— Катенька, налей себе ещё чаю, остынет ведь. Совсем себя не бережёшь, в своём компьютере пропадаешь.
Голос Зои Павловны, густой и тягучий, как липовый мёд, заполнил собой всю кухню-гостиную. Он был нарочито заботливым, обволакивающим, и от этой вязкой заботы Екатерине захотелось плотнее закутаться в свой рабочий кокон. Она сидела за большим обеденным столом, который временно превратился в её офис. Перед ней стоял ноутбук, и её пальцы легко порхали по клавиатуре, сплетая из букв и цифр полотно квартального отчёта.
— Спасибо, Зоя Павловна, мне пока достаточно, — не отрывая взгляда от экрана, ровно ответила Екатерина. Её вежливость была выверенной и прохладной, как полированная сталь.
Зоя Павловна вздохнула — громко, театрально, так, чтобы этот вздох услышал и сын Виктор, читавший что-то в телефоне на диване. Он тут же поднял голову, почувствовав, как в воздухе сгущается напряжение. Он был дипломатом на минном поле, и его основной задачей было не допустить детонации.
— Я вот что подумала, — начала свекровь, ставя свою чашку на блюдце с деликатным стуком. — Мы завтра с тобой, Катюша, сходим в гости. К Лидии Ивановне, помнишь, я тебе рассказывала? Моя подруга ещё со времён института. Умнейшая женщина! Таких сейчас не делают. Она тебе столько всего интересного порасскажет, как жизнь устроить, как дом вести, чтобы в нём благодать была. У неё дети — академики, внуки — золотые медалисты. Есть чему поучиться.
Екатерина наконец оторвалась от ноутбука. Она посмотрела на свекровь долгим, спокойным взглядом. В её серых глазах не было ни вызова, ни раздражения — только усталая констатация факта.
— Зоя Павловна, я не смогу. У меня завтра сдача проекта, я буду работать весь день.
— Да что там твоя работа! — отмахнулась Зоя Павловна, и медовая сладость в её голосе сменилась нотками плохо скрываемого пренебрежения. — Компьютер твой никуда не убежит. А вот с таким человеком повидаться — это редкая удача. Лидия — она как колодец с живой водой, от неё ума-разума набраться можно на всю жизнь вперёд. Она бы тебе объяснила, что главное для женщины — не циферки эти в экране, а дом, семья. Чтобы муж был доволен, чтобы в доме порядок был правильный.
Виктор почувствовал, что мина под ним начинает тикать громче. Он отложил телефон.
— Мам, ну что ты в самом деле. У Кати действительно важный проект, она наш главный добытчик в этом месяце, — он попытался улыбнуться, обратить всё в шутку. — Пусть работает спокойно. Сходим к тёте Лиде в другой раз. Все вместе.
Но Зою Павловну уже было не остановить. Она видела перед собой цель — упрямую невестку, которую нужно было «наставить на путь истинный». Отказ она воспринимала не как объективную необходимость, а как личное оскорбление, как бунт на её, Зои Павловны, корабле семейных ценностей.
— Нет, Витенька, это нужно именно сейчас. Именно для Кати. Она молодая, многого не понимает. Думает, что карьера — это главное. А потом оглянется — а годы ушли, и в доме неуютно, и муж смотрит на сторону. Лидия Ивановна ей глаза откроет. Она умеет говорить так, что до самого сердца доходит. Мы ненадолго, Катюша, всего на пару часиков. Отложишь свою работу, ничего с ней не случится. Это же для твоего же блага.
Екатерина снова повернулась к ноутбуку. Её пальцы замерли над клавиатурой. Она сделала медленный вдох.
— Зоя Павловна. Я не пойду.
Это было сказано тихо, но так отчётливо, что каждое слово повисло в воздухе, как ледяная игла. В её голосе больше не было даже намёка на вежливость. Была только констатация окончательного и бесповоротного решения. Атмосфера на кухне перестала быть просто напряжённой. Она стала плотной, как сжатый газ в баллоне, готовый взорваться от малейшей искры. И Виктор понял, что его дипломатическая миссия с треском провалилась. Первый выстрел в этой тихой войне уже прозвучал.
