— Так, я думаю, фасады всё-таки матовые. Глянец — это красиво, конечно, но каждый отпечаток пальца виден будет. Замучаемся протирать, — Денис сосредоточенно водил пальцем по распечатке с 3D-моделью их будущей кухни. — И со столешницей нужно решить. Либо под светлое дерево, либо под тёмный камень. Камень практичнее, но дерево уютнее.
Он поднял глаза на жену, ожидая её веского слова. Весь вечер они сидели за старым кухонным столом, который уже мысленно отправили на свалку, и планировали, как потратят кредитные деньги. Это был их общий проект, их шаг в новую, комфортную жизнь. Денис был полностью поглощён этим процессом: цифры, материалы, сроки — его стихия. В его голове уже был чёткий план, расписанный на два месяца вперёд.
Кристина сидела напротив, подперев подбородок рукой, и смотрела куда-то сквозь него, сквозь стену, сквозь их квартиру. На её губах играла лёгкая, почти блаженная улыбка, совершенно не вязавшаяся с обсуждением ламината и фурнитуры.
— М-м-м, да, конечно. Матовые, — рассеянно ответила она, словно её вернули с другой планеты. — Как скажешь, милый.
— Как я скажу? Кристин, мы же вместе это делаем. Мне важно, чтобы тебе нравилось. Ты тут будешь проводить больше времени, чем я, — он слегка нахмурился, заметив её отстранённость. — Ты меня вообще слушаешь?
— Слушаю, слушаю, — она встрепенулась и улыбнулась ему уже более открыто, но в этой улыбке было что-то новое, незнакомое. Какая-то беззаботность, граничащая с безумием. — Просто я сегодня… У меня такой день был. Особенный. И у меня для тебя новость.
Денис отложил распечатки, его интерес проснулся. Он сразу предположил что-то приятное и, главное, практичное.
— Что, нашла ту плитку «под мрамор» со скидкой? Или премию дали внеочередную? Было бы очень кстати, как раз на вытяжку бы хватило.
— Нет, Денис. Лучше, — она подалась вперёд, её глаза сияли. Она сделала театральную паузу, наслаждаясь моментом. — Я уволилась.
Денис моргнул. Потом ещё раз. Он ждал продолжения, какой-то шутливой развязки, но её не последовало. Он рассмеялся. Громко, немного нервно.
— Кристин, хорош. Шутка так себе. Устала, понимаю, конец квартала, отчёты эти твои дурацкие. Может, в отпуск съездим после ремонта? На море.
— Я не шучу, — сказала она абсолютно ровным, спокойным голосом. Эта интонация, лишённая всякой игривости, заставила смех застрять у него в горле.
Она полезла в свою элегантную кожаную сумку, стоявшую на соседнем стуле, и достала аккуратно сложенный вчетверо лист бумаги. Она развернула его и положила на стол прямо поверх схемы их будущей кухни.
Денис смотрел на лист. Стандартный А4. Фирменный бланк её крупной аудиторской компании в верхнем углу. Он узнал жирную, уверенную подпись её генерального директора. И под ней, выведенную её аккуратным бухгалтерским почерком, фразу, которая показалась ему напечатанной на незнакомом языке: «Прошу уволить меня с занимаемой должности по собственному желанию». Сегодняшнее число. Резолюция «Уволить. Отработка не требуется».
Воздух в кухне стал плотным, вязким. Шум холодильника, который он не замечал секунду назад, теперь гудел прямо в голове. Он медленно поднял взгляд с бумаги на её сияющее лицо. Она всё ещё улыбалась своей новой, странной улыбкой. И в этот момент он понял, что это не шутка. Это катастрофа. И она смотрит на него так, словно только что подарила ему путёвку в рай, а не билет на тонущий корабль.
Бумага на столе казалась белым флагом, но это было объявление войны. Денис смотрел на подпись, на резолюцию, и мир, который ещё пять минут назад был твёрдым и понятным, как гранитная столешница из каталога, начал рассыпаться в пыль. Его мозг отказывался принимать информацию. Он перевёл взгляд на жену. Она всё так же сияла, ожидая, видимо, аплодисментов или восторженных объятий. Она ждала, что он разделит её радость, не понимая, что только что выдернула чеку из гранаты и вложила её ему в руку.
