Это был самый престижный загс Москвы — Грибоедовский. Место, где полагается сиять от предвкушения новой жизни, принимать поздравления и улыбаться фотографам. Но в тот день 1969 года у одной молодой пары сценарий получился совсем другим. Тяжелые двери открылись, молодожёны вышли на улицу, и невеста вдруг взахлеб разрыдалась.
Плакала она не от счастья и не от умиления. Слёзы катились градом, горькие, обидные, будто она только что подписала не свидетельство о браке, а смертный приговор самой себе. Борис Токарев стоял рядом, растерянный, сжимая в руках документы. Он смотрел на свою молодую жену, Людмилу Гладунко, и мучительно пытался понять: это она так сильно не хотела выходить за него замуж или просто впала в панику от того, что привычная девичья свобода закончилась навсегда?
Для самого Токарева этот момент был финалом долгой осады. Он ведь действовал по всем правилам, почти как его будущий знаменитый персонаж Санька Григорьев из фильма «Два капитана» — с упрямством, граничащим с одержимостью. Предложение он делал не где-нибудь на бегу, а торжественно, с купеческим размахом. Купил цветы, пришёл к матери невесты, известной актрисе Рите Гладунко, и картинно рухнул перед ней на одно колено, прося руки дочери.
Будущая тёща была в восторге. Мама и жених всё решили, всё организовали, довели дело до логического конца. И вот теперь они стояли на улице: он — счастливый победитель, и она — рыдающая девушка, сомневающаяся в своём выборе. Так началась их семейная жизнь, которая длится уже больше полувека. Но каждый божий день, как они сами признаются, проходит на грани развода.
Всё началось за несколько лет до слёз у загса, с одной черно-белой фотографии. Когда пятнадцатилетнему Боре Токареву, утвержденному в фильм «Где ты теперь, Максим?», показали снимок его будущей партнерши, взрослые коллеги шутливо погрозили пальцем: «Смотри, не влюбись!». Предупреждение сработало с точностью до наоборот. Ему хватило одного взгляда на фотографию, чтобы заинтересоваться, и второго — уже на саму девушку, — чтобы влюбиться окончательно.
На съемочной площадке силы казались неравными. Люда Гладунко была дебютанткой, попавшей в кино почти случайно, «по блату». Режиссер Эдмонд Кеосаян сбился с ног, разыскивая девочку на роль Динки по прозвищу Рысь, и тогда актёр Виктор Авдюшко, отчим Людмилы, предложил посмотреть его падчерицу.
Токарев же к своим пятнадцати годам чувствовал себя настоящим мэтром. За плечами — три картины, а в биографии — эпизоды, которым позавидовал бы любой народный артист. Он успел поприветствовать Хрущева с трибуны съезда партии от лица пионеров, а однажды даже выпивал с Юрием Гагариным. Когда космонавт приехал на встречу с творческой группой фильма «Вступление», коньяк, чтобы не смущать прессу, разливали из заварных чайников, и юного актера в этом застолье не обделили. Фильм номинировали на «Золотого льва» в Венеции, и Токарев, «звездный мальчик», ходил по студии с ощущением собственной значимости.
Но рядом с Людой вся его уверенность куда-то испарялась. Он выбрал тактику, которую сама актриса позже называла «гипнозом». Токарев просто не сводил с неё глаз. Стоило ей появиться на площадке, как она чувствовала на себе его тяжелый взгляд. «Смотрит и смотрит… Что бы это значило?» — посмеивалась она тогда, не воспринимая мальчика-партнера всерьез.
Ситуацию осложняло то, что на юную актрису заглядывался не только ровесник. Во время этих съёмок в Калининграде в Люду влюбился взрослый мужчина из съемочной группы. Дело пахло скандалом. Отчим, Виктор Авдюшко, узнав об этом, пришел в ярость и грозился убить ухажера, если тот ещё хоть раз приблизится к падчерице. Токарев всё это видел, мучился, ревновал, но молчал, не зная как подступиться к возлюбленной.
Развязка наступила, когда группа отмечала какой-то праздник. Борис и Людмила выбежали во двор, нашли чьи-то санки и, дурачась, полетели с ледяной горки. Внизу, в сугробе, запыхавшийся Токарев наконец решился и впервые сказал ей: «Я тебя люблю». Люда ничего не ответила — в её пятнадцать лет эти слова казались просто частью игры, да и страсти, кипевшие вокруг неё на площадке, скорее пугали, чем радовали.
