— Ах ты, негодяй! Так вот с кем ты мне изменял все эти годы! — донёсся из гостиной истошный женский вопль, усиленный динамиками телевизора до оглушительных децибел.
Стас замер в прихожей, не до конца провернув ключ в замке. Тяжёлый день, сжавшийся в тугой комок в затылке, отозвался глухой пульсирующей болью. Он мечтал об этом моменте с самого утра: войти в тихую квартиру, сбросить на пол сумку с ноутбуком, стянуть ненавистные офисные туфли и просто рухнуть на диван, вытянув ноги и уставившись в беззвучно мерцающий экран или в потолок. Пятнадцать, двадцать минут абсолютной, звенящей пустоты. Это было не просто желание — это была жизненная необходимость, единственный способ перезагрузить мозг и снова стать человеком.
Но его квартира уже месяц не была его тихой гаванью. Она превратилась в театр одного актёра, где главную и единственную роль исполняла его тёща, Людмила Борисовна.
Он медленно вошёл в гостиную. Картина была привычной до скрежета зубов. На его диване, в его углу, на его любимом продавленном месте, восседала она. В неизменном плюшевом халате вишнёвого цвета, с ногами, закинутыми на журнальный столик, она правила балом. Телевизор ревел на такой громкости, что, казалось, вибрировали стёкла в серванте. На экране разворачивалась очередная мыльная драма, которую Людмила Борисовна не просто смотрела — она в ней жила, громко комментируя каждую реплику и возмущаясь поступками картонных персонажей.
Стас молча прошёл к дивану. Он не стал ничего говорить. Слова были испробованы и признаны бесполезными в первую же неделю её визита. Он просто протянул руку к пульту, лежавшему рядом с её локтем. Единственная мысль в его голове была — выключить звук. Не сериал, не телевизор, а просто этот невыносимый, въедающийся в мозг шум.
— Ты куда руки тянешь? — не отрывая взгляда от экрана, резко бросила тёща. Её сухая, но на удивление цепкая рука накрыла его ладонь, не давая дотронуться до заветных кнопок. — Стасик, не мешай, тут самое интересное!
Она не просто остановила его. Она с пренебрежительной лёгкостью забрала пульт себе, словно отбирала игрушку у неразумного ребёнка, и, демонстративно ткнув в кнопку громкости, сделала ещё на несколько делений выше. Звук стал физически ощутимым, он бил по ушам, заставляя внутренности сжиматься.
В этот момент Стас поднял глаза и посмотрел на Ольгу. Его жена стояла в дверях кухни, вытирая руки о полотенце. Их взгляды встретились. В его глазах был безмолвный вопрос, крик о помощи, последняя надежда на то, что она увидит его состояние, что в ней проснётся хотя бы тень той женщины, которая когда-то обещала быть с ним заодно. Он не просил её устроить скандал. Он молил о простом жесте — о понимании.
Ольга на секунду задержала на нём взгляд, потом перевела его на свою мать, комфортно устроившуюся на диване. На её лице не отразилось ничего, кроме лёгкого раздражения, направленного на него. Она едва заметно пожала плечами, и её губы произнесли беззвучную, но абсолютно понятную ему фразу: «Ну что ты начинаешь?». А затем, уже вслух, чтобы слышала и мать, она сказала слова, ставшие детонатором.
— Стас, ну не будь эгоистом. Мама отдыхает.
И всё. Внутри него что-то оборвалось. Гул в ушах от телевизора вдруг отошёл на второй план, сменившись оглушительной внутренней тишиной. Усталость, копившаяся весь день, не испарилась. Она переродилась. Она сжалась, затвердела и превратилась в нечто иное — в холодную, острую как лезвие, решимость. Он смотрел на свою жену, которая так легко и просто выбрала комфорт своей матери вместо его элементарного душевного спокойствия, и понимал, что этот вечер не закончится как все предыдущие. Он больше не будет молча уходить в спальню, затыкая уши подушкой. Сегодня всё будет по-другому.