— Ты… Ты же не могла, — проговорил он тихо, почти шёпотом. Это был не вопрос, а последняя попытка уговорить реальность изменить своё решение. — Там же контракт. Неустойка…
— Всё в порядке, милый! — она легкомысленно махнула рукой, словно отгоняя назойливую муху. — Я договорилась. Геннадий Петрович вошёл в положение. Я сказала, что выгорела, что мне нужно найти себя. Он хороший человек, всё понял. Даже премию квартальную выплатили. Так что на краски и холсты хватит! А ещё мы можем сгонять в отпуск на недельку, чтобы я отдохнула.
Краски и холсты. Эти слова ударили его сильнее, чем само заявление. Он встал. Медленно, как старик. Подошёл к окну, посмотрел на парковку внизу, на ровные ряды машин, на упорядоченную жизнь, частью которой он себя считал до этого вечера. Потом он резко развернулся. Спокойствие слетело с него, как позолота с дешёвой бижутерии.
— Какой отпуск?! Ты уволилась с работы, не сказав мне ни слова?! Мы только взяли кредит на ремонт, а ты решила стать «свободным художником»?! А жить мы на что будем, на твоё вдохновение?!
Его голос сорвался на крик, заполнив маленькую кухню до самого потолка.
Кристина вздрогнула от неожиданности, её улыбка дрогнула, но не исчезла. Она смотрела на него с укоризной, как на ребёнка, который не понимает простых вещей.
— Денис, не кричи. Ты всё сводишь к деньгам. Я же тебе объясняю — я задыхалась там! Эти цифры, отчёты, балансы… Они высасывали из меня жизнь. Я не могла больше предавать себя! Я должна творить, понимаешь? Энергия должна течь свободно, а не застревать в дебетах и кредитах!
Она начала порхать по кухне, касаясь старых шкафчиков, словно прощаясь с ними. Её движения были лёгкими, почти танцующими. Она была в своём мире, мире энергий и творческих потоков, а он стоял посреди обломков их общего плана.
— Энергия?! — взревел он, чувствуя, как внутри закипает холодная ярость. — Попробуй объяснить про энергию сотруднику банка, когда мы просрочим платёж! Кредит. Семьдесят тысяч в месяц, Кристина! Семь-де-сят! Плюс коммуналка, еда, бензин! Моей зарплаты хватит, чтобы закрыть кредит и не умереть с голоду. Всё! Никакого ремонта. Никаких отпусков. Ничего!
— Ну зачем ты так… Мы справимся. Деньги — это не главное. Вселенная изобильна. Когда занимаешься любимым делом, она всегда помогает, — она говорила это с такой искренней верой, что Денису на мгновение стало страшно. Она действительно в это верила.
— Не главное?! — он рассмеялся жутким, безрадостным смехом. — Ты пять лет работала главным бухгалтером! Ты лучше меня знаешь цену деньгам! Или там, в твоём мире свободных художников, за продукты расплачиваются набросками, а за ипотеку — акварелями?! Это инфантилизм, Кристина! Чистейший, дистиллированный инфантилизм! Ты предала не меня, ты предала нас! Нашу семью, наши планы!
— А ты меня не слышишь! — её голос тоже начал набирать силу. — Ты не хочешь понять, что мне было плохо! Ты видишь только цифры, ты — ходячий калькулятор! А я живая! Я хочу чувствовать, а не считать! Ты просто боишься, что я стану счастливой и свободной, а ты так и останешься в своей клетке из стабильности и расчётов!
Он замолчал, глядя на неё. Она обвиняла его в том, что он считал своим главным достоинством — в ответственности. Он перестал кричать. Он прошёл к комоду в коридоре, выдвинул ящик, порылся в нём и вернулся на кухню. В руке у него был старый калькулятор. Он молча положил его на стол, поверх её заявления об уходе.
— Вот это — реальность, — сказал он тихо и отчётливо, глядя ей в глаза. — Когда твоё вдохновение начнёт её оплачивать, тогда и поговорим. А пока я не собираюсь один тянуть твою богемную жизнь.