Она не сказала «и я тебя», но и не стала его отталкивать. Вернувшись в Москву, Токарев продолжил свою осаду. Он каждый день ей звонил, звал на прогулки. Когда Люде взбрело в голову поступать на мехмат МГУ, Борис, гуманитарий до мозга костей, покорно подал документы на подготовительные курсы химфака в этом же институте — лишь бы чаще её видеть. Он старательно делал вид, что таблица Менделеева — страсть всей его жизни, пока к весне увлечение Люды точными науками не прошло само собой. Тогда они вместе, взявшись за руки, побежали штурмовать театральные вузы и в итоге оба оказались во ВГИКе, в мастерской Бибикова и Пыжовой.
Даже преподаватели не могли разрушить этот странный тандем. Ольга Пыжова часто одергивала студента: «Токарев, немедленно отойдите от Гладунко!». Но он не отходил. Упрямый, как и его герои, он решил, что эта женщина будет с ним, даже если весь мир — и сама Люда — будут против.
В институте Токарев взял Людмилу в плотное кольцо заботы. Он был рядом всегда, называл её смешным прозвищем «Дуня», не обращая внимания на насмешки однокурсников. Однако на пути к загсу стояла серьезная преграда в лице лучшей подруги Люды — Вики Фёдоровой. Дочь знаменитой актрисы Зои Фёдоровой, Вика была девушкой с характером, уже успела побывать в браке и теперь активно агитировала Людмилу за свободу. «Что этот Боря тебе проходу не дает? Нет-нет, забудь про него! Будем жить только для себя!» — внушала она, настраивая подругу против навязчивого ухажера.
Но Борис оказался стратегом. Поняв, что крепость не взять лобовой атакой, он зашел с тыла и нашел самого мощного союзника — маму невесты. Рита Гладунко, известная актриса с бурной личной жизнью, была женщиной проницательной. После истории в Калининграде, где за её несовершеннолетней дочерью бегал взрослый мужчина, она панически боялась повторения подобных драм. Токарев на этом фоне выглядел идеальным вариантом: надежный, свой, понятный. «На других мальчишек смотреть не разрешаю! У нас есть Боря!» — твердила она дочери, отсекая всех остальных претендентов.
Спустя годы Людмила признается, что иногда даже обижалась на мать: в любых семейных конфликтах та неизменно занимала сторону зятя. Токарев это чувствовал и свой главный ход сделал именно в сторону Риты Ивановны.
Когда дипломный спектакль был сыгран, Борис решил не размениваться на романтические прогулки под луной с сомневающейся невестой. Он купил огромный букет и явился прямо к Рите Ивановне домой. Встал перед ней на одно колено и официально попросил руки её дочери. Расчет оказался верным: будущая теща засияла от радости. Кажется, она обрадовалась этому предложению куда больше, чем сама Людмила, которая всё ещё не была уверена, хочет ли она прощаться со своей свободой.
Свадьбу гуляли в легендарном ресторане «Арагви». Это было странное, пёстрое застолье, где за одним столом смешивались два мира. С одной стороны — вчерашние голодные студенты, однокурсники молодожёнов, с другой — живые легенды советского кино, друзья тёщи: Алла Ларионова, Татьяна Конюхова, Георгий Юматов. Токарев сидел во главе стола, принимал поздравления от народных артистов и, наверное, чувствовал, что теперь-то жизнь пойдет по его сценарию. Он ещё не знал, что уже через несколько дней вместо медового месяца его ждет казарма, кирзовые сапоги и приказ о переводе в дисбат.
Вместо свадебного путешествия Токарев отправился служить. Его распределили в Театр Советской армии, где богемой и не пахло: жили в казарме, приносили присягу и ходили строем под команды старшины. Командовал его ротой начальник театра в чине полковника, который быстро дал понять: здесь вам не киностудия, здесь точно такой же устав, как и в других частях.
Конфликт вспыхнул, когда Токарева утвердили на роль в патриотической картине «Морской характер». Полковника искусство не волновало, он срывался на крик: «Не пущу! Здесь тебе не вольница!». Но за Токарева вступились высокие чины — чуть ли не замминистра обороны. В театр спустили приказ: артиста отпустить немедленно. Начальник вынужден был подчиниться, но затаил лютую обиду.