Он не пошёл в спальню. Он не стал демонстрировать обиду. Вместо этого Стас, ни слова не говоря, развернулся и прошёл на кухню. Ольга проводила его недоумевающим взглядом, но не двинулась с места. Он открыл холодильник, достал бутылку ледяной минеральной воды, нашёл в шкафу самый большой стакан и налил его до краёв. Вода шипела и пузырилась, и этот тихий звук казался ему единственным нормальным явлением в этом сумасшедшем доме. Он пил медленно, большими глотками, чувствуя, как холодная влага остужает не столько горло, сколько кипящий разум. Он не прятался. Он брал тактическую паузу, давая ярости кристаллизоваться в чёткий и ясный план.
Через пару минут на кухню, шлёпая тапками, вошла Людмила Борисовна. Она бросила на зятя короткий, торжествующий взгляд и направилась к чайнику.
— Оленька, сделай-ка маме бутерброд с сыром, а то в этом вашем сериале так нервы треплют, надо подкрепиться, — громко, чтобы слышала дочь в гостиной, объявила она и, не дожидаясь ответа, удалилась обратно к дивану.
Она ушла, а её слова остались висеть в воздухе, как едкий дым. Она даже не обратилась к дочери напрямую. Она отдала приказ в пространство, будучи абсолютно уверенной, что он будет исполнен. Стас медленно поставил пустой стакан на стол. Это был тот самый момент. Он и Ольга остались наедине, разделённые лишь коротким коридором.
Он не повышал голоса. Он вышел из кухни и остановился в дверном проёме гостиной. Ольга уже доставала из холодильника сыр.
— Ты довольна? — спросил он тихо. Так тихо, что Ольге пришлось обернуться и вглядеться в его лицо.
— Довольна чем? Стас, давай не будем начинать. У тебя был тяжёлый день, я понимаю…
— Нет, Оля. Ты ничего не понимаешь, — его голос был ровным и твёрдым, без малейшего намёка на истерику. И это пугало гораздо сильнее крика. — Я задал простой вопрос. Ты добилась того, чего хотела? Вот эта картина: твоя мать командует в моём доме, я не имею права даже на пульт от телевизора, а ты бежишь исполнять её прихоти, как прислуга. Это та семья, о которой ты мечтала?
Ольга вспыхнула. Она положила кусок сыра на доску и повернулась к нему, готовая к обороне.
— Перестань называть мой дом своим! Он и мой тоже! И моей маме нужна помощь, она приехала не от хорошей жизни, а ты…
— Твоей маме, — перебил он её всё тем же ледяным тоном, — нужен был бесплатный санаторий с полным пансионом и личной горничной в твоём лице. И она его получила. Я терпел это месяц, Оля. Месяц я приходил с работы в чужой дом, где меня не ждут, а лишь терпят как источник финансирования всего этого балагана. Я молчал. Но сегодня был предел.
Он сделал шаг вперёд. В его глазах не было злости, только холодная, выжигающая всё дотла правота.
— Мою мать ты даже на порог наш не пустила, зато твоя уже месяц тут живёт и отравляет нам жизнь! Если к вечеру она ещё будет тут, то поверь, вы обе вылетите отсюда, милая моя!
Это было сказано. Ключевая фраза, которую он прокручивал в голове последние полчаса, была произнесена. Ольга замерла, её лицо исказилось.
— Да как ты можешь их сравнивать? Твоя мать… она бы нас съела! Она бы указывала, как мне готовить, как убирать, как дышать! Моя мама просто живёт рядом, она ни во что не лезет!
— Не лезет? — Стас горько усмехнулся. — Оля, открой глаза. Она не лезет, потому что ты и так всё делаешь по её указке. Тебе даже говорить ничего не нужно. Ты так боишься стать похожей на «злую свекровь» из маминых рассказов, что позволила ей превратить наш дом в свой филиал. Она не просто живёт здесь. Она оккупировала наше пространство. Нашу жизнь. А ты её главный пособник в этом.
Он смотрел на неё, на её искажённое обидой и гневом лицо, и видел не свою жену. Он видел дочь своей матери, которая будет защищать её до последнего, даже ценой собственной семьи. И в этот момент он понял, что слова больше не имеют никакой силы. Спорить было бесполезно. Объяснять — тщетно. Она сделала свой выбор. А значит, пришло время ему сделать свой.
