— Ну вот и хорошо, девочка моя, что мы так славно посидели, — Галина Аркадьевна с аккуратным стуком поставила на стол свою фарфоровую чашку. На белоснежной поверхности не осталось ни единого следа от дорогой помады — признак отменного качества и самоконтроля. Она сидела напротив Маши за её же кухонным столом, прямая как струна, в идеально скроенном брючном костюме цвета слоновой кости. Вся её фигура излучала ауру успешной деловой женщины, которая привыкла обсуждать серьёзные вопросы и добиваться своего. — Медовый месяц, конечно, прекрасно, но пора и о делах подумать. О наших с тобой, так сказать, взаиморасчётах.
Маша, всё ещё пребывавшая в расслабленном состоянии после приятного чаепития, непонимающе моргнула. Она убирала со стола тарелку с остатками яблочного штруделя, и её рука на мгновение замерла в воздухе.
— О каких взаиморасчётах, Галина Аркадьевна? Вы что-то имеете в виду?
Свекровь одарила её снисходительной, тщательно отработанной улыбкой. Той самой, которой награждают непонятливого, но перспективного подчинённого. Она сложила на столе свои ухоженные руки с безупречным маникюром и слегка наклонилась вперёд, понизив голос до доверительного, почти заговорщицкого тона.
— Я говорю о своей инвестиции, Машенька. О своём самом ценном активе. О моём сыне. Ты ведь понимаешь, что такой мужчина, как мой Виктор, — это не просто подарок судьбы. Это результат многолетних вложений. Лучшие школы, университет, спортивные секции, правильное воспитание. Я вложила в него всё, что у меня было: время, силы, деньги. И теперь, когда он стал таким, какой он есть — успешным, здоровым, красивым мужчиной, — он, естественно, приносит дивиденды.
Маша медленно опустила тарелку на стол. Лёгкая и приятная атмосфера на кухне начала густеть, наполняясь чем-то чужеродным и неприятным. Она всё ещё не до конца понимала, к чему клонит свекровь, но неприятный холодок уже начал расползаться по спине.
— Я не совсем понимаю вашу терминологию, — осторожно произнесла она.
Галина Аркадьевна издала короткий смешок, будто удивляясь такой наивности.
— Всё очень просто, дорогая. Мой сын — это мой капитал. А ты теперь этим капиталом пользуешься. Живёшь с ним, спишь, он обеспечивает тебе определённый статус. Это честная сделка. И за пользование этим, скажем так, эксклюзивным продуктом, нужно платить. Чтобы я могла и дальше поддерживать себя на должном уровне и, если понадобится, продолжать консультировать вас по важным жизненным вопросам.
И вот тут Маша поняла. Абсурдность ситуации была настолько запредельной, что на секунду ей показалось, будто это какой-то дурной сон или очень странный розыгрыш. Но лицо свекрови было абсолютно серьёзным. На нём не было ни тени юмора, только холодный, деловой расчёт.
— Вы… вы сейчас шутите, да? — вырвалось у Маши.
Взгляд Галины Аркадьевны стал жёстким, как сталь. Улыбка исчезла, словно её и не было.
— Я никогда не шучу, когда речь идёт о деньгах.
— Но…
— Милочка, ты обязана мне платить за то, что я позволила моему сыну на тебе жениться! Так что давай, не пререкайся со мной, а плати!
— Галина Аркадьевна…
— Я даже тариф разработала, вполне божеский, учитывая качество «товара». Тридцать процентов от зарплаты Виктора ежемесячно. Мне на карту. Наличные не принимаю, я современная женщина. — не дала она договорить Маше.
Наступила пауза. Было слышно, как гудит холодильник и как за окном проехала машина. Маша смотрела на свекровь, и в её голове медленно угасал первоначальный шок, сменяясь холодным, кристально чистым гневом. Она увидела перед собой не мать своего мужа, не нового члена семьи, а ушлую хищницу, которая пришла на её территорию устанавливать свои порядки и собирать дань.
