— Может, забота за котом пойдёт ему на пользу, — пробормотала Марина, передавая отчиму инструкции.
Виктор молча кивнул. Его взгляд скользнул мимо неё, фокусируясь на чём-то за её спиной. После того как она получила дом матери, отчим съехал в свою старую квартиру, он даже был не против, что мать оставила свой дом дочери.
Но сейчас у него был странный взгляд. Такой взгляд — словно смотрит сквозь стекло, сквозь время. Марина поёжилась, хотя в доме было тепло.
— Пончик любит есть ровно в шесть, — сказала она, пытаясь заполнить неловкое молчание. — Корм в шкафчике под раковиной.
Рыжий кот, услышав своё имя, потёрся о ногу Виктора. Отчим наклонился, неуклюже погладил животное. Это казалось добрым знаком.
— Ты когда вернёшься… — голос отчима звучал скрипуче, будто давно не использованный инструмент. Он сделал паузу, и Марина затаила дыхание. — Да не важно…
Он усмехнулся и, не дожидаясь ответа, ушёл на кухню. Сердце Марины пропустило удар.
В последний месяц теплой погоды отчим приехал к ней в дом и решил пожить тут немного, поэтому она и решила оставить ему кота.
Но в последнюю неделю Виктор изменился до неузнаваемости. Марина просыпалась от его шагов по коридору в три часа ночи, от обрывков фраз, которые он бормотал, стоя перед фотографией её матери.
Однажды, спустившись на кухню за водой, она замерла у двери гостиной — отчим сидел в полной темноте, взгляд застыл на одной точке, словно он видел там что-то, недоступное другим. Полгода как не стало мамы, но горе не притуплялось, наоборот — оно будто разрасталось в нём, вытесняя всё живое.
Марина закинула дорожную сумку на плечо. Ей нужно было уехать всего на пару дней — навестить подругу в соседнем городе. Первый отпуск после ухода матери. Первый раз, когда она оставляла дом на попечение отчима.
— Я уезжаю! — крикнула она в сторону кухни.
— Хорошо, — донеслось в ответ.
Никаких «счастливого пути», никаких объятий. Марина вздохнула и вышла за дверь. На секунду ей показалось, что она больше никогда не вернётся в этот дом. Глупое предчувствие, которое она решительно прогнала.
В палисаднике расцветала черешня, и лепестки кружились в воздухе как маленькие белые хлопья.
На подоконнике через открытое окно виднелся горшок с засохшей лавандой — мамин любимый цветок, который Марина так и не смогла сохранить.
Автобус до Тольятска отходил через сорок минут. Весеннее солнце припекало асфальт, но Марина чувствовала странный холод, поселившийся где-то между рёбрами.
Она обернулась — Виктор стоял у окна, наблюдая за ней. Она помахала рукой. Он не ответил.
— Да ты совсем не слушаешь! — Катя щёлкнула пальцами перед лицом Марины. — Улетела куда-то.
— Прости, — Марина улыбнулась виновато. — Думаю об отчиме. Он какой-то… не такой в последнее время.
— Он и раньше был странным, — Катя плеснула в бокалы ещё вина. — Помнишь, как он сидел и смотрел на фотографии твоей мамы часами? Даже когда она была жива.
Марина кивнула. Странно, но именно эта деталь никогда не казалась ей тревожной. Виктор любил её маму, просто по-своему — молчаливо, издалека, будто боялся приблизиться слишком сильно.
— Может, позвонишь ему? — предложила Катя.
— Он не берёт трубку. Никогда.
Телефон в доме стоял как украшение. Виктор считал звонки вторжением в личное пространство. «Если нужно будет — сам найду», — всегда говорил он. Своего мобильного у него не было.
Вечер проходил в разговорах. Катя рассказывала о новой работе, парне, планах на отпуск. Марина слушала, кивала, даже смеялась, но какая-то часть её сознания постоянно возвращалась домой.
Она представляла: вот Виктор кормит Пончика, вот сидит в кресле с книгой, вот… Хотя, есть проблема. Она на самом деле не знала, что делает отчим, когда остаётся один.
Ночью ей приснился странный сон. Будто она вернулась домой, а дверь не открывается. Она стучит, кричит, но внутри темно и только жёлтые глаза Пончика светятся в окне.
И чей-то голос шепчет: «Уходи, здесь больше нет места для тебя».
Марина проснулась в холодном поту. За окном только начинало светать. Она решила: сегодня же вернётся домой, на день раньше запланированного. Просто чтобы убедиться, что всё в порядке.
Дождь застал её на полпути от автобусной остановки до дома. Мелкий, противный, он просачивался за воротник, стекал по шее. Марина ускорила шаг, волоча за собой отяжелевшую от влаги сумку.
