Ужин подходил к концу. Я собирала тарелки, стараясь не греметь — Серёжа задремал в кресле перед телевизором. День выдался тяжёлым, хотелось просто тишины. Но тишина в нашем доме — редкий гость, особенно когда Валентина Степановна решает высказаться.
— Ирочка, — протянула свекровь, помешивая ложечкой чай, — я вот всё думаю…
Я мысленно вздохнула. Когда Валентина Степановна начинает фразу с «я вот всё думаю», жди беды.
— Была сегодня у Клавдии Петровны, — продолжила она, разглядывая чаинки на дне чашки. — Так у неё кухню-то как отделали! Загляденье просто. Современно, удобно.
— Очень рада за Клавдию Петровну, — ответила я, с силой оттирая пригоревшее дно кастрюли.
— А у нас как в девяностых всё, — свекровь обвела взглядом кухню. — Люди уже давно по-человечески живут. Современная техника, шкафчики эти… как их… модульные.
Я смотрела на свои руки в мыльной воде. Покрасневшие, с облупившимся лаком на ногтях. Когда я последний раз делала маникюр? Месяц назад? Два?
— У Клавдии духовка сама себя чистит, представляешь? — не унималась свекровь. — А эта наша развалюха… Того и гляди отравит всех.
Плита действительно была старая. Как и вся кухня. Как и вся квартира, доставшаяся Валентине Степановне ещё в советские времена. Квартира, где мы жили уже пять лет — с тех пор, как Серёжу сократили, а на новую жилплощадь денег не нашлось.
— Валентина Степановна, — я всё же не выдержала, — мы бы с радостью сделали ремонт. Но вы же знаете нашу ситуацию.
— Знаю, знаю, — она махнула рукой. — Денег вечно нет. А у людей есть. У Клавдии сын тоже не олигарх, а вот смог матери кухню обустроить.
Я с силой выжала губку. Вода потекла по рукам, оставляя мыльные разводы.
— У Клавдии сын один. А мы кредит за машину ещё не выплатили. И за репетитора Диме платим.
— Всё-то у вас отговорки, — свекровь поднялась, со значением погремев чашкой о блюдце. — У людей уже давно всё современное. А тут как в девяностых.
Она вышла, оставив меня наедине с грязной посудой и глухим раздражением, подкатывающим к горлу.
Глухая стена
Стрелки часов показывали половину двенадцатого. Сергей лежал, уткнувшись в телефон. Голубоватый свет экрана освещал его осунувшееся лицо. Я знала, что он не спит, хотя и притворяется увлечённым новостями.
— Серёж, — позвала я, откладывая книгу, которую пыталась читать уже третий вечер. — Нам надо поговорить.
— М-м-м? — он даже не повернул головы.
— Твоя мама опять начала про ремонт.
Он вздохнул, экран погас. Комната погрузилась в полутьму.
— И что теперь? — в его голосе слышалась усталость. — Ты же знаешь, какая она. Ей только повод дай.
— Серёж, это уже каждый вечер. Каждый божий день! — я старалась говорить тихо, но голос всё равно дрожал. — Мне кажется, она не понимает нашу ситуацию. Или не хочет понимать.
— Ей скучно, вот и всё. Клавка эта со своей новой кухней… — он зевнул. — Переключится на что-нибудь другое.
Я повернулась на бок, разглядывая его профиль в темноте. Когда-то мне казалось, что Серёжа — моя опора, моя защита. Сейчас передо мной лежал уставший мужчина, который предпочитал не замечать проблем.
— Может, ты всё-таки поговоришь с ней? — осторожно предложила я. — Объяснишь, что ремонт сейчас невозможен. Что у нас каждая копейка на счету.
— Ириш, ну что ты как маленькая? — в его голосе появились нотки раздражения. — Сама не можешь сказать?
— Могу. И говорю. Каждый день! Но она меня не слушает. Ты её сын. Тебя она услышит.
Сергей молчал. Потом нащупал телефон, экран снова загорелся.
— Ну, может, как-нибудь… — пробормотал он. — Может, и правда, пора что-то с кухней делать. Плита-то совсем старая.
Внутри у меня всё оборвалось. Я смотрела на потолок, пытаясь сморгнуть слёзы.