Отказ Екатерины, тихий и окончательный, упал в центр стола, как камень в стоячую воду, и круги от него пошли невидимые, но мощные. С лица Зои Павловны слетела маска елейной заботы, обнажив твёрдое, недовольное выражение. Она не стала спорить или уговаривать дальше. Она сменила тактику, выбрав оружие более изощрённое и ядовитое. Медленно, с расстановкой, она добавила в свой остывший чай ложку сахара и начала размешивать. Звяканье ложечки о фарфор стало оглушительным, похожим на сигнал к атаке.
— Витенька, а ты помнишь, я тебе про Тамару рассказывала? — её голос снова обрёл вкрадчивую мягкость, но теперь она была обращена исключительно к сыну, демонстративно игнорируя невестку, сидевшую в метре от неё. — У неё ведь невестка, Светочка, просто золото, а не девушка. Каждую неделю свекровь к себе зовёт, угощает разным. Пироги — пальчики оближешь! И ведь работает, между прочим, медсестрой в поликлинике. А всё успевает. И всегда, по любому вопросу, сначала к Тамаре бежит: «Мама, — говорит, — а как вы думаете? А как бы вы посоветовали?». Потому что понимает: опыт старших — это капитал.
Виктор напрягся. Он прекрасно понял этот манёвр. Это был не просто рассказ, это был артиллерийский обстрел, где каждый снаряд с именем «Светочка» летел прямо в Екатерину.
— Мам, у каждого своя жизнь, — бросил он, не отрывая взгляда от телефона, но его пальцы уже не скроллили ленту, а нервно сжимали корпус.
— Жизнь-то своя, да устои одни на всех, — не унималась Зоя Павловна, её голос крепчал. — Умная женщина всегда найдёт время и для семьи, и для того, чтобы старших уважить. А глупая так и просидит всю жизнь, уткнувшись в свои игрушки.
Она выразительно посмотрела на ноутбук Екатерины. Катя не шелохнулась. Только спина её стала ещё прямее, а пальцы, лежавшие на мышке, побелели в костяшках. Она продолжала смотреть в экран, но Виктор знал — сейчас она не видит ни цифр, ни букв. Она слушает. И копит внутри себя холодную ярость.
— Что это вообще за работа такая — на кнопки нажимать? — продолжала свекровь, входя во вкус. — Сидит целыми днями, спину гнёт. Ни свежего воздуха, ни живого общения. Я вот Тамаре говорю: «Как хорошо, что твоя Светочка с людьми работает, с живыми, а не с этой бездушной машиной». От этих компьютеров одно зло. Человек от семьи отрывается, дичает.
— Мам, оставь, — голос Виктора стал ниже и твёрже. Он отложил телефон и посмотрел на мать. — Катина работа нас кормит. И она ей нравится. Давай сменим тему.
— А я не хочу менять! — в голосе Зои Павловны зазвенел металл. Она почувствовала, что сын встаёт на сторону жены, и это подлило масла в огонь. — Почему я должна молчать, если вижу, что в семье у моего единственного сына что-то не так? Я хочу, чтобы у тебя была нормальная жена, хозяйка! А не офисный планктон на дому! Чтобы приходил ты с работы, а тебя ждал горячий ужин и уют, а не женщина, приросшая к стулу!
Екатерина резко щёлкнула мышкой. Громко. Один раз. И снова замерла. Этот звук был ответом. Он был вызовом. Он говорил: «Я всё слышу, и ваше мнение мне безразлично». Зоя Павловна приняла этот вызов. Она встала, подошла к окну и, глядя на улицу, произнесла с горечью, предназначенной для ушей Виктора, но пропитавшей весь воздух в комнате:
— Просто одни женщины созданы для семьи, чтобы быть опорой мужу. Настоящие женщины, правильные. А другие… другие только о себе и думают. О своих проектах, о своих амбициях. Эгоистки.
