— А знаешь, Ир, я тут подумал… Мы ведь с тобой так хорошо живём. Душа в душу. Но ведь всегда хочется лучше, правда? — Олег откинулся на спинку кухонного стула, с довольной улыбкой глядя на жену.
Вечерний свет лениво просачивался сквозь чисто вымытое окно, играя на поверхности их нового обеденного стола. В воздухе ещё витал аромат запечённой курицы и свежесваренного кофе. Обстановка была мирной, почти пасторальной. Ирина медленно помешивала сахар в своей чашке, слушая мужа вполуха. Она устала после долгого рабочего дня, и его рассуждения о «лучшей жизни» казались ей привычным фоновым шумом. Олег часто любил помечтать.
— Представь, — продолжал он, и в его голосе появились восторженные, заговорщицкие нотки. Он наклонился вперёд, оперевшись локтями о стол, словно собирался поделиться великой тайной. — Мы продаём эту квартиру. И твою… ну, родительскую. Складываем деньги. И покупаем огромную, в новом доме, с панорамными окнами. Чтобы весь город как на ладони. Я меняю свою развалюху на новый внедорожник, блестящий, чёрный. И мы уезжаем. На месяц. Нет, на два! Куда-нибудь на Бали или в Доминикану. Океан, белый песок, ты в красивом платье, я с коктейлем. Никаких забот, никаких проблем.
Он говорил так увлечённо, так ярко, что Ирина на мгновение и вправду представила эту картинку: солнце, шум волн, беззаботность. Но что-то в его речи её насторожило. Какая-то деталь, брошенная вскользь, но резанувшая слух. Его тон был слишком уж деловым, когда он произнёс два последних слова. Словно он говорил не о мечте, а о давно просчитанном бизнес-плане.
— Подожди, — она подняла на него глаза. — Что ты сказал про квартиру моих родителей?
Олег отмахнулся, словно это была незначительная мелочь, технический момент в его грандиозном плане.
— Ну, про их квартиру. Что «про их»? Она же всё равно будет нашей, когда-нибудь. Это просто вопрос времени.
— «Когда-нибудь» — это когда? — медленно, разделяя слова, спросила Ирина. Кофейная чашка в её руках вдруг показалась очень тяжёлой. Уютная домашняя атмосфера начала улетучиваться, словно сквозняк прошелся по кухне, хотя все окна были закрыты.
Олег посмотрел на неё с лёгким раздражением, как на недалёкую ученицу, которая не может понять очевидную вещь. Его мечтательное выражение лица сменилось деловым, чуть нетерпеливым.
— Ир, ну не притворяйся, что не понимаешь. Твои родители не вечные. Отец уже еле ходит, мать вся на таблетках. Сколько им осталось? Год? Пять? Десять? Какая разница!
— И что дальше? Что ты хочешь этим сказать?
— Квартира твоих родителей, Ира, всё равно достанется нам с тобой! Так почему сразу не заставить твоих родителей на нас её переписать? Чего тянуть?
Он произнёс это так просто, так буднично, будто речь шла о том, чтобы забрать старую мебель с дачи. Внутри Ирины что-то оборвалось. Тепло уютного вечера мгновенно испарилось, сменившись ледяным холодом, который поднимался откуда-то из глубины живота. Она смотрела на мужа, на его гладко выбритое лицо, на уверенную улыбку, и не узнавала его. Человек, с которым она прожила семь лет, вдруг оказался совершенно чужим. Это был не Олег, её муж, а какой-то расчётливый делец, для которого её родители были всего лишь досадным препятствием на пути к новому внедорожнику.
— Заставить? — переспросила она. Её голос прозвучал глухо.
— Ну, убедить, — поправился он, совершенно не заметив перемены в ней. Он был слишком поглощён блеском собственной идеи. — Объяснить им, что так будет лучше для всех. Мы же о них позаботимся. Снимем им что-нибудь… или найдём хороший пансионат за городом. Свежий воздух, уход, трёхразовое питание. Им там будет даже лучше, чем в этой пыльной хрущёвке, где они только и делают, что смотрят в окно. А мы начнём жить по-настоящему. Ну? Как тебе мой план? Гениально ведь?