— Нет, — сказала Маша. Голос её был ровным, без малейших интонаций. Просто одно короткое, отсекающее слово.
Галина Аркадьевна удивлённо вскинула идеально выщипанные брови. Она явно не ожидала такого прямого отказа.
— Что значит «нет»? Ты меня не поняла? Это не просьба, это условие нашего с тобой мирного сосуществования.
— Это значит нет. Вы не получите ни копейки. Ни сейчас, ни потом. Никогда, — Маша медленно поднялась со стула. Она больше не была гостеприимной хозяйкой. Она была владелицей квартиры, в которой находился незваный гость с неприемлемыми требованиями. — А теперь, Галина Аркадьевна, я попрошу вас уйти. Немедленно. Наш разговор окончен.
Она указала рукой на дверь, ведущую в коридор. Её жест был спокойным, но окончательным. Он не предполагал дальнейшего обсуждения. Это был приказ.
Лицо Галины Аркадьевны на мгновение утратило своё надменное выражение, сменившись маской искреннего, почти детского изумления. Она, привыкшая плести сложные интриги и управлять людьми через чувство вины и долга, столкнулась с чем-то прямым и непостижимым, как стена. Её сложная многоходовая комбинация была прервана грубым, одноклеточным «нет».
— Ты что себе позволяешь, девка? — прошипела она, и её голос из делового превратился в змеиный. Спина выпрямилась ещё сильнее, подбородок взлетел вверх. — Ты в моём доме…
— Поправка, — ледяным тоном перебила её Маша, делая шаг в сторону, чтобы полностью перекрыть свекрови путь обратно на кухню. — Вы в моём доме. В моей добрачной квартире. И я попросила вас уйти.
Это уточнение подействовало на Галину Аркадьевну как удар хлыстом. Осознание того, что она находится на чужой территории, где её статус и авторитет ничего не значат, привело её в ярость. Её тщательно выстроенный мир, где она была центром вселенной, давал трещину.
— Ах ты, приживалка! — взвизгнула она, срываясь на неприятные, высокие ноты. Костюм цвета слоновой кости больше не казался элегантным, он выглядел на ней как униформа взбешённого надзирателя. — Я потратила лучшие годы, чтобы мой сын стал человеком, а не связался с какой-нибудь голодранкой! Я позволила ему взять тебя в нашу семью, а ты, неблагодарная, смеешь мне указывать на дверь? Да я никуда отсюда не уйду, пока не получу то, что мне причитается! Поняла?
Она сделала резкий выпад вперёд, намереваясь, видимо, подкрепить свои слова физическим воздействием. Её лицо исказилось, губы скривились в уродливой гримасе, а пальцы с безупречным маникюром скрючились, превращаясь в когти. Целилась она в лицо. Это был инстинктивный, базарный жест унижения, попытка оставить след, поцарапать, доказать свою доминантность самым примитивным способом.
Но Маша была готова. Она не отшатнулась и не закричала. В тот момент, когда рука свекрови метнулась к её щеке, она сделала быстрое, отточенное движение. Она не ударила в ответ. Она не стала вступать в эту грязную борьбу на равных. Её реакция была на порядок эффективнее и унизительнее. Она перехватила запястье Галины Аркадьевны, её пальцы мёртвой хваткой впились в тонкую кость. Одновременно второй рукой она вцепилась в дорогой кашемировый воротник на загривке свекрови.
Галина Аркадьевна пискнула от неожиданности и боли. Она ожидала ответной пощёчины, криков, потасовки, но никак не этой холодной, целенаправленной силы. Маша, не меняя выражения лица, просто потащила её за собой. Она не несла её и не толкала. Она именно тащила её к выходу, как упирающийся, но бесполезный мешок. Дорогие туфли свекрови заскребли по ламинату в прихожей, она пыталась упереться ногами, но её тело, привыкшее к комфорту и йоге, не могло противостоять молодой, злой силе.
