьи стараюсь! Для нашего будущего! Это не для себя!
— Я отлично помню, как ты уже «старался для семьи» с той шиномотажкой. Мы до сих пор кредит за твои старания выплачиваем. Точнее, я выплачиваю. Из своей зарплаты медсестры. Так что нет. Тема закрыта.
Тема была закрыта для неё, но не для него. Вадим смотрел на её спину, на то, как она деловито соскребала лопаткой прилипшие к сковороде кусочки лука, и в нём закипала густая, вязкая злость. Её спокойствие было не просто отказом — оно было оскорблением. Оно обесценивало его горение, его идеи, его самого.
— Шиномонтажка, шиномонтажка… Сколько можно попрекать меня этой шиномонтажкой? Это был опыт! Ошибки — это часть любого большого пути! Ты хочешь, чтобы я сидел на диване и ничего не делал? Таксистом пошёл в ночь, как сосед твой, алкаш? Я пытаюсь вырваться из этого болота! Для нас! А ты меня топишь в прошлом!
Он сорвал с себя куртку и швырнул её на стул с такой силой, что папка с его «золотой жилой» соскользнула на пол, разбрасывая листы с расчётами. Марина даже не вздрогнула. Она переложила зажарку в кастрюлю с бульоном, накрыла крышкой и убавила огонь.
— Это был не «опыт», Вадим. Это был долг в четыреста тысяч, звонки от коллекторов и моё проданное золото, которое мне дарила мама. Золото, которое я продала, чтобы заплатить очередной взнос по кредиту за твой «опыт». Ты забыл? Я могу напомнить.
Её голос оставался ровным, но в нём появились стальные, режущие нотки. Она повернулась и прислонилась бедром к кухонной тумбе, скрестив руки на груди. Её поза была оборонительной, но взгляд — прямым и атакующим.
— Я не верю в тебя, — продолжил он, переходя на повышенный тон. Его лицо покраснело. — Вот в чём вся проблема. Ты просто не веришь, что у меня может что-то получиться. Легче ведь пилить мужа, который пытается чего-то добиться, чем поддержать его, рискнуть вместе с ним!
— Рискнуть чем? Опять моими деньгами? Моим имуществом? — она усмехнулась, но усмешка вышла злой и кривой. — Вадим, эта машина — единственное, что у меня осталось от бабушкиной квартиры. Единственное. Я не позволю тебе превратить её в лаваш с протухшей курицей.
— Это не просто лаваш! Это бизнес! — взревел он, ударив кулаком по столу. Солонка подпрыгнула. — А твоя машина просто стоит под окном и ржавеет! Она теряет в цене каждый день! Вместо этого она могла бы работать на нашу семью, приносить доход! Но нет, тебе важнее твоя собственность, твоя независимость! Ты боишься, что я стану зарабатывать больше тебя, вот чего ты боишься!
Он нависал над ней, высокий, разгневанный, пытаясь задавить её своей физической массой, своим голосом. Но Марина не отступила ни на сантиметр. Она смотрела на него снизу вверх, и в её глазах не было страха, только холодная, презрительная ярость.
— Я боюсь не того, что ты станешь зарабатывать. Я боюсь, что мне снова придётся брать ночные смены, чтобы расплачиваться за твои гениальные идеи. Боюсь снова выслушивать по телефону угрозы от людей, которым ты должен. Боюсь, что ты в очередной раз всё провалишь, а разгребать это дерьмо придётся мне. Вот чего я боюсь, Вадим.
— Значит, так, да? — прошипел он, отступая на шаг. Его дыхание было тяжёлым, прерывистым. — Ты уже всё для себя решила. Поставила на мне крест. Вместо жены у меня теперь прокурор и финансовый контролёр в одном лице. Так и будешь до конца жизни сидеть и пересчитывать мои неудачи? Записывать их в свою тетрадочку?
— Тетрадочку? — переспросила она. Слово прозвучало тихо, почти шёпотом, но в нём было столько ледяного презрения, что Вадим невольно отшатнулся. Она медленно выпрямилась, отлепившись от кухонной тумбы. Её усталость как будто испарилась, сменившись жёсткой, собранной энергией. — Да у меня не тетрадочка, Вадим, у меня банковские выписки. У меня пачка квитанций об оплате кредита. У меня в памяти телефона до сих пор сохранены сообщения от того урода, которому ты задолжал за аренду своего «опыта».
Она сделала шаг к нему. Теперь уже она наступала, а он, опешив от такой перемены, инстинктивно попятился к двери.
— Ты думаешь, я только шиномонтажку помню? А ты забыл про «гениальную» идею возить чехлы для телефонов из Китая? Куда делись те две коробки барахла, которые до сих пор место на балконе занимают? Они принесли нам много денег? Или, может, вспомним твой «стартап» по 3D-печати? Сколько ты спустил на тот принтер, который сломался через месяц? Я тебе напомню — две моих зарплаты. Две! Я пахала в ночные смены, в ковидном отделении, рисковала здоровьем, чтобы ты мог поиграть в бизнесмена!
Каждое слово было как удар хлыста. Она не кричала, она говорила с напором, вбивая факты ему в голову, как гвозди. Воздух на кухне загустел, стал тяжёлым, пропитанным запахом её гнева и его растерянности. Разбросанные по полу листы с расчётами новой «золотой жилы» выглядели теперь жалкой макулатурой.
