— Юль, помоги донести — у меня сегодня спина совсем не слушается.
Галина Фёдоровна стояла, ссутулившись, возле подъезда, придерживая сумку, которая будто намеренно тянула её вниз. Пуховик на ней был застёгнут не до конца, и шарф сполз набок. Она порылась в пакете, морщась от боли, и подняла глаза, заметив Юлю.
Юля, только свернув с дороги, остановилась на секунду. На плече у неё висела тяжёлая экосумка из тёмной ткани, в руке — ключи от дома. Она с минуту смотрела на Галину, потом быстро подошла.
— Давайте, я помогу, — сказала она, беря пакеты, будто знала этот момент наперёд.
Галина кивнула, с благодарной усмешкой. Их взгляды пересеклись, коротко, как у людей, привыкших к этой сцене: один просит, другой помогает. Не первый и точно не последний раз.
Поднимались медленно. Ступени скользкие, Галина шла, опираясь на палку и стену, а Юля с двумя пакетами чуть впереди. На втором этаже дверь приоткрылась, и показалась Зина, в домашнем халате, с телефоном в руке.
— Ох, опять на тебе всё, Юль. Где её родня-то, непонятно… — бросила с укором, не то в сторону Галины, не то в пространство.
— Да кто ж, кроме нас, — спокойно ответила Юля, не оборачиваясь.
Дверь хлопнула.
Квартира у Галины была тёплая, но пахло в ней всегда одинаково — старым варёным мясом, дешёвым мылом и чуть кисловатым воздухом, который будто застрял между обоями. Юля сняла куртку, прошла на кухню. Там стоял чайник и раскрытая пачка «Алёнки».
— Ставим чай?
— Не, мне уж пора. Муж голодный, небось, жует воздух, — усмехнулась Юля, разбирая продукты. — Вот яблоки, хлеб. Масло — подорожало опять. Сахар, кстати, брала где ты любишь — в жёлтом пакете.
— Спасибо, доченька. Ты уж прости, что всё на тебе… — Галина села на табурет, медленно, с кряхтеньем.
— Всё нормально, Галина Фёдоровна. Я же рядом, не впервой.
Немного помолчали. На столе стояла миска с гречкой, уже остывшей, рядом пилюли в коробке от печенья. Юля поправила стопку чеков на подоконнике.
— Дочь звонила, — негромко сказала Галина, глядя в окно. — Всё некогда им приехать. Внуки то на тренировке, то болеют…
Голос её чуть дрогнул, но она тут же глотнула воздух, выпрямилась.
— Ну, бывает. У всех свои заботы, — произнесла Юля, без осуждения, но и без особой убеждённости. — Ладно, я побежала. Сегодня ещё в аптеку надо.
Галина поднялась с табурета, будто хотела проводить.
— Спасибо тебе, Юлечка. Хоть с кем поговорить можно. Не забудь про меня.
Юля накинула куртку, застёгивая молнию на ходу:
— Да ладно вам, Галина Фёдоровна. Сами бы справились. Но всё равно заходите, если что.
Она вышла, не дожидаясь ответа. В подъезде уже пахло чужим ужином и зимним воздухом. Юля спустилась на этаж ниже, достала ключи, и только тогда позволила себе выдохнуть — не от усталости, а скорее от тишины.
Она вышла, не дожидаясь ответа. В подъезде уже пахло чужим ужином и зимним воздухом. Юля спустилась на этаж ниже, достала ключи, и только тогда позволила себе выдохнуть — не от усталости, а скорее от тишины.
В квартире было полутемно. На кухне глухо тикали часы, от батареи шёл едва уловимый гул. Она сняла куртку, поставила сумку в угол и постояла несколько секунд у дверного проёма, будто не решаясь перейти в другую часть дня — ту, где ждали ужин, Слава, её семья.
Он выглянул из комнаты:
— Ты чего? Задумалась?
— Да, — кивнула она. — Сейчас…
Она пошла на кухню, достала кастрюлю, поставила воду. Слава тем временем включил телевизор, на экране мелькали лица в студии новостей. Всё было по-прежнему, как обычно, но всё равно что-то стучало изнутри, как отголосок слов: «Не забудь про меня».
— Опять Галине помогала, — сказала Юля, наливая воду в чайник. — Совсем одна. Родные звонят, но кто ж ей по дому поможет.
Слава положил пульт, потянулся:
— Далеко не у всех такие соседи. Ты у нас как участковая сиделка. Ей повезло.
Юля усмехнулась, вытирая руки о полотенце.