— Вот он, твой бог, — Кристина с презрением отодвинула калькулятор кончиками пальцев, будто это было что-то грязное, мёртвое. Он проехал по глянцевой поверхности стола и стукнулся о сахарницу. — Вся твоя жизнь, все твои мечты и страхи — в этой пластмассовой коробочке. Сложить, вычесть, умножить. Ты не живёшь, Денис, ты составляешь смету.
Он ожидал слёз, уговоров, может быть, даже запоздалого раскаяния. Но вместо этого он получил удар. Точный, выверенный и нацеленный прямо в сердце его мировоззрения. Она больше не оправдывалась. Она нападала.
— Ты думаешь, я не понимала, что делала? — она встала и тоже подошла к окну, но встала с другой стороны, так, что они оказались по разные стороны от рамы, как два противника в разных углах ринга. — Я последние полгода смотрела на тебя и видела не любимого мужа, а прораба нашей унылой жизни. Каждый вечер — обсуждение не нас, а бюджета. Каждые выходные — не прогулка в лесу, а поездка по строительным гипермаркетам. Наш самый страстный разговор за последний месяц был о том, какой класс ламината лучше выбрать для коридора!
Её голос обрёл металлическую твёрдость. Исчезла порхающая фея, на её месте появилась холодная, жестокая обвинительница.
— Твоя стабильная работа, которой ты так гордишься, — это рабство. Добровольное рабство с девяти до шести, за которое тебе платят ровно столько, чтобы ты мог оплачивать другое рабство — ипотечное. Твоя забота — это не забота, это контроль. Ты не планируешь наше будущее, ты загоняешь его в экселевскую таблицу. Отпуск раз в год в один и тот же отель, потому что «проверено и по скидке». Машина в кредит, потому что «солидно». Ремонт на кухне, потому что «у всех уже есть». Это не жизнь, Денис! Это прозябание по утверждённому графику!
Каждое её слово было маленьким молоточком, который методично разбивал фундамент его мира. Всё, что он считал достижением, своим мужским долгом, своей опорой — она выставляла жалким и ничтожным. Он заботился о них, он строил их будущее, он ночами не спал, прикидывая, как выплатить всё досрочно. А она, оказывается, всё это время считала его тюремщиком, а их дом — красивой, но унылой камерой.
Ярость, кипевшая в нём, начала остывать, превращаясь в нечто иное — в холодный, тяжёлый лёд. Он перестал видеть перед собой обиженную женщину. Он видел чужого человека, который годами жил рядом, улыбался ему, спал с ним в одной постели и презирал всё, что ему было дорого. Её «поиск себя» был не творческим порывом, а хорошо спланированным побегом. Побегом от него.
Он молча вернулся к столу, взял в руки калькулятор. Его пальцы привычно легли на кнопки. Он не считал. Он просто ощущал под подушечками пальцев этот холодный, понятный ему пластик. Мир цифр не предавал. Двенадцать процентов годовых всегда оставались двенадцатью процентами, в отличие от обещаний и клятв.
— Значит, когда я ночами подрабатывал над чужими проектами, чтобы мы могли поехать в отпуск не «по скидке», а туда, куда ты хотела, — ты считала меня идиотом, да? — его голос был тихим, лишённым всяких эмоций. Словно он задавал уточняющий вопрос на совещании. — Когда я отказался от новой машины в пользу первого взноса за эту квартиру, я, по-твоему, лишал тебя «жизни»?
— Ты лишал нас обоих спонтанности! Радости! — не унималась она. — Ты всё превращал в инвестиционный проект. Даже меня. Я была твоим самым надёжным активом. Главный бухгалтер с белой зарплатой. Идеальная жена для ипотеки. А я не актив! Я — душа, которая хочет летать!
Он усмехнулся. Пустыми глазами.
— Понятно. Значит, всё это время ты не жила, а отбывала срок. А я был твоим тюремщиком. И вот теперь амнистия. Что ж, поздравляю.