— То есть, ты на её стороне? — тихо спросила я.
— Да нет никаких сторон, Ириш, — он повернулся ко мне спиной. — Просто не делай из мухи слона. Подождём до лета, может, премию дадут. Тогда и подумаем.
Я лежала, вслушиваясь в его дыхание, постепенно становящееся размеренным. Он уснул. А я чувствовала себя бесконечно одинокой в нашей тёмной спальне, в квартире, которая никогда не станет по-настоящему моим домом.
Конфликт со свекровью
Утро началось с шипения кофе, убегающего из турки. Я не успела уследить — мысли были далеко. Валентина Степановна появилась на кухне, когда я оттирала плиту.
— Опять испортила? — она поджала губы, разглядывая пятна на белом фартуке.
Я промолчала, продолжая оттирать пригоревшую пенку.
— На новой плите такого бы не случилось, — заметила свекровь, усаживаясь за стол. — Там и датчики, и таймеры… Чай мне сделаешь?
Молча поставила чайник. В комнате возился Серёжа, собираясь на работу.
— Я вот что думаю, — начала Валентина Степановна, постукивая ногтями по столу. — Раз вы здесь живёте, то и ремонт делать вам. Это же естественно.
Чайник вскипел с оглушительным свистом. Или мне так показалось.
— Естественно? — переспросила я, разливая кипяток по чашкам.
— Конечно! — воодушевилась свекровь. — Жильё-то бесплатное. Считай, повезло вам. Другие кредиты берут, а вы живёте и не платите.
Я поставила перед ней чашку. Руки дрожали.
— Мы живём в вашей квартире, Валентина Степановна, потому что у нас нет выбора, — голос звучал спокойно, хотя внутри всё клокотало. — А не потому, что нам повезло.
— Это как понимать? — она отодвинула чашку. — Неблагодарность какая!
В кухню заглянул Серёжа, почувствовав напряжение.
— Что тут у вас?
— Да вот, жена твоя считает, что одолжение нам делает, тут проживая, — свекровь всплеснула руками. — А то, что мать угол уступила — это ничего не значит!
— Никто не говорил про одолжение, — я уже с трудом сдерживалась. — Я благодарна за крышу над головой. Но мы не можем позволить себе ремонт сейчас. Никак. Понимаете?
— Серёжа, ты слышишь, как она разговаривает? — свекровь возмущённо повернулась к сыну. — Вы тут живёте — вы и должны делать ремонт!
Что-то внутри меня оборвалось. Будто перегоревшая струна.
— А может, вы нас просто выселите, если вам так хочется быть хозяйкой? — слова вырвались сами собой. — Тогда сможете делать любой ремонт. Хоть каждый год.
В кухне повисла тяжёлая тишина. Валентина Степановна побледнела. Серёжа застыл в дверном проёме, делая вид, что не слышит.
— Хорошо, — наконец процедила свекровь, поднимаясь. — Я поняла. Всё поняла.
Она вышла, громко хлопнув дверью. Я повернулась к мужу:
— Ну что, доволен? Может, наконец скажешь что-нибудь?
Но Серёжа уже исчез в коридоре. Через минуту хлопнула входная дверь.
Корень проблемы
После утреннего конфликта в квартире установилось зыбкое перемирие. Валентина Степановна демонстративно проходила мимо меня, поджав губы. Я делала вид, что не замечаю. Серёжа, как всегда, прятался за газетой и экраном телефона.
В пятницу я возвращалась с работы позже обычного. Наша бухгалтерия завалила меня дополнительными отчётами, и голова гудела от цифр. На площадке между этажами я столкнулась с Клавдией Петровной — той самой, с новой кухней.
— Ирочка! — всплеснула руками соседка. — Сколько лет, сколько зим! А я к вам собиралась зайти. Валюшу проведать.
— Здравствуйте, Клавдия Петровна, — я выдавила из себя улыбку. — Заходите, конечно. Она дома.
— Вот несу ей пирожки, сама испекла, — соседка показала объёмный судок. — У меня же теперь духовка — чудо техники! Валя рассказывала?
Я кивнула, мечтая поскорее оказаться дома и принять ванну.