Расплата настигла Бориса сразу после съемок. Мстительный полковник оформил перевод, и вчерашний «звездный мальчик» оказался перед воротами воинской части в Тамбове. Место было жутким: колючая проволока, часовые на вышках — настоящий дисциплинарный батальон, где в основном дослуживали сроки бывшие уголовники. Новый командир встретил артиста издевательским вопросом: «На трубе играть умеешь? Нет? Так какой же ты тогда артист?».
Выбраться из этой ловушки самостоятельно Токарев не мог, хотя его уже ждали на съемках болгарского фильма «Украденный поезд». Спасать мужа пришлось Людмиле. Она, словно жена декабриста, начала бегать по инстанциям, пока не вспомнила про старое знакомство с сыном маршала. Актриса разыскала его и, рыдая навзрыд, рассказала о самодурстве начальства.
Эффект был мгновенным: Токарева срочно вызвали в Москву. В Болгарию его отправляли по военному билету — случай уникальный, но спорить с приказами сверху никто не решился. А окончательно помирился с армией он уже перед дембелем, когда привез тамбовским офицерам авоську дефицитного болгарского коньяка «Плиска». Военные, распив трофей, наконец-то признали в нём уважаемого человека и с почетом посадили на поезд домой.
Вернувшись «с войны» (так Людмила называет службу мужа в армии), Токарев попал в другое сражение — бытовое. Молодые поселились в крошечной квартире на Мосфильмовской, которую им подарила тёща. Всего двадцать четыре метра, причём планировка была абсурдной: кухня почему-то оказалась намного больше единственной жилой комнаты.
Людмила, не желая мириться с теснотой, проявила характер. «Выкидываем плиту с раковиной — тут будет вторая комната!» — заявила она. Мама хваталась за сердце: «А есть вы как будете?». Но дочь была непреклонна. Плиту в итоге не выкинули, а спрятали за занавеской из клеёнки, разделив кухню пополам. В этом странном, перекроенном пространстве они прожили несколько лет, и там же решились на главное событие — рождение ребёнка.
С детьми они не спешили — оба слишком много работали. За спинами уже начали поговаривать: «Люда не может родить!», но в медицинской карте актрисы, которой перевалило за тридцать, появилась обидная и одновременно радостная советская печать: «старая первородящая». Токарев молчал, но Людмила видела, какими глазами он смотрел на её растущий живот, и только тогда поняла, насколько сильно он мечтал о сыне.
На последней неделе срока беременности супруги пошли в гости, где хозяева выставили на стол редкость — калифорнийское вино. Никто не знал, что оно может сработать как катализатор. Людмила выпила бокал и тут же схватилась за живот. В роддом её везла вся честная компания, включая пьяного в стельку знакомого врача, который в суматохе даже попытался прорваться в смотровую, пока смущенная роженица не потребовала его выгнать.
Пока врачи делали своё дело, Токарев, обычно сдержанный и рациональный, места себе не находил. Рано утром он отправился в церковь на Ленинских горах. Ставил свечки, молился и записывал в маленький блокнот свои переживания, поминутно фиксируя время, пока в 10:20 утра не появился на свет Степан.
Родительство накрыло их с головой, превратив в настоящих невротиков. Над Степой тряслись так, что педиатр смотрел на Токаревых как на сумасшедших. Они взвешивали младенца до кормления и после, скрупулезно записывая в тетрадь: «Прибавил пятьдесят граммов». Кроватки первое время не было — сын спал в большой корзине для грибов. Стиральной машины тоже не было — её функцию выполнял сам Борис, бесконечно застирывая пеленки.
Для Людмилы это время стало шоком. «Я наивно думала: вот рожу, и всё! Совсем не понимала, что ребенок — это навсегда», — признавалась она позже. Зимой она выкатывала коляску на балкон, а сама садилась у двери в пальто, упиралась головой об косяк и пыталась урвать хоть минуту сна. Ей хотелось, чтобы муж был рядом, помогал, а он, чувствуя ответственность кормильца, пропадал на съемках то в Венгрии, то в Чехословакии. Оттуда он вёз дефицитные вещи для сына, но жену это не утешало — она лила слезы, чувствуя себя брошенной в своей 24-метровой «клеенчетой» квартире.