Слово «эгоистка», брошенное в пространство кухни, не растворилось, а повисло тяжёлым, ядовитым облаком. Оно было последней, самой жирной каплей. Екатерина не отреагировала. Она продолжала сидеть, глядя в экран, её плечи были идеально ровными, а рука, лежавшая на мышке, абсолютно неподвижной. Это ледяное, почти презрительное спокойствие оказалось для Зои Павловны страшнее любого крика или возражения. Это было отрицание её власти, её значимости, её самого существования в этой квартире. Она была пустым местом.
Поняв, что её стрелы не пробивают эту броню из вежливого безразличия, Зоя Павловна развернулась. Её лицо, до этого искажённое горечью, теперь побагровело от чистого, незамутнённого гнева. Она больше не пыталась играть в мудрую наставницу. Все маски были сброшены. Она обратила всё своё негодование на единственного человека, который ещё был способен её слышать, — на своего сына.
— Да что ты в ней нашёл, Витя?!
Её голос сорвался с привычных вкрадчивых нот и зазвучал резко, пронзительно, как сигнал тревоги. Она ткнула пальцем в сторону застывшей спины Екатерины, словно указывая на источник всех бед.
— Посмотри на неё! Сидит, как истукан! Я с ней разговариваю, я о её же благе пекусь, а она и ухом не ведёт! Бездельница! Настоящая бездельница, которая делает вид, что работает! Мужа не слушает, старших не уважает, эгоистка! Только о себе и думает! Дом заброшен, уюта нет! Это разве жена?!
Виктор медленно поднял голову. До этого момента он был наблюдателем, арбитром, буфером. Он пытался лавировать, сглаживать, переводить стрелки. Но поток оскорблений, грязный и несправедливый, обрушившийся на его жену, сжёг в нём все остатки дипломатии. Он смотрел на свою мать и впервые в жизни не видел в ней родного человека. Он видел разъярённую, чужую женщину, которая топтала ногами то, что было ему дорого.
Что-то в его лице изменилось. Не неуловимо, а явно, зримо. Словно с него сорвали привычную маску добродушного сына и под ней оказалось что-то твёрдое, холодное и незнакомое самой Зое Павловне. Он начал вставать с дивана. Движение было не резким, а каким-то вязким, словно он преодолевал сопротивление густого воздуха. Он поднялся во весь свой немалый рост, и его тень накрыла и мать, и стол, за которым сидела Катерина.
Он сделал два шага вперёд и встал ровно между своей матерью и своей женой. Он не повернулся к Екатерине, не посмотрел на неё. Вся его фигура, всё его существо было направлено на Зою Павловну. Он стал живой стеной.
Тишина, наступившая после крика свекрови, была плотной, но недолгой. Её разорвал его голос. Он не повысил его. Наоборот, он говорил тихо, почти шёпотом, но от этой тишины у Зои Павловны по спине пробежал холодок. Это был голос человека, принявшего окончательное решение.
— Мама, ты бы свой рот прикрыла вместо того, чтобы так говорить о будущей матери моих детей! Ещё хоть слово в её сторону, и я сам тебя выкину отсюда!
Фраза прозвучала не как угроза. Она прозвучала как приговор. Как констатация факта, который уже свершился в его голове и теперь просто был озвучен. Зоя Павловна отшатнулась, словно её ударили. Её лицо вытянулось, глаза округлились. Она смотрела на сына, и в её взгляде смешались неверие, обида и страх. Война из позиционной, окопной, перешла в открытое столкновение. И первый удар нанёс тот, от кого она этого ожидала меньше всего.
Ультиматум Виктора не пронзил тишину — он её создал. Воздух в кухне, до этого потрескивавший от невысказанных упрёков, внезапно стал плотным, тяжёлым, как мокрая вата. Он забивал лёгкие, давил на барабанные перепонки. Зоя Павловна смотрела на сына так, будто видела его впервые. Не своего Витеньку, мягкого, уступчивого мальчика, а высокого, сурового незнакомца, который загородил собой весь мир. Её лицо, ещё мгновение назад багровое от гнева, стало пергаментно-белым, и на нём проступили мелкие красные прожилки. Она сглотнула, и это движение в оглушительной тишине прозвучало неестественно громко.