— Вы видели? Вы заходили? — Клавдия Петровна схватила меня за руку. — Надо вам показать! Мой Вениамин расстарался. Такой гарнитур выбрал, импортный. Фасады эти… как их… из МДФ! С подсветкой! А столешница — искусственный камень!
— Очень рада за вас, — пробормотала я, пытаясь мягко высвободить руку.
— Валюше твоей так понравилось! Она всё ахала-охала, — соседка понизила голос до заговорщического шёпота. — Знаешь, я ведь сразу поняла, что она завидует. Оно и понятно! У меня теперь всё по высшему разряду, а у вас… — она замялась. — Ну, у вас ещё всё впереди.
В подъезде прогремели шаги — кто-то спускался. Я воспользовалась моментом:
— Извините, Клавдия Петровна, мне нужно… — и юркнула на наш этаж, не дослушав.
Дома было тихо. Я сняла пальто, прошла в комнату. И замерла, услышав громкие голоса из кухни. Дверь была приоткрыта.
— Думаешь, мне легко? — это был голос Валентины Степановны. — Клавка задрала нос со своей кухней! «Валюша, зайди, посмотри!» А я что, хуже других? Всю жизнь горбатилась, а что имею? Стыдно людей в дом пригласить!
— Мам, ну что ты завелась? — увещевал её Серёжа. — Какая разница, что у Клавдии?
— Тебе — никакой! А мне каждый день её слушать! «А у меня столешница!», «А у меня фасады!». Я не хуже других!
Я осторожно отступила от двери. Теперь всё становилось понятно. Не ремонт был нужен Валентине Степановне. Ей нужно было чувство собственного достоинства, которое она почему-то связывала с новой кухней.
Переломный момент
Выходные прошли в гнетущей тишине. Валентина Степановна ходила мрачнее тучи, а к вечеру воскресенья и вовсе заперлась в своей комнате. Сергей несколько раз порывался с ней поговорить, но каждый раз передумывал, махнув рукой: «Перебесится».
Во время ужина телефон Валентины Степановны разразился трелью. Она долго говорила в коридоре, а когда вернулась, лицо её пылало.
— Представляете, — она плюхнулась на стул, — Клавка устраивает чаепитие. Хвастаться своей кухней будет. Всех соседок созвала.
Я промолчала, продолжая есть суп. Серёжа шумно отхлебнул компот.
— И что же мне теперь делать? — продолжала свекровь. — Как я пойду туда? Что скажу, когда они начнут спрашивать, когда у меня ремонт будет?
— Скажете правду, — спокойно ответила я. — Что сейчас нет возможности.
— Легко тебе говорить! — вспыхнула Валентина Степановна. — А мне стыдно! Перед соседками стыдно! Сын работает, невестка работает, а мать в убогой кухне живёт!
— Мам, ну что ты опять начинаешь? — поморщился Серёжа.
— А что я начинаю? — почти закричала она. — Что я такого прошу? Всего-то кухню обновить! Чтобы как у людей было!
Что-то внутри меня сломалось. Я медленно отложила ложку.
— Знаете что, Валентина Степановна, — мой голос звучал неожиданно твёрдо, — мы с Серёжей не можем позволить себе ремонт сейчас. Ни через месяц, ни через два. А может, и через полгода не сможем. И я устала от ваших постоянных намёков и упрёков.
— Ирина, — предостерегающе начал Серёжа, но я остановила его жестом.
— Нет, дай мне договорить. Я благодарна вам за крышу над головой. Но я не готова жить в чужом доме, где меня не уважают и мои слова ничего не значат.
Я поднялась из-за стола.
— Куда ты? — растерянно спросил Серёжа.
— Собирать вещи, — ответила я. — Я ухожу. Нельзя так жить. Постоянно чувствовать себя виноватой, постоянно извиняться за то, что мы не можем купить новую кухню.
Валентина Степановна побелела.
— Ты… ты бросаешь нас? Серёжу бросаешь?
— Я не бросаю. Я просто ухожу из этой ситуации, — я повернулась к мужу. — Ты можешь пойти со мной. Или остаться с мамой. Решай сам.
