— Мам, продай дачу! — голос Димы раздался внезапно, вырывая мать из размышлений. — Мы с Лизкой пожениться хотим, а денег нет ни копья!
Татьяна Сергеевна, невысокая женщина с уставшими глазами, чуть не выронила сковородку с шипящими котлетами. Она резко обернулась, сжимая в руках деревянную лопатку, будто оружие.
— Ты что сказал, Дима?! — её голос задрожал от возмущения. — Дачу продать?! Это что ж, я теперь без угла должна остаться ради твоей Лизки?!
— Да какой угол, мам! — Дима вскочил с табуретки, чуть не опрокинув стакан с компотом. — Ты там три раза в год бываешь, а нам жить негде! Предложение надо делать, а я как лох!
— Ах ты, наглец! — Татьяна Сергеевна швырнула лопатку на стол, котлеты зашипели громче. — Я ту дачу потом и кровью строила, а ты мне — продай?!
— Ну и тухни там со своими грядками! — Дима хлопнул ладонью по столешнице. — А я семью хочу, понимаешь? Семью! Или мне теперь из-за твоей дачи всю жизнь в общаге гнить?!
Татьяна Сергеевна побледнела, губы её задрожали. Она схватилась за край раковины, будто боялась упасть, и тихо, но с яростью выдохнула:
— Вон из моего дома, Дима. И чтоб ноги твоей тут не было.
Дима замер, глядя на неё, а потом, ни слова больше не говоря, вылетел за дверь.
Татьяна Сергеевна всю жизнь тянула семью одна. Муж, Виктор, ушёл к другой, когда Димке было пять, оставив её с сыном и кучей счетов. Она работала на почте, потом в школьной столовой, а летом пропадала на даче — маленьком домике в часе езды от города.
Дача была её отдушиной: там она сажала картошку, огурцы, даже клубнику развела, хотя колени ныли от грядок. Димка в детстве любил туда ездить — ловил лягушек у пруда, таскал яблоки из соседского сада. Но потом вырос, стал другим.
У Димы была странная привычка — он вечно ел семечки, даже дома. Щёлкал их, как автомат, и сплёвывал шелуху в старую жестяную банку, которую держал на подоконнике. Татьяна Сергеевна ворчала: «Дима, ты как дед старый, бросай это дело!» А он только ухмылялся: «Мам, успокойся, нервы целее будут». Она не спорила, но банка её бесила — ржавая, с облупленной краской, как символ его упрямства.
После техникума Дима устроился в автосервис, но быстро уволился — «работа для лохов», как он сказал. Потом перебивался подработками, а полгода назад привёл домой Лизу — худенькую девчонку с длинной косой и резким голосом.
Татьяна Сергеевна её невзлюбила с первого взгляда: «Глаза хитрые, а за душой ничего». Но Дима был влюблён, носился с ней, как с писаной торбой, и скоро заговорил о свадьбе. Денег, конечно, не было. Татьяна Сергеевна предлагала: «Копите потихоньку, я помогу чем смогу». Но Дима хотел всё и сразу.
На следующий день после скандала Татьяна Сергеевна сидела на кухне, пила чай и смотрела в окно. Телефон молчал, Дима не звонил. Она уже начала думать, что перегнула палку, когда в дверь постучали. На пороге стояла Лиза, в старом пуховике и с красными от холода руками.
— Здравствуйте, Татьяна Сергеевна, — Лиза мялась, глядя в пол. — Можно войти?
— Заходи, — буркнула мать, отодвигая стул. — Чего пришла?
— Дима вчера домой не вернулся? — Лиза шмыгнула носом. — У друга ночевал, а утром мне позвонил. Сказал, вы его выгнали.
— Не выгоняла я, сам ушёл, — Татьяна Сергеевна поджала губы. — А ты чего хочешь? Тоже чтоб я дачу продала, как он просил?
— Да мне эта дача ваша сто лет не нужна! — Лиза вдруг вскинула голову, глаза её сверкнули. — Это Дима придумал, я вообще против была!
— Против, говоришь? — Татьяна Сергеевна прищурилась. — А чего тогда молчишь, раз такая умная?
— Да потому что он меня не слушает! — Лиза стукнула кулачком по столу. — Я ему сто раз говорила: давай сами заработаем, потом поженимся. А он всё про свадьбу шикарную талдычит, как в кино. Дурак он, Татьяна Сергеевна, вот что я вам скажу!
Татьяна Сергеевна посмотрела на неё долгим взглядом. Лиза сидела, теребя рукав, и вдруг добавила:
— А ещё он кредит взял. Вчера мне признался. Десять тысяч, на кольца, говорит. А платить нечем.
— Чего-о?! — Татьяна Сергеевна чуть не задохнулась. — Какой ещё кредит?!
— Обычный, в этом их банке быстром, — Лиза вздохнула. — Я ему говорю: ты что, сдурел? А он: «Мамка дачу продаст, закрою долг». Вот и всё.
Татьяна Сергеевна откинулась на спинку стула, чувствуя, как кровь стучит в висках. Она молчала минуты две, а потом тихо сказала:
— Зови его сюда. Прямо сейчас.
Через час Дима ввалился в квартиру, пахнущий сигаретами и вчерашним пивом. Лиза сидела за столом, а Татьяна Сергеевна стояла у плиты, помешивая суп, будто ничего не происходит.
— Ну чего, мам? — Дима бросил куртку на диван. — Опять орать будешь?
— Садись, — она кивнула на стул, не оборачиваясь. — Говорить будем.
— Да о чём говорить-то? — он плюхнулся, достал семечки и начал щёлкать. — Ты меня вчера выгнала, я всё понял.
— А я не поняла, — Татьяна Сергеевна повернулась, держа в руках половник. — Ты мне про кредит когда сказать хотел? Или думал, я за тебя долги разгребать буду?
Дима замер, семечка выпала из рук. Лиза кашлянула и отвернулась.
— Откуда знаешь? — пробормотал он, бледнея.
— Оттуда, — мать кивнула на Лизу. — Она хоть башкой думает, не то что ты. Десять тысяч, Дима! Ты на что их спустил?
— На кольцо, мам, — он опустил голову. — Хотел Лизке нормальное подарить, с камушком. Чтоб как у людей.
— У людей, говоришь? — Татьяна Сергеевна швырнула половник в раковину, суп брызнул на фартук. — А теперь что? Я дачу продам, чтоб ты долги свои закрывал? Или Лизка за тебя работать пойдёт?
— Да не надо ничего продавать, — Димка вскочил, голос его сорвался. — Там всего десятка. Я сам разберусь, мам! Найду работу, отдам всё!
— Разберётся он, — Татьяна Сергеевна фыркнула. — Ты сначала думать научись, а потом семью заводи.
Она замолчала, глядя на него. Дима стоял, понурив плечи, а Лиза вдруг встала и сказала:
— Простите, Татьяна Сергеевна. Это я виновата. Не уследила за ним.
— Ты-то тут при чём, — мать махнула рукой. — Это мой сынок, я его таким вырастила.
Она отвернулась к плите, а потом, не глядя, бросила:
— Суп сейчас налью. Ешьте, пока горячий. И чтоб завтра работу искал, Дима. А то я за тебя краснеть больше не буду.
Димка кивнул, сел и молча взял ложку. Лиза улыбнулась краешком губ, а Татьяна Сергеевна взяла с подоконника старую банку, куда он ссыпал шелуху, и выкинула её в мусорку.