Знакомая улица встретила её тишиной. Дом выглядел как обычно — низкий забор, черешня в цвету, мокрые лепестки на земле. Всё привычное, родное.
Марина достала ключ, вставила в замочную скважину и… замерла. Ключ не проворачивался. Она вытащила его, проверила — точно её ключ, с потёртым брелоком-сердечком от мамы. Попробовала снова — бесполезно.
— Виктор! — она постучала в дверь. — Виктор, это я!
Дождь усилился. Вода текла по лицу, смешиваясь с первыми слезами растерянности. Что происходит?
Окно второго этажа медленно открылось. Виктор выглянул наружу, и его взгляд был таким же отстранённым, как и вчера.
— Я тут остаюсь, — сказал он спокойно, как о чём-то давно решённом. — Мне тут нравится. Тебе лучше найти другое место.
Дождь стекал по волосам Марины, пропитывая одежду насквозь. Она застыла, ощущая, как реальность рассыпается вокруг неё.
Слова отчима казались абсурдом, чем-то из параллельной вселенной, куда её занесло по ошибке. «Нелепость какая-то… Кошмар наяву», — пульсировало в висках.
— Виктор, это мой дом! — её голос сорвался на крик. — Открой немедленно!
Отчим покачал головой и медленно закрыл окно, оставляя её под проливным дождём. Марина в отчаянии заколотила в дверь кулаками. Где-то внутри мяукнул Пончик — жалобно, требовательно.
Пальцы Марины тряслись, когда она доставала телефон из промокшей сумки. Первая мысль — позвонить в полицию.
Но нет, она решит всё сама, это её отец, пусть и не по крови. Возможно ему плохо.
Марина набрала номер Кости — друга детства, живущего через три дома.
— Костя, это я, — слёзы мешались с дождём на её щеках. — Пожалуйста, приезжай. Виктор сменил замки. Я не могу попасть домой.
Через пятнадцать минут подъехала машина. Костя и его брат Женя выскочили, поспешно натягивая куртки.
— Что за чертовщина? — Костя обнял продрогшую Марину. — Ты звонила в полицию?
— Нет, я… это же Виктор.
— Виктор или не Виктор, — проворчал Женя, осматривая дверь, — это твой дом. И это называется самоуправство, между прочим.
Сначала они пытались достучаться. Потом уговаривали Виктора через дверь. Наконец, после часа безуспешных попыток, Женя скрипнул зубами:
— Всё, хватит. Отойдите.
Один удар плечом, второй, третий — замок затрещал, но выдержал. Братья переглянулись и одновременно навалились на дверь. С оглушительным треском она подалась.
Марина первой вбежала в дом. В нос ударил странный запах — будто кто-то разлил старые духи её матери.
— Виктор! — она металась по комнатам. — Виктор, где ты?
Ответа не было, только в углу гостиной испуганно шипел Пончик. Мебель в комнате была передвинута, на столе — фотография матери в старой деревянной рамке. Вокруг — какие-то свечи, засушенные цветы.
— Что за… — начал Костя, но вдруг замер, указывая на лестницу. — Там.
На верхней площадке лестницы сжался Виктор — колени подтянуты к груди, пальцы вцепились в ткань брюк. В его глазах не было ни ярости, ни злобы — лишь растерянность человека, потерявшего точку опоры в мироздании.
— Нет больше сил, — слова едва просачивались сквозь пересохшие губы, взгляд блуждал где-то за плечом Марины, словно разговаривал с кем-то невидимым. — Мне просто нужно было остаться тут. Хоть немного. С ней. Она здесь, понимаешь? Я не хочу никого видеть. Я боюсь…
Марина медленно поднялась по лестнице. Одна из ступеней предательски скрипнула, и Виктор вздрогнул, будто очнувшись.
— Марина? — он вгляделся в её лицо с недоумением. — Ты так похожа на неё… Ты знаешь, она здесь. Каждую ночь приходит. Я слышу её шаги.
Спальня отчима поразила Марину до глубины души. Всё пространство было заполнено вещами матери — её платья на вешалках, тапочки у кровати, флаконы духов на туалетном столике.
У изголовья кровати — её ночная рубашка, аккуратно расправленная, будто мама только что встала.
— Боже мой, Виктор, — выдохнула Марина, схватившись за дверной косяк. — Что ты наделал…
За её спиной послышались тяжёлые шаги поднимающихся по лестнице братьев.
— Всё нормально? — напряжённо спросил Костя.
Но Марина уже видела, что ничего не нормально. Совсем не нормально.
Первый порыв Марины был — закричать. Выплеснуть всю боль, всё недоумение, весь ужас ситуации.