Серёжа смотрел на меня так, словно видел впервые. Потом медленно поднялся и подошёл к матери:
— Если ты нас выгонишь — мы уйдём вместе.
Воцарилась долгая пауза. Валентина Степановна смотрела на сына, приоткрыв рот.
— Кто говорит про выгонять? — наконец выдавила она. — Что за глупости?
— Тогда хватит этого бесконечного давления, — твёрдо сказал Серёжа. — Мы с Ириной сами решим, когда делать ремонт. Если это так важно для тебя — предложи помощь. Но не дави.
Я изумлённо уставилась на мужа. Впервые за долгое время он занял чёткую позицию. Нашу, общую позицию.
Новое утро
Проснулась я рано. За окном только-только рассвело, а сна уже не было ни в одном глазу. Серёжка сопел рядом, отвернувшись к стенке. После вчерашнего скандала даже во сне хмурился.
В квартире стояла непривычная тишина. Обычно в такую рань свекровь уже гремела на кухне своими кастрюльками, но сегодня — ни звука. Я на цыпочках прокралась в ванную. Умывалась и всё прислушивалась — не хлопнет ли дверь её комнаты.
С Серёжей мы вчера полночи проговорили. Он всё гладил меня по голове и виновато бормотал, что раньше боялся мать обидеть, а теперь понял, что может потерять меня. «Куда я без тебя? — шептал в темноте. — Ты только не уходи».
Я вытирала лицо полотенцем, когда услышала шаркающие шаги. Так и есть — Валентина Степановна. Стоит в своём застиранном халате, волосы кое-как заколоты, под глазами мешки. Видать, тоже не спала.
— Здрасьте, — буркнула я, не зная, чего ждать.
Она как-то странно на меня глянула, потом вздохнула:
— Чайку попьём?
Я только кивнула. Мы зашли на кухню. Ту самую, из-за которой весь сыр-бор.
Свекровь долго гремела чайником, потом чашками, потом ложками. Я сидела тихо, как мышка. Думала — сейчас опять начнётся. А она молчала. Насыпала заварку. Бухнула сахар. Придвинула ко мне чашку.
— Всю ночь глаз не сомкнула, — наконец выдала она, разглядывая свои руки с набухшими венами. — Всё думала…
Я ждала. В такие моменты лучше не перебивать.
— Клавка-то… — она скривилась, как от зубной боли. — У неё вечно всё самое лучшее. Сначала муж был самый работящий. Потом сын — самый умный. Теперь вот — кухня самая модная.
Я грела руки о чашку. Апрельское утро выдалось зябким.
— Я ведь не со зла, — вдруг сказала Валентина Степановна, и голос у неё дрогнул. — Мне просто… стыдно перед ней. Всю жизнь хвалится, а я всё как… как…
— Понимаю, — тихо сказала я.
И ведь правда понимала. Каждой женщине хочется гордиться своим домом. Особенно в её возрасте, когда больше особо нечем.
Свекровь неожиданно решительно отставила чашку и полезла в шкафчик над раковиной. Загремела там какими-то банками.
— Я тут подумала, — голос её звучал уже бодрее, — давайте для начала хоть плиту поменяем, а? Смотри, какая она страшная. Того и гляди взорвётся. А остальное… потом как-нибудь. Не к спеху.
Я смотрела на неё и молчала. Это было самое близкое к извинению, на что могла решиться гордая Валентина Степановна.
— На плиту-то у меня есть, — добавила она, не глядя на меня. — Откладывала понемножку с пенсии. Думала на всю кухню копить, но… плита важнее.
— Хорошая мысль, — кивнула я.
На пороге нарисовался взъерошенный Серёжка. Глаза сонные, щека примята. Оглядел нас подозрительно:
— Вы чего тут?
— Да вот, — свекровь неожиданно подмигнула мне, — с невесткой чай пьём. Садись с нами.
Серёжка с облегчением плюхнулся на табуретку. Я пододвинула ему свою чашку:
— Будешь?
— Угу, — он отхлебнул и поморщился. — Сахару бы.
Я потянулась за сахарницей и вдруг поймала взгляд свекрови — растерянный и благодарный одновременно. И что-то внутри у меня отпустило. Как будто узел развязался.
Плита так плита. С неё и начнём.