Денис не ответил. Он молча смотрел на неё ещё несколько секунд, и в его взгляде не было ни ярости, ни обиды. Там была пугающая пустота, как в выключенном экране. Он развернулся и, не говоря ни слова, вышел из кухни. Кристина осталась стоять у окна, скрестив руки на груди. Она решила, что он пошёл в спальню, чтобы остыть. Что сейчас он ляжет на кровать, уткнётся в телефон, и их холодная война продолжится в молчании, как это уже бывало. Она даже ощутила укол самодовольной правоты: он сбежал, потому что у него кончились аргументы против её правды.
Но он не пошёл в спальню. Она услышала, как в прихожей открылась дверца высокого встроенного шкафа, где хранились инструменты и всякий хозяйственный хлам. Послышался металлический перезвон, какой-то глухой удар. Через минуту Денис вернулся на кухню. В одной руке он держал тяжёлый ящик с инструментами, который с глухим стуком поставил на пол. В другой руке у него был короткий, увесистый лом-гвоздодёр.
— Ты что задумал? — спросила Кристина настороженно. Её поза обвинительницы моментально сменилась на растерянную. Вид мужа с ломом в руках посреди их кухни был сюрреалистичным и тревожным.
Он не ответил. Он двигался с ледяным спокойствием, как хирург, готовящийся к операции. Он подошёл к старому, обшарпанному кухонному гарнитуру — тому самому, который они так радостно собирались менять. Поставил ногу на нижнюю секцию для упора, подсунул плоский конец лома под дверцу навесного шкафчика и с силой нажал на рычаг.
Раздался оглушительный треск сухого дерева и визг выдираемых из трухлявого ДСП петель. Дверца, которую Кристина открывала и закрывала тысячи раз, с хрустом отлетела и, качнувшись на одном уцелевшем креплении, повисла под кривым углом.
— Денис, ты с ума сошёл?! Прекрати! — крикнула она, делая шаг к нему.
— Ремонт отменяется, — сказал он ровным, безжизненным голосом, не глядя на неё. Он перехватил лом и с тем же методичным усилием оторвал вторую дверцу. Она с грохотом упала на пол, подняв облачко пыли.
— Почему отменяется? Ты что творишь?!
Он наконец повернул к ней голову. Его лицо было совершенно бесстрастным.
— Ты сказала, что я всё превращаю в инвестиционный проект. Ты права. Этот ремонт был нашим совместным проектом. Совместным. Он был рассчитан на два дохода и одно общее будущее. Ты в одностороннем порядке вышла из проекта. Значит, проект закрывается. Мы больше ничего не строим вместе.
Он снова отвернулся и принялся за следующую секцию. Он не крушил всё в ярости. Он демонтировал. Спокойно, последовательно, неотвратимо. Каждый треск, каждый удар гвоздодёра был не выплеском злости, а выверенным действием, подчёркивающим его слова. Это было не разрушение, а ликвидация. Ликвидация их общих планов.
Закончив с верхними шкафчиками, он остановился. Кухня выглядела так, будто в ней взорвалась бомба. Кристина стояла посреди этого хаоса, ошеломлённая, не в силах вымолвить ни слова.
Затем Денис прошёл в угол комнаты, где, как святыня, стояли её сокровища: новенький, пахнущий лаком мольберт, несколько туго натянутых холстов в целлофане и коробка с дорогими масляными красками, которую она купила на часть своей «выходной» премии. Он молча взял в руки мольберт и один из холстов. Вернулся к изуродованному остову гарнитура и водрузил мольберт на место выломанного шкафчика, прямо на столешницу. На мольберт он поставил чистый белый холст.
Он подобрал с пола свой старый калькулятор, сдул с него пыль и бросил на стол рядом с этим сооружением.
— Вот это — реальность, — повторил он свои прежние слова, но теперь они звучали как приговор. — Когда твоё вдохновение начнёт её оплачивать, тогда и поговорим. А пока я не собираюсь один тянуть твою богемную жизнь. Твоя мастерская теперь здесь. Твори.
Он развернулся и медленно, не оборачиваясь, вышел из кухни. Не в спальню. Она услышала, как он обувается в прихожей, берёт ключи. Щёлкнул замок входной двери. Он ушёл, оставив её одну посреди этого жестокого перформанса. Она стояла в разрушенной кухне, где на месте их общей мечты о семейном уюте теперь возвышался девственно чистый холст — насмешливый памятник её свободе…
