Марина проснулась от звука захлопнувшейся двери. Опять Максим ушел на работу, не попрощавшись. Она лежала в постели еще минут пять, прислушиваясь к звукам из кухни — Алена готовила завтрак.
— Мам, ты не спишь? — донесся голос дочери.
— Уже нет.
Марина встала, накинула халат и вышла из спальни. На кухне пахло яичницей. Алена стояла у плиты — худенькая, сутулая, в старом спортивном костюме. Когда она обернулась, Марина заметила темные круги под глазами.
— Садись, я тебе налью кофе, — сказала дочь.
— Спасибо.
Они сели за стол. Марина смотрела, как Алена ест — механически, словно выполняя обязанность. Раньше дочка любила поболтать за завтраком, рассказать что-нибудь смешное. Теперь молчала.
— Как дела на работе? — спросила Марина.
— Нормально.
— А с ремонтом как? Скоро закончат?
Алена подняла глаза:
— Мам, еще пара недель. Ты же не против, что мы тут?
— Конечно, не против.
Но это была неправда. Марина была против — не того, что дочь живет с ней, а того, во что превратилась их жизнь за эти три недели. Максим вел себя так, словно попал в гостиницу с прислугой. Приходил, ел, уходил в комнату. С Мариной не здоровался, на Алену смотрел как на пустое место.
После завтрака Марина собралась на работу. В аптеке было спокойно — летнее затишье. Она отпускала лекарства, консультировала покупателей, но мысли были дома. Вспомнила, как радовалась, когда Алена выходила замуж. Максим казался таким интеллигентным — инженер, из хорошей семьи, начитанный. На свадьбе красиво говорил о любви и верности.
Вечером Марина вернулась домой раньше обычного. В квартире было тихо. Она прошла на кухню, поставила чайник. Из комнаты донеслись голоса — Алена с Максимом о чем-то разговаривали. Марина не хотела подслушивать, но слова долетали сами:
— …твоя мать специально это делает!
— Макс, она ничего не делает…
— Не защищай ее! Я вижу, как она на меня смотрит. Словно я преступник какой-то.
Марина отошла от двери. Села за стол, налила чай. Руки дрожали. Она действительно смотрела на него — но не с ненавистью, а с тревогой. Видела, как он обращается с Аленой. Как дочь вздрагивает от его резких движений. Как опускает глаза, когда он повышает голос.
Дверь открылась. Вышел Максим — высокий, подтянутый, в дорогой рубашке. Прошел мимо, даже не взглянув на Марину. Взял из холодильника пиво, вернулся в комнату.
Алена появилась через пять минут. Села напротив матери.
— Мам, можно тебя попросить?
— О чем?
— Постарайся… ну, быть мягче с Максом. Он сейчас нервный, на работе проблемы.
Марина посмотрела на дочь:
— Алена, я с ним вообще не разговариваю. Как я могу быть мягче?
— Ты смотришь на него… как-то так…
— Как?
— Не знаю. Осуждающе.
Марина отпила чай. Горячий, обжигающий. Хотелось сказать правду — что она видит, как он обращается с Аленой. Что замечает синяки на ее руках. Что слышит, как он разговаривает с ней — словно с прислугой. Но промолчала.
Ночью Марина не могла уснуть. Ворочалась, вставала пить воду. Около двух услышала шум в ванной. Приглушенные голоса, потом — плач. Тихий, сдавленный. Марина встала, подошла к двери. Прислушалась.
— …если ты не заставишь ее отстать от меня, я уйду! — шипел Максим.
— Макс, пожалуйста…
— Нет! Она меня ненавидит! Я это чувствую!
— Она моя мама…
— И что? Выбирай — или она, или я!
Марина отошла от двери. Села на кровать. Сердце колотилось так, что, казалось, слышно во всей квартире. Утром она проснулась с головной болью. На кухне уже сидели Алена с Максимом. Он читал что-то в телефоне, она пила кофе.