— Пусти! Отпусти меня, дрянь! — сипела Галина Аркадьевна, извиваясь в стальной хватке. Её идеально уложенная причёска растрепалась, лицо побагровело от натуги и унижения.
Маша молчала. Она действовала методично, как человек, выносящий из дома мусор. Она не прилагала видимых усилий, её движения были экономичными и выверенными. Дотащив свекровь до входной двери, она одной рукой провернула замок, распахнула дверь и с силой вытолкнула это барахтающееся тело на лестничную клетку. Галина Аркадьевна, потеряв равновесие, неуклюже повалилась на холодный кафельный пол.
Маша сделала шаг назад в квартиру, подняла с пола в прихожей элегантную сумочку свекрови, которую та обронила в процессе, и с тем же бесстрастным выражением лица швырнула её на площадку. Сумка приземлилась рядом с распластанной хозяйкой с глухим стуком. Затем, не сказав больше ни слова, Маша закрыла дверь. Тяжёлый металлический замок щёлкнул с окончательностью приговора.
Вечер упал на город быстро, как это бывает в начале осени. Маша не зажигала верхний свет, на кухне горел только небольшой светильник над рабочей зоной, создавая уютный, интимный полумрак. Она методично нарезала овощи для ужина. Ритмичный стук ножа о разделочную доску был единственным звуком в квартире, и он успокаивал. Она не думала о том, что произошло несколько часов назад. Она просто вытеснила это, как вытесняют неприятную, но выполненную работу. Мусор был вынесен. В доме снова был порядок.
Звук ключа в замке прозвучал громче обычного, как-то неуверенно и тяжело. Маша замерла с ножом в руке. Она услышала голос Виктора, тихий и напряжённый, а затем — шаркающие шаги и сдавленное, показное всхлипывание. Дверь на кухню открылась. На пороге стоял её муж, и он был не один. Виктор выглядел так, будто не просто вернулся с работы, а протащил на себе вагон угля. Лицо было серым от усталости, а за его спиной, цепляясь за рукав его пиджака, как за спасательный трос, стояла Галина Аркадьевна.
Её дорогой костюм был измят и местами испачкан серой пылью с подъездного пола. Идеальная укладка превратилась в растрёпанное гнездо, а лицо, лишённое привычной маски превосходства, было красным и опухшим. Она не рыдала, а скорее изображала страдание — короткие, судорожные вздохи, подрагивающие губы, широко распахнутые глаза, полные трагизма. Это был спектакль, рассчитанный на единственного зрителя — её сына. Она нашла его, дождалась у работы и разыграла эту сцену униженной и оскорблённой матери.
— Что случилось? — голос Виктора был глухим. Он обвёл взглядом спокойную, чистую кухню, жену с ножом в руке, которая выглядела так, будто весь день пекла пироги, а затем посмотрел на свою мать, которая, казалось, только что пережила крушение поезда. Контраст был вопиющим.
— Она… она на меня напала, — пролепетала Галина Аркадьевна, вжимаясь в сына и указывая на Машу дрожащим пальцем. — Твоя жена… это чудовище! Я просто пришла в гости, принесла пирог, хотела поговорить… а она… она схватила меня и вышвырнула за дверь! Как собаку! На глазах у соседей…
Виктор тяжело вздохнул и провёл рукой по лицу. Он явно не хотел быть здесь, не хотел быть судьёй в этом женском противостоянии.
— Маша, объясни, пожалуйста. Что произошло?
Маша медленно положила нож на доску рядом с нарезанными овощами. Она вытерла руки о полотенце и повернулась к ним лицом. На её лице не было ни вины, ни страха. Только холодное, спокойное внимание.
— Что именно она тебе рассказала, Витя? Кроме той части, где я — чудовище, напавшее на беззащитную женщину с пирогом.