Он самодовольно улыбнулся, ожидая аплодисментов и восхищения своей предприимчивостью. Он действительно считал свой план безупречным. В его мире это была чистая логика, эффективный менеджмент семейных активов. В её мире это было предательство самого низкого пошиба. Она молчала, а холод внутри неё сгущался, превращаясь в твёрдый, тяжёлый лёд.
Ирина молчала. Она не двигалась, не дышала, просто смотрела на него. Её взгляд был пустым и неподвижным, как у фарфоровой куклы. Кофейная чашка застыла в её руке на полпути ко рту. Тишина на кухне стала густой и вязкой, она больше не была уютной. Она была тяжёлой, как могильная плита. Олег, не дождавшись ответа, начал терять терпение. Его самодовольная улыбка медленно сползла с лица, уступив место недоумению, а затем и откровенному раздражению.
— Ира, ты чего молчишь? Я же не глупость предложил, а вполне себе рабочий вариант. Логичный. Ты просто подумай головой, а не эмоциями. Мы убиваем двух зайцев: и о родителях твоих «заботимся», и свою жизнь устраиваем. Все в выигрыше.
Он говорил слово «заботимся» так, будто ставил его в большие жирные кавычки. Ирина медленно опустила чашку на стол. Звук, с которым фарфор коснулся дерева, прозвучал в оглушающей тишине неестественно громко. Она наконец подняла на него глаза, и в их глубине больше не было усталости. Там был лёд.
— Ты сейчас серьёзно? — произнесла она. Голос её был ровным, без малейшей интонации, и от этого он казался ещё более страшным. — Ты предлагаешь мне выгнать моих живых, здоровых родителей из их собственного дома, чтобы ты мог купить себе новую машину?
Олег нахмурился. Он явно не ожидал такой формулировки. В его картине мира всё выглядело благородно и правильно.
— Ну почему сразу «выгнать»? Какое уродливое слово. Не выгнать, а переселить в лучшие условия. Я же говорю — пансионат. Это не какая-то там богадельня, как в кино показывают! Это элитное заведение. Я смотрел в интернете. Сосны, озеро, медсестры круглосуточно. Процедуры всякие, массажи. Им там будет лучше, чем здесь! Что они видят из своего окна? Двор-колодец и таких же стариков на лавочке. А там — природа, свежий воздух! Это забота, Ира, забота высшего уровня!
Он снова начал разливаться соловьём, но теперь его речь не вызывала у Ирины ничего, кроме тошноты. Она смотрела на него и видела, как он ловко подменяет понятия, как упаковывает отвратительную, циничную идею в красивую обёртку из слов «забота» и «лучшие условия».
— Мой отец каждое утро пьет чай из своей старой треснувшей чашки, сидя в своем протёртом кресле у окна. Мать часами возится со своими фиалками на подоконнике. По средам они ходят в булочную за углом, потому что там пекут их любимые рогалики. Это их жизнь. Не квадратные метры, Олег, а жизнь. Понимаешь? Состоящая из этих мелочей. Из треснувшей чашки и фиалок. Ты предлагаешь мне отнять у них это. Всё.
— Мелочи! — взорвался он. Терпение окончательно покинуло его. — Какие к чёрту мелочи, Ира?! А наша жизнь — это не мелочи? Или мы должны ждать, пока они там свои фиалки поливают, а мы в этой конуре сидим? Пока я на этом ведре с болтами езжу на работу? Мне сорок лет! Я хочу жить сейчас, а не когда мне стукнет шестьдесят и мне самому понадобится этот твой пансионат! Они свою жизнь прожили. Пора и о нас подумать.
Он вскочил со стула и заходил по кухне. Его лицо покраснело, а движения стали резкими. Маска благодушного мечтателя слетела, обнажив хищный оскал человека, которому не терпится вцепиться в свою добычу.
— Ты просто не хочешь видеть очевидного! Ты цепляешься за своё сентиментальное прошлое, а оно тянет нас обоих на дно! Это просто квартира! Бетонная коробка! Но она может изменить всё!
Ирина смотрела на него, на этого мечущегося по её кухне чужого, жадного мужчину. И холод внутри неё превратился в сталь. Она больше не чувствовала ни шока, ни обиды. Только спокойную, ледяную ясность. Она видела его насквозь.