— Доброе утро, — сказала Марина.
Алена кивнула. Максим не отреагировал.
Марина налила себе чай, села за стол. Максим поднял глаза, посмотрел на нее в упор:
— Вы меня провоцируете.
— Что? — не поняла Марина.
— Вы сверлите меня глазами. Постоянно.
Марина поставила чашку:
— Я смотрю не на тебя. Я смотрю, кого ты из моей девочки лепишь — тряпку?
Алена вздрогнула:
— Мама!
Максим встал:
— Вот! Вот оно, истинное лицо! Алена, ты слышала?
— Макс, мама, пожалуйста…
— Нет! — Максим ударил кулаком по столу. — Хватит! Я больше не намерен это терпеть!
Он вышел из кухни. Алена посмотрела на мать со слезами на глазах:
— Зачем ты так?
— Аленка, открой глаза. Посмотри, что происходит.
— Ничего не происходит! У нас все хорошо!
— Хорошо? У тебя синяки на руках!
— Я ударилась!
— Все время ударяешься? И плачешь по ночам тоже от радости?
Алена встала:
— Ты ничего не понимаешь!
Она ушла. Марина осталась одна. Допила холодный чай, собралась на работу. Весь день думала о том, что сказать дочери. Как объяснить, что видит. Но слов не находилось.
Вечером, когда Марина готовила ужин, на кухню вышел Максим. Кинул на стол ключи:
— Либо я — либо твоя мать.
Алена стояла в дверях, бледная, с опущенными плечами.
— Что? — тихо спросила она.
— Ты слышала. Выбирай. Или мы съезжаем от нее прямо сейчас, или я ухожу.
Марина выключила плиту. Подошла к дочери, взяла ее за руки:
— Это не выбор. Это шантаж. Ален, хочешь — иди с ним. Но знай: если он тебя ударит — в следующий раз я его выкину с балкона.
Максим засмеялся:
— Вы — старая, одинокая, обозленная. Вас никто не любит, даже ваша дочь!
Марина не ответила. Достала телефон, открыла приложение с диктофоном. Нажала воспроизведение. Из динамика полились обрывки разговоров — записанные случайно, когда телефон лежал на столе. Оскорбления, угрозы, унижения. Голос Максима, обращенный к Алене.
— Дура тупая… Без меня ты никто… Заткнись, когда я говорю…
Алена слушала. Руки ее дрожали. Максим попытался выхватить телефон, но Марина отступила.
— Ты… ты записывала? — прошептала Алена.
— Я просто забывала выключить диктофон после работы. Но теперь рада, что забывала.
Максим схватил свою куртку:
— Алена, собирайся. Мы уходим.
Дочь посмотрела на мать. В глазах — растерянность, боль, страх. Потом — на Максима.
— Я… мне нужно подумать.
— Думать? О чем тут думать? Пошли!
Он схватил ее за руку. Алена вскрикнула — он сжал слишком сильно, прямо по синяку.
— Отпусти ее, — тихо сказала Марина.
— Или что? Вызовете полицию? Давайте! Посмотрим, что они скажут!
Марина шагнула вперед:
— Отпусти. Мою. Дочь.
Что-то в ее голосе заставило Максима разжать пальцы. Он отступил.
— Алена, последний раз спрашиваю — ты идешь со мной?
Дочь молчала. Смотрела то на мать, то на мужа. Губы дрожали.
— Трусиха, — бросил Максим. — Мамочкина дочка. Оставайся со своей мамашей. Посмотрим, как вы тут вдвоем заживете.
Он вышел, хлопнув дверью. Алена опустилась на стул. Заплакала — тихо, беззвучно. Марина обняла ее, прижала к себе.
— Все хорошо, девочка моя. Все будет хорошо.
Но Алена вырвалась:
— Ты все испортила! Все! Он же любит меня!
— Это не любовь, Аленка.