Её спокойствие, казалось, вывело Галину Аркадьевну из равновесия больше, чем крик или оправдания.
— Она всё отрицает! Витенька, ты посмотри на неё! Она даже не раскаивается!
— Я задала вопрос моему мужу, Галина Аркадьевна, — отрезала Маша, не глядя на свекровь. Её взгляд был прикован к лицу Виктора. — Так что она сказала?
Виктор запнулся. Повторять вслух эту мелодраму перед спокойным и логичным взглядом жены было неловко.
— Сказала, что ты её выгнала… силой… Что она сидела на лестнице два часа и плакала, пока я не приехал.
Маша кивнула, словно услышала вполне ожидаемый ответ.
— Правды в этом рассказе ровно два слова: «выгнала» и «силой». Да, я выставила твою маму за дверь. После того, как она потребовала, чтобы я платила ей тридцать процентов от твоей зарплаты ежемесячно. За то, что она «вложила» в тебя столько сил, и теперь я «пользуюсь её капиталом». Она назвала это «дивидендами».
На кухне повисла звенящая тишина. Виктор переводил растерянный взгляд с жены, чьё лицо было спокойным и почти непроницаемым, на мать, которая на секунду застыла с открытым ртом, пойманная на откровенной лжи. Вся её театральная скорбь моментально испарилась.
— Что?.. — только и смог выговорить Виктор, глядя на мать.
— Она всё врёт! — тут же нашлась Галина Аркадьевна, переходя от трагедии к праведному гневу. — Она просто хочет поссорить нас, настроить тебя против родной матери! Я ни слова не говорила о деньгах! Это клевета!
— Тогда почему вы пришли ко мне, а не к Виктору, чтобы обсудить наши общие «взаиморасчёты»? — всё так же ровно спросила Маша. — Почему в его отсутствие? И зачем так врать про пирог, которого не было? Вы пришли с пустыми руками и с готовым бизнес-планом по монетизации собственного сына. А когда получили отказ, попытались меня ударить. За это я вас и выставила. И сделаю это снова, если понадобится.
Каждое слово было похоже на точный, выверенный удар. Виктор смотрел на мать, и в его глазах медленно проступало понимание. Он знал свою мать. Он знал её умение манипулировать, её любовь к деньгам, её представление о себе как о центре вселенной. И история Маши, какой бы дикой она ни казалась, до ужаса походила на правду.
— Мама… — начал он умоляющим тоном.
— Не верь ей, сынок! — взмолилась Галина Аркадьевна, вновь включая режим жертвы. — Я тебя родила, я тебя вырастила! А она кто? Она чужой человек! Она разрушит нашу семью!
Маша подошла к столу и села на стул, показывая, что её часть разговора окончена. Она предоставила Виктору самому разбираться с этим.
— Витя, — сказала она тихо, но твёрдо. — Твоя мама только что пыталась продать мне право жить с тобой. А теперь она стоит в моём доме и называет меня чужим человеком. Я думаю, пришло время тебе сделать выбор. Она. Или я. В этом доме, Витя, мы вдвоём. Третьему здесь не место. Особенно тому, кто приходит с ценником.
Слова Маши упали в тишину кухни, как камни в глубокий колодец. Воздух сгустился, стал плотным, как вата, и, казалось, в нём застыли все звуки. Виктор стоял между двух женщин, как между молотом и наковальней. С одной стороны — мать, создавшая его мир, его прошлое, его чувство долга. С другой — жена, его настоящее, его выбор, его будущее. Словно внутри него с лязгом сталкивались две тектонические плиты, и он был эпицентром этого землетрясения.
Галина Аркадьевна, осознав, что её проверенная тактика игры в жертву дала сбой, мгновенно сменила маску. Слёзы высохли, дрожь в голосе исчезла. Её лицо исказилось, красивая маска сползла окончательно, обнажая уродливую гримасу эгоизма и паники.