Ольга стояла, приоткрыв рот, готовая выдать новую порцию заученных обвинений. Она ждала продолжения спора, ответного крика, чего угодно, что вписывалось бы в привычный сценарий семейной ссоры. Но Стас не сказал больше ни слова. Он просто смотрел на неё секунду, может быть, две. В его взгляде не было ни ненависти, ни обиды. Только холодное, бесстрастное подтверждение какой-то своей внутренней правоты. Он увидел то, что ему было нужно, и этот разговор для него был окончен.
Он молча развернулся. Не резко, не демонстративно. Его движения были размеренными, почти ленивыми, но в этой медлительности чувствовалась несокрушимая воля. Он прошёл мимо опешившей Ольги, пересёк короткий коридор и толкнул дверь в спальню, которую они месяц назад скрепя сердце уступили Людмиле Борисовне. Ольга замерла на полпути между кухней и гостиной, наблюдая за ним с нарастающим недоумением. Она не понимала, что он собирается делать.
Комната тёщи была маленьким мирком, выстроенным по её правилам. На прикроватной тумбочке стояли ряды пузырьков с лекарствами, на спинке стула висел её вишнёвый халат, воздух был густо пропитан запахом валокордина и каких-то сладких духов. Стаса это не интересовало. Его взгляд сразу нашёл то, за чем он пришёл. В углу, возле шкафа, стояла большая, видавшая виды дорожная сумка на колёсиках. Чёрная, с потёртыми боками — именно с ней Людмила Борисовна месяц назад торжественно прибыла к ним «погостить на недельку-другую». Эта сумка была материальным воплощением его проблемы.
Он не стал её открывать. Он не прикоснулся ни к одной чужой вещи. Он просто взял её за выдвижную ручку, с тихим щелчком зафиксировав её в верхнем положении. Колёсики сумки тихо прошелестели по ламинату, когда он без всякого усилия выкатил её из комнаты. Он двигался с пугающим спокойствием, как человек, выполняющий рутинную, давно знакомую работу.
Ольга отступила на шаг, когда он провёз сумку мимо неё. Её лицо выражало полную растерянность. Словесная перепалка — это её стихия. Но что делать сейчас, она не знала. Она хотела что-то крикнуть, остановить его, но слова застряли в горле. Его молчаливая целеустремлённость парализовала её.
Стас вошёл на кухню. Людмила Борисовна сидела за столом, с наслаждением размешивая сахар в чашке со свежезаваренным чаем. Услышав шаги, она подняла голову, готовая в очередной раз потребовать свой бутерброд, но её слова замерли на полуоткрытых губах. Она увидела зятя. А потом увидела свою сумку в его руке. Её лицо, только что расслабленное и самодовольное, мгновенно окаменело.
Он подкатил сумку прямо к её стулу и отпустил ручку. Сумка осталась стоять рядом с ней, как верный пёс, ждущий команды. Стас посмотрел ей прямо в глаза — холодно, без всякого выражения.
— Вам пора.
Всего два слова. Сказанные ровным, почти безразличным голосом. Не просьба. Не предложение. Констатация факта.
Людмила Борисовна смотрела то на него, то на свою сумку, её мозг отказывался обрабатывать реальность. Это было невозможно. Это нарушало все правила игры, в которой она всегда побеждала.
— Такси вызовете сами, — добавил Стас тем же тоном, а затем, не дожидаясь ответа, развернулся и вышел из кухни.
Он вернулся в гостиную, где на том же месте, как статуя, застыла Ольга. Её лицо было бледным. Теперь она всё поняла. Он подошёл к ней вплотную.
— Я предупреждал. У тебя есть время до моего возвращения завтра, чтобы эта квартира снова стала нашей, а не филиалом дома твоей мамы.
Он не стал ждать её ответа. Он молча взял с вешалки свою куртку, сунул ноги в кроссовки и вышел из квартиры. Он не хлопнул дверью. Замок просто тихо щёлкнул, отрезая его от них. От двух женщин, которые так и остались стоять посреди его дома, оглушённые не криком, а действием.