— А ты откуда знаешь? Ты всю жизнь одна!
Слова ударили больнее пощечины. Марина отступила.
— Может, и одна. Но я знаю, что любовь — это не синяки и не унижения.
Алена встала:
— Я поеду к нему. Извинюсь. Он простит.
— Алена…
— Нет! Ты не понимаешь! Без него я никто!
Дочь ушла в комнату. Через час вышла с сумкой.
— Я к подруге. Подумать надо.
Марина не стала удерживать. Проводила до двери, поцеловала в лоб.
— Я всегда тут. Помни.
Алена кивнула и ушла.
Марина осталась одна. Села на кухне, смотрела в окно. Вспомнила, как растила дочь одна после развода. Как старалась дать ей все самое лучшее. Как радовалась ее успехам. И вот — все зря.
Телефон зазвонил через два часа. Номер Алены.
— Мам… — голос дрожал. — Он сказал, что я могу возвращаться, если прямо сейчас. Что он меня прощает.
— И ты поедешь?
— Я… я не знаю. Мам, мне страшно. И с ним страшно, и без него.
— Приезжай домой, Аленка. Просто приезжай.
— А если он придет?
— Не придет. А если придет — я буду рядом.
Дочь вернулась через час. Молча прошла в свою комнату. Марина не стала приставать с разговорами. Сварила суп, постучалась:
— Поешь немного.
Алена открыла. Глаза красные, опухшие.
— Спасибо, мам.
Они ели молча. Потом Алена сказала:
— Он писал. Говорит, что я пожалею. Что без него пропаду.
— Не пропадешь.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что ты моя дочь. Сильная. Просто забыла об этом.
Алена заплакала:
— Мам, прости меня. За все, что наговорила.
— Не за что прощать.
Ночью Марина не спала — прислушивалась. Но было тихо. Максим не пришел. Не пришел и на следующий день. Через неделю Алена получила сообщение — он съехал с их съемной квартиры, оставил ключи у консьержа.
Прошел месяц. Алена потихоньку приходила в себя. Устроилась на новую работу, записалась к психологу. Синяки сошли. Появилась улыбка — пока робкая, неуверенная.
Год спустя, холодным декабрьским вечером, Марина читала на кухне. Зазвонил телефон. Алена. Странно — она же должна быть дома.
— Мам… — голос дрожал.
— Что случилось?
— Ты была права… Он… я встретила его случайно. С другой девушкой. Молоденькой совсем. И знаешь, что я увидела? Как он с ней разговаривает. Как смотрит. Точно так же. Как со мной вначале. А потом… потом будет как со мной.
— Аленка…
— Мам, спасибо. Спасибо, что ты тогда… Если бы не ты, я бы сейчас была на ее месте. Только хуже.
Марина улыбнулась:
— Ты всегда можешь вернуться. В любой момент.
— Я знаю, мам. Но мне пока хорошо в моей квартире. Одной. Учусь жить заново.
— Правильно. А я всегда рядом.
— Я люблю тебя, мам.
— И я тебя, девочка моя.
Марина положила трубку. Налила чай, взяла печенье. За окном падал снег. Тихо, мирно. Она думала о дочери — там, в своей маленькой квартире, учится быть счастливой. Без страха, без синяков, без унижений.
А где-то в городе Максим морочит голову новой жертве. Говорит красивые слова, дарит цветы. Пока. Но это уже не их история. Их история — о том, что вовремя сказанная правда может спасти. Даже если поначалу кажется, что она все разрушила. Иногда разрушить — значит дать шанс построить заново. Правильно. По-настоящему.
Марина допила чай и пошла спать. Завтра рабочий день. Обычный день обычной женщины, которая просто любит свою дочь. И готова за нее драться. Даже если противник — не чужой человек, а тот, кого дочь выбрала сама. Потому что материнская любовь — она такая. Неудобная иногда. Но настоящая.