— Ты слышал, что она сказала? — прошипела она, впиваясь ногтями в рукав сына. — Она ставит тебе условия! Она выгоняет твою родную мать! Витенька, опомнись! Я жизнь на тебя положила, от всего отказывалась, чтобы ты получил лучшее образование, лучшую работу! А эта… эта пришла на всё готовенькое и теперь хочет отрезать тебя от корней!
Виктор медленно высвободил свою руку. Он не смотрел на мать. Его взгляд был прикован к Маше. Она сидела за столом, спокойная и неподвижная, и в её глазах не было ни злости, ни торжества. Была только усталость и ожидание. Она не давила, не подсказывала, она просто ждала его решения, давая ему право быть мужчиной, главой своей семьи. И в этот момент он понял всё. Он понял, что всё это время жил не своей жизнью, а реализовывал бизнес-проект своей матери. Проект под названием «Идеальный сын». А теперь пришло время платить по счетам.
Он повернулся к матери. Медленно, как человек, несущий на плечах невидимый, но огромный груз.
— Мама, — его голос был тихим, но в нём звенела сталь, которой Маша никогда раньше не слышала. — Я всё тебе отдам. Всё, что ты считаешь, что я тебе должен. Я могу взять кредит, продать машину. Я посчитаю и верну тебе каждую копейку, которую ты в меня «вложила». Но ты больше никогда не будешь говорить с моей женой в таком тоне. Ты больше никогда не будешь приходить в наш дом без приглашения. И ты больше никогда не будешь пытаться управлять моей жизнью.
Галина Аркадьевна отшатнулась, словно её ударили.
— Что?.. Ты… ты меня выгоняешь? Из-за неё?
— Я не выгоняю тебя, мама. Я провожаю тебя, — поправил Виктор, и в его голосе прозвучала горечь. — Потому что моя семья — это Маша. Здесь. В этом доме. Мы — семья. А ты — гость. Важный, родной, но гость. А сегодня ты пришла не в гости. Ты пришла как рейдер, чтобы захватить чужое предприятие. Маша права. Спасибо тебе за всё, что было. Но моя жизнь теперь — моя. И я не позволю её разрушить. Никому.
Это был конец. Галина Аркадьевна поняла, что проиграла. Её главный актив, её «капитал», только что объявил о своей независимости. Любовь и манипуляция больше не работали. В её глазах вспыхнула чистая, бессильная ненависть.
— Ты ещё пожалеешь об этом! — выплюнула она. — Она тебя оберёт до нитки и бросит! И ты приползёшь ко мне, но будет поздно! Я тебя не прощу! Никогда!
Она развернулась так резко, что дорогой костюм зашуршал, и, не глядя, вылетела из кухни. Хлопнула входная дверь, так что зазвенела посуда в шкафу. И снова наступила тишина. Но теперь она была другой — лёгкой, чистой, наполненной воздухом.
Виктор стоял посреди кухни, опустив плечи. Он выглядел смертельно уставшим. Маша встала, подошла к нему и молча обняла сзади, положив голову ему на спину. Она ничего не говорила, не задавала вопросов. Она просто была рядом. Он накрыл её руки своей, и они так стояли несколько долгих минут, слушая тишину своего дома.
— Прости, — наконец прошептал он. — Прости, что тебе пришлось через это пройти. Я должен был сделать это раньше.
— Ты сделал это сейчас, — так же тихо ответила Маша. — И это главное.
Она отпустила его, вернулась к разделочной доске и взяла в руки нож. Снова раздался тот же мерный, успокаивающий стук. Виктор подошёл, взял со стола морковку, другой нож и сел рядом. Он не очень умел чистить овощи, делал это неуклюже, но сейчас это было неважно. Они просто были вместе, на своей маленькой кухне, в своём маленьком мире, который они только что отстояли. И этот тихий стук двух ножей, нарезающих овощи для их общего ужина, был лучшим саундтреком к началу их настоящей семейной жизни…