Она попыталась опереться на свой последний, самый нерушимый бастион — на своё материнство. Это было даже не оружие, а инстинкт, последняя линия обороны.
— Ты… на мать родную… — пролепетала она. Голос был не дрожащим, а тонким, словно из него выпустили весь воздух, оставив лишь пустую, шуршащую оболочку. Это был не вопрос и не упрёк, а констатация невозможного, вселенского сбоя в порядке вещей.
Но стена перед ней не дрогнула. Виктор не отвёл взгляда. Его глаза, обычно тёплые, карие, сейчас казались двумя тёмными колодцами, на дне которых не было ничего, кроме холодной, твёрдой решимости. Он сделал едва заметный вдох и ответил, чеканя каждое слово с убийственным спокойствием.
— Я — на человека, который оскорбляет мою жену. А кто этот человек, мне всё равно.
Эта фраза была страшнее пощёчины. Она лишала Зою Павловну её главного статуса, её неприкосновенности. Она превращала её из Матери в просто «человека», одного из многих, на которого распространяются общие правила. Она уравнивала её со всеми остальными. Этого её гордыня вынести не могла. Он видел, как она качнулась, как её губы беззвучно повторили его последние слова, и добил её, не давая прийти в себя.
— Ещё раз. Повторяю. Извинись перед Катей. Или уходи.
И вот он, выбор. Простой и чудовищный в своей простоте. Повернуть голову, посмотреть на эту застывшую девицу, сидящую за своим проклятым компьютером, и выдавить из себя слова извинения. Признать её правоту. Расписаться в собственном поражении. Или встать и уйти. Навсегда. Хлопнув дверью в своей душе, вырвав с корнем из сердца этого чужого, незнакомого мужчину, который когда-то был её сыном.
Екатерина за всё это время не произнесла ни слова и не сделала ни одного движения. Она так и сидела, прямой спиной к ним, её силуэт чётко вырисовывался на фоне светлого окна. Она была эпицентром урагана, его причиной и его главной жертвой, и при этом оставалась совершенно неподвижной. Именно это её спокойствие, это молчаливое достоинство и делало требование Виктора абсолютным. Он защищал не истерящую женщину, а эту тихую, несгибаемую силу.
Зоя Павловна медленно, очень медленно выпрямилась. Она расправила плечи, словно надевая на себя невидимый корсет из гордости. Она не посмотрела на Екатерину. Она окинула сына долгим, тяжёлым взглядом, в котором не было ни обиды, ни гнева. Только холодное, отчуждённое презрение. Она смотрела на предателя.
Молча, не сказав больше ни слова, она развернулась и пошла в прихожую. Её шаги были выверенными и твёрдыми, без всякой старческой шаркотни. Она не искала сочувствия. Она шла, как королева, покидающая захваченный дворец. Сняла с вешалки своё пальто. Наклонилась, обулась. Каждое движение было подчёркнуто аккуратным и окончательным.
Виктор не сдвинулся с места. Он стоял и смотрел ей в спину. Он слышал, как она взяла с полки свою сумку, как звякнули в ней ключи. Она открыла входную дверь. На пороге она на секунду замерла, но не обернулась. Затем шагнула наружу. Дверь закрылась без хлопка. Мягко. Щёлкнул замок.
Всё.
Виктор стоял ещё несколько секунд, прислушиваясь к тишине, которая теперь была другой. Пустой. Очищенной. Он медленно выдохнул, и его плечи поникли. Он повернулся. Екатерина всё так же сидела за столом. И только тогда она сделала первое движение за всё это время. Она медленно протянула руку и опустила крышку ноутбука. Тихий пластиковый щелчок прозвучал в мёртвой тишине квартиры как финальный аккорд…