— Повезло… Ей — да. А мне — не знаю. Иногда думаю, может, перегибаю. Но жалко ж. Она же и вправду одна.
Слава подошёл, коснулся ладонью её плеча, крепко сжал:
— Ну а как по-другому? Ты же не бросишь. Это не слабость, это просто ты.
Юля молча кивнула. На столе звякнули тарелки.
За последние годы всё срослось как по расписанию: по пути с работы — к Галине, потом домой. В магазине — двойной список. Аптека — по дворам, но с привычным набором. Пару раз в месяц — врач, проверка давления, перевязки.
Юля почти не замечала, как жизнь разделилась на свои и чужие дела. Всё стало частью одного дня. В субботу — уборка у себя и у неё. По выходным — замена лампочки, перестановка стульев, сортировка чеков.
Иногда она возвращалась домой с лёгким раздражением — не на Галину, а на обстоятельства. Но как только заходила в квартиру той, всё раздражение утихало: старые фотографии, запах валидола, тёплая лампа над столом. И привычное:
— Садись, расскажи, как неделя прошла.
На лавочке у подъезда Татьяна поправляла капюшон, глядя на Любу:
— Вот Юлька молодец, уже сколько лет за Галей ходит. А родные всё по телефону. Всё ждёт кого-то, а помощь только от чужих.
— Угу. Я б давно сказала — пусть к себе забирают. Или сиделку нанимают. Но нет. Всё на добрых людях.
Юля, проходя мимо, услышала, не остановилась. Только чуть сильнее сжала ручку сумки.
— Юль, уговори мужа, чтоб свозил меня до центра? — попросила Галина однажды. — К нотариусу бы заскочить и в магазин — одной тяжело.
Юля подумала, прикинула по дням.
— Конечно, заедем после выходных. Он как раз выходной в понедельник. Далеко ехать?
— Да нет, минут двадцать от вас. Я адрес на бумажке напишу.
Галина говорила чуть в сторону, не глядя в глаза. Юля почувствовала что-то странное — словно в голосе было больше, чем просьба. Но не спросила.
Через неделю Галина не вышла к двери. Звонила дольше обычного. Потом из-за штор выглянула соседка:
— Она в больнице. Скорая забрала позавчера. Я дверь закрыла.
Юля сразу поехала — с фруктами, полотенцем, халатом. В палате пахло хлоркой, и кровати стояли плотно. Галина лежала у окна, лицо серое, но взгляд — узнающий.
— Юлечка… Ты как всегда. Спасибо. Я всё вижу. Ты хороший человек.
Юля села рядом, начала перекладывать вещи.
— Вы не заморачивайтесь. Я просто по-соседски вам помогаю и хорошо отношусь к вам, у меня мама когда то в таком же положении была, очень трудно ей было.
— Юлечка, все же. Не думай, что я забуду твою доброту. Я обязательно тебе отплачу.
— Да вы что, мне ничего не надо, — тихо ответила Юля. — Лечитесь, поправляйтесь. Вот — апельсины.
Позже. Дома, на кухне, Юля рассказывала Славе:
— Галина всё говорит, что отблагодарит меня. А я ведь правда просто так… по-человечески. Не из-за выгоды.
Слава кивнул, поставил кружку на стол:
— Ты просто человек хороший. Это видно не только ей.
Юля кивнула, но внутри что-то защемило. Чужая благодарность часто больше пугает, чем радует.
Прошло две недели. Потом ещё. Однажды пришла тревожная весть: Галина ушла. Тихо, ночью, в больничной палате. Весь дом узнал об этом почти сразу. Дочь и сын приехали к похоронам, встали в стороне, говорили мало. На лестнице стояли соседи, переглядывались.
— Ни разу не приехали, а теперь тут как тут…
— Юлька бы одна и хранила, если бы эти не зашевелились.
На поминках многие подходили к Юле:
— Если бы не ты, Галя бы одна была совсем. Молодец, Юлька. Всем бы таких соседей.
Дочь Галины молча кивала, формально поблагодарила. Сын просто стоял с телефоном.
Спустя месяц в дверь Юли постучали. Она открыла — за порогом стояли дочь и сын Галины. Лица напряжённые, движения резкие.
— Мы думали, ты по доброте помогала, — начала дочь. — А оказывается, всё ради выгоды? А теперь из-за тебя с квартирой неразбериха — ничего оформить не можем.
Юля растерялась.
— Я… я ничего не просила. И вообще ничего не знала. Что там решила Галина…
Сын протянул бумагу:
Откажись от наследства, она тебе никто.