Но поток гневных слов застрял в горле — что-то в беззащитной прозрачности его взгляда погасило пламя её ярости, словно стакан воды, выплеснутый на костёр.
— Она приходит по вечерам, — руки Виктора дрожали, пальцы судорожно поглаживали стекло фоторамки, будто лицо за ним могло почувствовать эту ласку. — Мне оставалось только вернуть её сюда, в наш дом…
Марина опустилась на ступеньку рядом, чувствуя, как подгибаются колени. Краем глаза заметила: братья застыли внизу лестницы, храня молчание понимающих людей.
— Виктор, — собственный голос показался чужим, каким-то бархатным, таким говорят с тяжелобольными или потерявшимися детьми. — Мама ушла. В апреле. Помнишь?
— Чушь! — он отшатнулся, как от удара, зрачки расширились, заполняя радужку. — Ты не слышишь, потому что не хочешь!
Она здесь, каждый вечер садится в кресло у окна… Она приходит каждую ночь, садится вот тут, — он похлопал по ступеньке рядом с собой. — И говорит, что всё будет хорошо.
Его голос дрожал, он путал времена, иногда называл Марину именем её матери. И было что-то настолько болезненно-искреннее в этой путанице, что гнев Марины растворился, уступая место состраданию.
— Я вызову врача, — тихо сказал Костя, доставая телефон.
Виктор не сопротивлялся, когда приехала скорая. Пожилой доктор осмотрел его, задал несколько вопросов и отвёл Марину в сторону.
— Глубокая депрессивная реакция с психотическими элементами, — врач говорил негромко, но каждое слово било Марину под дых.
— Учитывая возраст, нельзя исключать начало деменции. Нужно серьёзное лечение, поддержка специалистов… Одна вы не справитесь, как бы ни старались.
Жизнь превратилась в бесконечную череду больничных коридоров. Марина металась между бухгалтерией, клиникой и опустевшим домом, выкраивая минуты на сон.
«Смешанное тревожно-депрессивное расстройство», «сумеречные состояния» — новые термины врезались в память. А Виктор то проваливался в свой призрачный мир, где её мать всё ещё ждала его за накрытым столом, то выныривал оттуда — растерянный, напуганный реальностью.
Решение о переводе в пансионат далось мучительно. Марина сопротивлялась до последнего — казалось, она предаёт мать, отказываясь от человека, которого та любила.
Но когда она впервые увидела светлые комнаты с видом на сад, медсестру, которая, поправляя Виктору воротник, назвала его «дорогой», что-то внутри отпустило.
А главное — сам Виктор здесь дышал иначе: размеренный распорядок дня, отсутствие болезненных триггеров постепенно возвращали ему почву под ногами.
Воскресенья стали для Марины священными. Она привозила пирожки с капустой, которые Виктор всегда любил, свежий номер «Науки и жизни», фотографии из семейного архива.
Иногда он встречал её тёплой улыбкой узнавания, вспоминал, как учил её кататься на велосипеде, как мастерил полки для книг.
В другие дни взгляд затуманивался, он называл её именем матери и говорил: «Завтра поедем на дачу, я присмотрел саженцы яблонь».
Уходя, она всегда оборачивалась: Виктор у окна, плечи поникшие, но спина всё ещё прямая — привычка преподавателя.
И каждый раз сердце сжималось от странного коктейля эмоций: горечи, облегчения, мучительной нежности к человеку, который так неумело, отчаянно любил её мать, что тронулся рассудком, не сумев её отпустить.
«Я сделала всё, что могла», — говорила себе Марина, и эта мысль согревала в пустом доме.
Дома она первым делом взялась за ремонт. Свежие обои вместо выцветших, новая мебель, яркие шторы — всё, чтобы стереть следы болезненных воспоминаний.
Но фотография матери осталась — не в центре стола, окружённая свечами, а в простой рамке на комоде. Как напоминание о том, что любовь может принимать разные формы — даже такие болезненные и странные.
Однажды, спустя полгода после тех событий, отвозя Виктора обратно в пансионат после дневной прогулки, она услышала от него фразу, которая навсегда осталась в её памяти:
— Спасибо, что пустила меня тогда, — сказал он, глядя на дорогу впереди. — В твой дом, в твою жизнь. Я не умел любить правильно.
Марина крепче сжала руль. Она поняла: болезнь Виктора не сделала его чужим — она всего лишь обнажила то, что всегда таилось под поверхностью.
Его страх одиночества, его неумение выражать чувства, его потерянность в мире, где больше нет любимого человека.
В этот момент что-то изменилось и в ней самой. Она перестала бояться. Потому что поняла: страх — это не зло, а крик о помощи. И иногда самое сильное, что можно сделать — это услышать этот крик и протянуть руку.