Ночь, проведённая в безликом номере дешёвого мотеля на окраине города, не принесла Стасу отдыха. Он и не искал его. Он провёл эти часы, глядя в потолок и прокручивая в голове не сцены скандала, а всю свою жизнь с Ольгой. Он вспоминал не обиды, а те моменты, когда они были командой, когда их «мы» было важнее любых «я». Где-то в глубине души, под слоем ледяной решимости, ещё тлел крошечный, почти невидимый уголёк надежды. Он надеялся, что его ультиматум, его жёсткий поступок, встряхнёт Ольгу, заставит её увидеть пропасть, на краю которой они оказались. Он надеялся, что вернётся в их квартиру, а не в свою.
Когда он повернул ключ в замке на следующий день после работы, в квартире было необычно тихо. Не было слышно ни ревущего телевизора, ни командного голоса тёщи. На мгновение его сердце дрогнуло. Неужели она поняла? Неужели выбрала его?
Он вошёл в гостиную. И уголёк надежды мгновенно погас, оставив после себя лишь горький пепел.
Они были там. Обе. Они ждали его. Это не было похоже на вчерашнюю растерянность. Это была тщательно подготовленная позиция, трибунал, где ему отводилась роль подсудимого. Людмила Борисовна восседала на своём привычном месте на диване. Она не смотрела сериал. Она смотрела на него. В её взгляде читалось холодное, презрительное превосходство. Тёщина дорожная сумка, которую он вчера выкатил на кухню, бесследно исчезла. Её убрали, и это был самый красноречивый ответ. Ольга стояла посреди комнаты, скрестив руки на груди. Её поза, её напряжённое лицо, её воинственно вздёрнутый подбородок — всё кричало о том, что она сделала свой выбор.
— Ты пришёл, — это была не вопрос, а констатация. Голос Ольги был твёрд и лишён всякой теплоты. — Решил проверить, исполнили ли мы твой приказ? Выставили мою мать за дверь?
— Я вернулся домой, — спокойно поправил Стас, ставя на пол сумку с ноутбуком. — И хотел увидеть здесь свою жену. А вижу… вас.
Он обвёл их взглядом. Две женщины, слившиеся в единый, монолитный фронт. Вчера он разрушил их привычный мир, и за ночь они выстроили новый, в котором он был врагом.
— Ты вчера унизил мою мать, — продолжила Ольга, её голос начал набирать силу. — Ты позволил себе обращаться с ней, как с вещью. Ты думаешь, я позволю так поступать с моей семьёй?
— С твоей семьёй? — Стас медленно кивнул, его губы тронула едва заметная, горькая усмешка. — Значит, вот это — твоя семья. Она и ты. А я кто в этой схеме, Оля? Просто человек, который оплачивает счета и не должен мешать вам отдыхать?
В этот момент голос подала Людмила Борисовна. Она говорила спокойно, с интонациями мудрой наставницы, что было в тысячу раз невыносимее, чем её вчерашние причитания.
— Станислав, мужчина должен быть опорой, каменной стеной. А ты показал себя мелочным и жестоким человеком. Ольга — моя дочь. Я всегда буду на её стороне. И любая нормальная дочь выберет мать, а не мужа, который её не уважает.
Это было последней точкой. Он посмотрел на Ольгу, ища в её глазах хоть тень сомнения, хоть намёк на то, что это не её слова, что это говорит её мать. Но он не нашёл ничего. Ольга смотрела на него с непоколебимой уверенностью. Она верила каждому слову. Она сделала свой выбор не вчера, когда он ушёл. Она сделала его давно, в тот самый день, когда позволила матери переступить порог их дома и остаться здесь хозяйкой.
Стас молчал несколько секунд. Он смотрел на диван, на журнальный столик, на книжные полки. На их общие фотографии в рамках. Это всё было больше не его. Он был здесь чужим.
— Хорошо, — произнёс он наконец. Голос его был абсолютно ровным. — Я всё понял.
Он не стал больше ничего объяснять. Он не стал спорить. Он просто развернулся и направился к выходу. Ольга победно улыбнулась, решив, что он уходит навсегда, что он сломался и признал их правоту.
Но Стас остановился у самой двери, повернул голову и посмотрел прямо на жену.
— Я иду в хозяйственный магазин. За новыми замками. У вас есть ровно час, чтобы забрать всё, что вы считаете своим, и уйти. Обе. Через час эта дверь закроется навсегда…