— Я устала, Вадим. Я смертельно устала быть твоим спонсором, твоей подушкой безопасности, твоим личным банком, который никогда не требует возврата долга. Я устала улыбаться твоим друзьям, когда они спрашивают, как твои дела, и врать, что всё хорошо. Я устала приходить домой и видеть на твоём лице этот восторженный идиотизм, зная, что за ним последует очередная финансовая дыра, которую затыкать придётся мне!
Она остановилась в полуметре от него, глядя ему прямо в глаза. И тут её голос, до этого стальной и ровный, наконец-то сорвался, наполнившись всей накопленной за годы горечью и обидой.
— Это МОЯ машина, купленная на МОИ деньги! И я не позволю тебе продать её, чтобы вбухать в очередную твою дурацкую бизнес-идею, которая прогорит, как и все предыдущие! Хочешь денег — иди работай, а не распродавай моё имущество!
Он смотрел на неё, как на чужую. Та Марина, которая молча сносила его провалы, которая вздыхала, но доставала деньги, исчезла. Перед ним стояла злая, решительная женщина, которая больше не собиралась играть по его правилам. Загнанный в угол, не имея ни одного весомого аргумента, он сделал то, что делают все слабые люди в подобной ситуации, — он попытался её унизить.
— Какая же ты… мещанка, — выплюнул он, скривив губы в презрительной усмешке. — Тебе важны только твои вещи, твоя машина, твоя стабильность. Серая, скучная, болотная жизнь. А я задыхаюсь рядом с тобой!
Это было последней каплей. В одно молниеносное, отточенное движение Марина шагнула к стулу, на котором валялась его куртка, сунула руку в карман и выхватила оттуда связку ключей. Брелок с логотипом «Hyundai» качнулся в воздухе. Вадим даже не успел среагировать. Он ошарашенно смотрел на свою пустую ладонь, которой инстинктивно потянулся к карману, а потом на её сжатый кулак.
— Ещё одно слово про продажу, — произнесла она холодно и отчётливо, огонь в её глазах сменился арктическим льдом. — И я перегоню её на платную стоянку. А ты будешь ходить пешком. На работу.
На мгновение Вадиму показалось, что она шутит. Что это просто нелепая, неуклюжая угроза, брошенная в пылу ссоры. Он даже криво усмехнулся, пытаясь вернуть себе контроль над ситуацией, снова стать тем, кто смотрит на неё сверху вниз.
— Платную стоянку? Ты серьёзно? — он попытался вложить в голос как можно больше снисходительного сарказма. — Прямо сейчас побежишь, в домашних тапках? Марина, не устраивай театр. Положи ключи на место, и мы спокойно всё обсудим, как взрослые люди.
Но она не ответила. Не удостоила его даже взглядом. Вместо этого она развернулась и, обойдя его, как неодушевлённое препятствие, направилась в коридор. Он услышал, как щёлкнула дверь встроенного шкафа. Потом раздался сухой шорох — она снимала с вешалки свою куртку. Это были будничные, обыденные звуки, но в наступившей тишине они прозвучали как удары молотка по крышке гроба его надежд. Сарказм на его лице сменился недоумением, а затем — подступающим, липким страхом. Она не играла.
— Марина, что ты делаешь? — крикнул он, шагнув за ней в коридор.
Она уже сидела на пуфике и, не торопясь, зашнуровывала высокие ботинки. Её движения были размеренными, почти медитативными. Она не суетилась, не злилась. Она просто выполняла последовательность действий. И эта её холодная, методичная решимость пугала его гораздо сильнее, чем любой крик. Он понял, что разговор окончен. Начались действия.
— Я сказал, прекрати этот цирк! — Вадим встал между ней и входной дверью, загораживая проход. — Ты никуда не пойдёшь! Мы — семья! И мы должны решать такие вопросы вместе! Эта машина — наше общее вложение, она должна работать на нас! То, что твоё — это и моё тоже! Мы же не чужие люди!
Он выпалил эту тираду, свою последнюю, самую главную карту, апеллируя к их общему статусу, к тем узам, которые он так долго и успешно использовал в своих целях. Он ждал, что она остановится, что эти слова подействуют, как заклинание, и вернут всё на круги своя.
Марина закончила со шнурками, медленно поднялась. Она была ниже его на целую голову, но сейчас, глядя ему прямо в глаза, казалось, что это она возвышается над ним. В её взгляде не было ни ненависти, ни обиды. Только пустота. Холодная, выжженная дотла пустыня, где когда-то, возможно, что-то росло. Она держала ключи в зажатом кулаке так, что металлические края впивались ей в ладонь.
— Нет, Вадим, — произнесла она тихо, но каждое слово прозвучало в тесном коридоре оглушительно чётко. — То, что моё — это моё. А то, что твоё — это твои долги.
Она не стала его отталкивать. Она просто сделала шаг в сторону, протянула руку к дверной ручке и повернула её. Он не посмел её остановить. Вся его напускная ярость, вся его уверенность рассыпались в прах перед этой ледяной стеной. Он просто стоял и смотрел, как она выходит на лестничную клетку, как её фигура исчезает за закрывающейся дверью.
Щёлкнул замок.
Вадим остался один в притихшей квартире. Из кухни доносился слабый запах остывающего супа. На полу валялись листы с его бизнес-планом — никому не нужные, жалкие бумажки. Он стоял в коридоре, оглушённый тишиной, которая была громче любого скандала. А через минуту снизу, с улицы, донёсся короткий, резкий звук — писк автомобильной сигнализации. А следом за ним — ровный, уверенный гул заведённого двигателя. Звук уезжающей машины, который с каждой секундой становился всё тише и тише, пока окончательно не растворился в шуме вечернего города…