Ирина смотрела на мечущегося по кухне мужа, и в её голове с пугающей ясностью складывалась картина. Он был похож на хищника в клетке, который видит добычу, но не может до неё дотянуться. Ярость делала его лицо уродливым, искажая привычные черты. Она молча наблюдала, давая ему выплеснуть свою злость, выговориться. Когда его тирада о «бетонной коробке» иссякла, он остановился посреди кухни, тяжело дыша, и вперился в неё выжидающим, требовательным взглядом. Он всё ещё ждал, что она сломается, согласится, признает его правоту.
— Скажи мне, Олег, — её голос был таким же ровным и холодным, как поверхность замёрзшего озера. Она не повышала его, и от этого он звучал ещё более весомо. — Ты их когда-нибудь вообще… уважал? Или они для тебя всегда были просто приложением ко мне? Досадным, но терпимым?
Вопрос застал его врасплох. Он ожидал чего угодно: криков, упрёков, обвинений в чёрствости. Но этот спокойный, почти аналитический вопрос выбил его из колеи. Он хотел возмутиться, но слова застряли в горле.
— Что за чушь ты несёшь? При чём тут «уважал»? Это деловой разговор! Мы говорим о нашем будущем, о нашем благополучии!
— Нет, — мягко, но непреклонно возразила она. — Это не деловой разговор. Это разговор о тебе. Я только сейчас начала понимать многие вещи. Понимаю, почему ты всегда «забывал» про папин день рождения, пока я не напоминала тебе пять раз. Понимаю, почему тебя буквально передергивало, когда я говорила, что нам надо к ним заехать на выходных. Ты не просто не хотел тратить на них время. Ты их презирал. За их простоту, за их старую мебель, за их скромную жизнь. Они были для тебя живым укором, напоминанием о том, чего ты так и не достиг.
Каждое её слово было точным, выверенным ударом. Она не обвиняла, она констатировала. Она вскрывала его мотивы, как хирург вскрывает нарыв, безжалостно и методично. Олег почувствовал, что теряет почву под ногами. Его тщательно выстроенная позиция «заботливого, но прагматичного» мужа рассыпалась в прах.
— Прекрати! — рявкнул он, но в его голосе уже не было прежней уверенности. Только злая, загнанная в угол оборона. — Ты ничего не понимаешь! Ничего! Ты родилась с серебряной ложкой во рту! У тебя всегда всё было! Эта квартира от бабушки, родительская на подходе. Тебе не понять, что такое грызть землю, чтобы чего-то добиться!
И тут маска слетела окончательно. В его глазах полыхнула неприкрытая, давняя зависть. Это была зависть не к её родителям, а к ней самой.
— Да! — выкрикнул он, уже не пытаясь сдерживаться. — Не уважал! А за что их уважать?! За то, что они всю жизнь просидели в своей панельке, довольствуясь малым, пока мои родители пахали на Севере и ничего, кроме болезней, не нажили? За то, что тебе всё это достанется просто так, по праву рождения, а я должен вгрызаться в эту жизнь зубами за каждую копейку?! Ты думаешь, мне приятно каждый день садиться в этот драндулет, когда твой отец мог бы просто пойти и купить тебе машину получше на свои сбережения? Но нет, он лучше будет откладывать их в банку, «на чёрный день»!
Он замолчал, переводя дух. Кухня, казалось, сжалась от плотности его ненависти. Теперь всё стало на свои места. Дело было не в пансионате и не в заботе. Дело было в его собственной уязвлённой гордости, в его ощущении вселенской несправедливости, которую он решил исправить за счёт её стариков. Он видел в них не людей, а ресурс, который по праву должен принадлежать ему, как компенсация за все его жизненные неудачи.
Ирина смотрела на его искаженное злобой лицо. Лёд в её душе растаял, но на его месте не появилось тепла. Там образовалась пустота. Абсолютная, звенящая пустота на том месте, где когда-то был её муж.
— Так вот оно что… — прошептала она, но в тишине её шёпот прозвучал как приговор. — Дело не в машине и не в квартире. Дело в тебе. Ты не хочешь лучшей жизни для нас. Ты хочешь реванша. За счёт моих родителей.