— Подпишешь, что не имеешь претензий? Мы тебе что-то дадим. Ну… чтобы без суда.
— Мне нужно с мужем посоветоваться. Мы вместе ей помогали.
Они развернулись, вышли, хлопнув дверью. Юля осталась с бумагой в руке.
Вечером она рассказала всё Славе. Он внимательно слушал, потом встал, взял её ладонь.
— Это воля Галины Фёдоровны. Где они были, когда ты ей помогала? Делай по совести. Не бойся за себя.
Юля молчала. На душе было мутно — будто что-то перевернули, не спросив.
Через неделю пришло письмо. Простая белая конвертная бумага с угловым штампом. Юля держала его в руках, как что-то чужое. Славе сказала только вечером — между делом, будто обронила:
— От нотариуса письмо. Вызывают на оглашение завещания.
Он оторвался от раковины, вытер руки о полотенце:
— Что будешь делать?
— Пойду. Раз зовут. Волнуюсь почему-то.
— Потому что это не просто бумажки. Это человек. Память. Отношения.
Юля кивнула, долго смотрела в окно. На подоконнике стоял чайник с завядшей мятой. Она так и не выбросила его с прошлой недели.
У нотариуса пахло деревом и пылью. На стене — часы, которые тикали слишком громко. За столом — мужчина в очках, строгий, почти скучный.
— Мы сегодня оглашаем завещание гражданки Платоновой Галины Фёдоровны. Присутствуют её наследники по закону — дочь, сын… и, — он взглянул в бумаги, — гражданка Юлия Сергеевна, соседка, указанная в отдельном пункте.
Юля сидела с краю, держала руки на коленях. Ничего не трогала. На соседнем кресле дочь Галины тихо выдохнула.
Нотариус продолжил:
— Согласно тексту, квартира завещана в равных долях детям Платоновой, но с одним условием. Оформление и вступление в права возможно только после выплаты компенсации Юлии Сергеевне: из расчёта двадцать тысяч рублей за каждый месяц, в который она осуществляла уход и помощь в течение последних двух лет.
Он замолчал. Секунду никто не говорил.
— Это шутка? — прорезался голос сына.
— Нет. Всё документально. Расчёт приложен к завещанию.
— А если мы не согласны?
— В таком случае квартира остаётся неприватизированной до решения суда. Или до отказа от наследства.
Юля молчала. Всё было как в кино, только с тусклыми красками.
Дочь сжала губы:
— Ладно. Подписываем. Только чтобы поскорее.
Уже в коридоре дочь обернулась, глядя на Юлю:
— Если бы не ты, всё было бы по-человечески. А теперь… вся эта волокита, нервы, бумажки… Ты нам всё испортила.
Юля опустила глаза, ничего не ответила. В голове крутилась только одна мысль: «А вдруг они правы? Может, и правда я виновата, что приняла эти деньги?»
Слава ждал внизу, у машины. Когда она села, посмотрел внимательно, ничего не спрашивал.
— Они злы, — только сказала Юля. — Говорят, что я им всё испортила.
Слава завёл двигатель.
— Глупости не слушай. Ты всё сделала правильно. Пусть хоть кто-нибудь попробует сказать, что ты была не права.
Во дворе опять шептались.
— Видать, не зря она крутилась возле Гали. Всё ж к деньгам привело…
— А ты думаешь, просто так помогала, что ли?
Но были и другие:
— Зато хоть кто-то рядом был. А дети где были?
— Правильно она сделала. Кто, если не она?
Юля шла с пакетом молока, мимо лавочки, не оборачиваясь. Она уже знала — у каждого своё мнение. Только жить потом всё равно тебе.
Выплаты поступили через месяц. По частям. Сначала один перевод, потом другой. Юля долго не трогала эти деньги. Они лежали на карте, как что-то не своё — словно случайная ошибка системы.
Потом был день, когда Слава вернулся с работы с коробкой в руках.
— Пирог купил. Яблочный. Тот, который ты любишь. Надо же как-то отметить.
— Что?
— Просто то, что всё закончилось. Что ты не сломалась. И что мы всё сделали правильно.
Юля села напротив, взяла вилку. Пирог был чуть тёплый, мягкий, с корицей.
Она впервые за долгое время улыбнулась. Тихо. Невесомо.
Не виновата. Не сломалась. Жить можно дальше.
И всё-таки как странно: рядом с чужим человеком можно прожить ближе, чем с роднёй. И больней, и правдивей, и до конца.