Степан рос ребенком, который с пелёнок понимал, что такое жизнь в актерском клане. Одно время у бабушки, Риты Гладунко, жила сама Нонна Мордюкова — переживала размен квартиры и свои семейные драмы. У Нонны Викторовны был крутой, «председательский» характер, она могла и сковородку сжечь, и рубануть обидную правду-матку, но в маленьком Стёпе души не чаяла.
Великая актриса звонила Токаревым с неожиданной просьбой: «Позовите моего дружка, посоветоваться надо!». Она на полном серьезе жаловалась мальчику, который ещё даже в школу не ходил, на свои взрослые беды. Однажды Степан выдал ей фразу, достойную восточного философа: «Знаешь, Нонна, я когда не знаю, что делать — вообще ничего не делаю». Мордюкова тогда только руками всплеснула, пораженная мудростью ребенка.
Токарев, вечно пропадавший на съемках, позже признавался, что это его главная боль: он был слишком занят карьерой, чтобы стать сыну по-настоящему близким другом. Степан вырос копией отца — таким же упрямым и самостоятельным. Школу окончил с серебряной медалью, почти не корпя над учебниками, снимался в эпизодах у родителей, писал стихи. Казалось, прямая дорога во ВГИК, но на дворе стояли лихие девяностые годы. Кино умирало, работы не было, и прагматичный сын «двух капитанов» выбрал МГИМО, став юристом-международником.
А Токареву пришлось платить по счетам за свою бешеную гонку в профессии. Актерская судьба часто бьет именно по сердцу. Борис Васильевич помнил страшный урок 1970-х, когда на отдыхе в Пицунде прямо у него на глазах не стало режиссера Евгения Карелова. Молодой мужчина просто зашёл в воду, чтобы окунуться, и исчез. Токарев нырял, искал его, звал на помощь, но спасать было уже некого — в воде сердце режиссёра остановилось.
Спустя годы этот сценарий едва не повторился с самим Токаревым. В 2015 году он почувствовал себя плохо, но врачи долго не могли поставить верный диагноз. Спасла, как всегда, Людмила. Вспомнив свою маму-сердечницу, она интуитивно шлепнула мужу на грудь горчичник. Ему вдруг стало легче, и это прояснило картину. Когда Токарева наконец обследовали в клинике, медики пришли в ужас: его сердце было изношено до предела.
Прогнозы были пессимистичными, но актёр выжил. За два года он перенёс четыре тяжелейшие операции. Позже он честно скажет: выкарабкался только благодаря жене, которая не давала ему опустить руки. Даже находясь между жизнью и смертью, они умудрялись обсуждать новые проекты, потому что просто лежать и болеть в этой семье было не принято.
Сегодня Борису Токареву и Людмиле Гладунко уже по семьдесят восемь лет. В киносреде их союз считается феноменом, можно сказать музейной редкостью. Полвека вместе — это срок, за который люди обычно либо становятся одним целым, либо начинают ненавидеть друг друга. У Токаревых свой, довольно странный рецепт долголетия: «Мы каждый день ссоримся. Каждый день на грани развода. Зато нам не бывает скучно».
Их жизнь сейчас — это по-прежнему работа, причём совместная. Они руководят студией «Дебют» на «Мосфильме»: Борис Васильевич — генеральный продюсер, Людмила Михайловна — художественный руководитель. Иерархия на бумаге строгая, но на съемочной площадке они работают на равных.
Молодые сотрудники, впервые попадающие к ним в команду, часто впадают в ступор. Они видят, как интеллигентные мэтры спорят до хрипоты, не стесняясь в выражениях. «Они же сейчас подерутся!» — перешёптываются сотрудники, ожидая неминуемого краха проекта. Но звучит команда «стоп, снято», и супруги спокойно, под ручку, идут домой ужинать, обсуждая бытовые мелочи, будто пять минут назад между ними не летали молнии. Для них этот градус дискуссии — норма, необходимый допинг, без которого обоим стало бы пресно.
В финале этой истории нет никаких нежных объятий перед камином или телевизором. Есть два энергичных человека, которые по-прежнему что-то снимают, куда-то едут и спорят о высоком. А секрет того пятнадцатилетнего мальчика, который когда-то увидел черно-белую фотографию и решил, что не отступит, остался прежним: всегда упёрто идти до конца. И он уверен, что свой конец встретит именно с этой, самой любимой женщиной.