Слова Ирины повисли в воздухе. Они не были громкими, но прозвучали как выстрел в плотной тишине кухни. Реванш. Это было именно то слово. Оно сорвало с Олега последний фиговый листок самооправдания, обнажив его догола, показав всю неприглядность его души. На секунду на его лице отразилось замешательство, как у вора, пойманного с поличным. Но оно тут же сменилось новой волной ярости — ярости человека, которого разоблачили.
— А если и так?! — взревел он, и в этом рёве было всё: и признание, и вызов. — Если и реванш, то что?! Мир несправедлив, Ира! Одним всё, а другим — объедки с их стола! Ты этого никогда не поймёшь, потому что всегда была по ту сторону, где «всё»! Я пашу как проклятый, чтобы мы жили нормально, а ты предлагаешь мне ждать милости от природы? Ждать, пока твои родители освободят жилплощадь?! Это глупо! Это нерационально! А я хочу жить здесь и сейчас, а не в гипотетическом будущем!
Он говорил, брызгая слюной, жестикулируя так, будто пытался отбиться от невидимых врагов. Но Ирина его уже не слушала. Она смотрела сквозь него. В этот момент для неё всё закончилось. Не было больше ни мужа, ни партнёра, ни близкого человека. Был лишь чужой, кричащий мужчина, который по какому-то недоразумению находился в её квартире. Пустота внутри неё, появившаяся несколько минут назад, обрела форму и смысл. Это была не пустота потери. Это была пустота освобождения. Словно из её жизни вынули огромный, тяжёлый, гнилой кусок, и на его месте стало легко и свободно дышать. Она больше не чувствовала ни боли, ни обиды. Только лёгкое удивление от того, как долго она могла жить рядом с этим человеком и не видеть его истинного лица.
Она спокойно встала со стула. Её движения были плавными и уверенными, как у человека, принявшего окончательное и бесповоротное решение. Она обошла стол и остановилась у раковины, повернувшись к нему спиной. Взяла свою чашку, открыла кран, и тихий шум воды наполнил кухню, частично заглушая его крики.
— Знаешь что, Олег, — произнесла она ледяным, бесстрастным тоном, не поворачивая головы. Она говорила со стеной, с краном, с кем угодно, но не с ним. Он перестал быть для неё собеседником. — Мои родители будут жить в своей квартире столько, сколько им отведено. Они будут пить чай из своих треснувших чашек и поливать свои фиалки. Это их жизнь, и никто не вправе её оценивать или отнимать. А ты… — она сделала паузу, тщательно споласкивая чашку, словно это было сейчас самым важным делом в её жизни. — Ты можешь прямо сейчас собирать свои вещи и убираться.
Олег замолчал на полуслове. Он не поверил своим ушам.
— Что? Что ты сказала?
Ирина закрыла кран. Снова наступила тишина, но теперь она принадлежала ей. Она медленно повернулась. На её лице не было ни злости, ни ненависти. Только холодное, отстранённое безразличие.
— Я сказала, чтобы ты собирал свои вещи. И убирался. Из моей квартиры. Потому что с человеком, который ждёт смерти моих родителей, чтобы пошиковать, я жить не буду. Наш разговор окончен.
Это был не скандал. Это была казнь. Спокойная, методичная и окончательная. Олег смотрел на неё, и до него наконец начало доходить. Он проиграл. Не просто спор о квартире — он проиграл всё. Его лицо побагровело от унижения и бессильной ярости.
— Дура! Ты просто непроходимая дура! — зашипел он. — Ты упускаешь такой шанс! Ты сама себя закапываешь! Останешься тут одна, будешь до смерти горшки за своими стариками выносить! А я ещё найду себе нормальную женщину, которая будет ценить то, что я для неё делаю! Ты ещё приползёшь ко мне, вспомни мои слова!
Он кричал, пытаясь её задеть, ранить, вызвать хоть какую-то реакцию. Но натыкался на глухую стену. Она смотрела на него так, словно он был назойливой мухой, жужжащей у стекла. Не вызывая эмоций. Только лёгкое раздражение. Она молча развернулась и вышла из кухни, оставляя его одного посреди его рухнувшего мира. Он ещё что-то кричал ей в спину, какие-то проклятия и оскорбления, но она уже его не слышала. В её жизни для него больше не было места. Ни звука. Ни сантиметра. Ничего…
