Весна в этом году выдалась холодной — такой же холодной, как взгляды родственников моего мужа. Дождь барабанил по подоконнику, когда телефон снова разразился трелью. Я знала, кто звонит. Лидия, сестра Геннадия. Третий раз за неделю.
— Валя, ты подумала? — её голос, как всегда, звучал требовательно. Без приветствия, без «как дела». Сразу к делу.
Я глубоко вздохнула, сжимая трубку.
— Здравствуй, Лида. Я же сказала — мне нужно обсудить это с Геной.
— Что тут обсуждать? — В её голосе прорезались визгливые нотки. — Дом родительский разваливается! Крыша течёт! А ты всё тянешь. Нам с Машкой одним не потянуть ремонт.
Старый дом… В котором я никогда не жила. Который я видела от силы пять раз за пятнадцать лет брака с Геннадием. Дом, который Лидия сдавала квартирантам, получая неплохие деньги — и ни рубля не вкладывая в ремонт.
— Послушай, я…
— Нет, это ты послушай! — перебила Лидия. — Сама живёшь в Генкиной квартире как у Христа за пазухой, а семье помогать не хочешь. У нас Машка замуж скоро выходит, а тут ещё этот дом…
Я нажала кнопку отбоя. Сердце колотилось как сумасшедшее. Давление, наверное, подскочило. Не хватало ещё в шестьдесят три года получить инсульт из-за сварливой родственницы.
Когда в прихожей хлопнула дверь, я уже сидела на кухне, перебирая таблетки. Эти — от давления, эти — успокоительные…
— Я дома! — крикнул Геннадий, стряхивая капли с куртки.
Внутри всё сжалось. Придётся опять поднимать эту тему.
— Гена, — начала я, стараясь говорить спокойно, — твоя сестра опять звонила. Насчёт ремонта.
Он мгновенно напрягся, его плечи ссутулились, словно на них положили мешок картошки.
— Валь, ну что ты опять? Я устал…
— А я не устала? — голос предательски дрогнул. — Твоя Лидка мне уже все мозги проела своим домом!
— Не называй её Лидкой…
— А как мне её называть? Барыней? Она меня чуть ли не воровкой выставляет! Будто я в вашей семье — приживалка какая-то.
Геннадий тяжело опустился на стул, потёр виски.
— Я не хочу ругаться с ней, Валя. Понимаешь? Это моя единственная сестра…
— А я кто? — я почувствовала, как к горлу подкатывает ком. — Кто я тебе, Гена?
— Ты моя жена, — он попытался взять меня за руку, но я отдёрнула её.
— Тогда почему твоя родня считает, что я им что-то должна? — с возмущением спросила я мужа, глядя ему прямо в глаза.
Наша история с Геннадием началась поздно. Мне было сорок семь, ему — пятьдесят два. Оба с багажом прошлого: у меня — развод и взрослая дочь Наташа, у него — никогда не было семьи, только сестра, племянница да старенькая мать, с которой он жил до её смерти.
Нашу свадьбу праздновали скромно. Лидия тогда поджала губы: «Что праздновать-то? Не молодые уже». Я сглотнула обиду, улыбнулась. Ради Гены.
Первые годы были счастливыми. Геннадий — добрый, заботливый. Немного тихий, но это даже хорошо после моего вспыльчивого первого мужа. Я вышла на пенсию, но продолжала подрабатывать бухгалтером на удалёнке. Помогала Наташе с внуками — Кирюшей и Машенькой. Семейная идиллия.
А потом началось…
Сначала мелочи. Лидия просила «одолжить» денег до зарплаты. Геннадий давал, не спрашивая меня. Потом племянница Машка затеяла свадьбу — нас не пригласили, но попросили «помочь материально». Снова Геннадий отдал деньги — наши общие деньги.
— Ген, но это же неправильно, — осторожно заметила я. — Мы даже на свадьбу не приглашены…
— Валя, ну ты что? — он посмотрел на меня с лёгким удивлением. — Это же семья. У них просто маленькое помещение…
Я кивнула. Ради спокойствия. Ради мира.
А потом умерла свекровь. Я искренне горевала — Анна Петровна была хорошей женщиной. Тихой, как и её сын. На похоронах крутилась, помогала чем могла.
После сорокового дня Лидия вдруг заявила, что я «не помогла материально». Хотя мы с Геной оплатили венок и поминальный обед.
— Все скинулись, а ты что? Думаешь, тебе всё можно?
Геннадий молчал. Всегда молчал, когда его сестра начинала свои нападки.
— Я не понимаю, о чём ты, — Геннадий отвёл взгляд, избегая смотреть мне в глаза.
— Прекрасно понимаешь! — я почувствовала, как внутри всё закипает. — Твоя Лидия считает, что я должна скинуться на ремонт вашего родительского дома. Дома, где я даже не бывала толком!
— Ну, Валь, это же наше общее…
— Что — общее? — перебила я. — Этот дом был только твоих родителей. Я там никогда не жила. И сейчас Лидка сдаёт его и деньги гребёт лопатой. А ремонт — почему-то моя забота!
— Не преувеличивай, — поморщился Геннадий. — Какие там деньги… Домишко старый…
— Не прикидывайся, Гена! — я хлопнула ладонью по столу. — Я же не вчера родилась. Там три комнаты, сдаёт по отдельности, каждую по пятнадцать тысяч. Это сорок пять тысяч в месяц! А ремонт — вдруг наша проблема?
— Лида говорит, что ты…
— Что я — что?
— Что ты как бы… живёшь в моей квартире… и ничего не вкладываешь в семью, — он произнёс это еле слышно, не поднимая глаз.
Воздух будто выкачали из комнаты. Я не могла дышать.
— Так вот что ты на самом деле думаешь, — мой голос звучал чужим, надтреснутым. — Пятнадцать лет вместе, а я для тебя — приживалка…
— Валя, я так не думаю! Это Лида…
— А ты не можешь сказать своей Лиде, что я твоя жена? Что наша семья — это мы с тобой, а не она со своей Машкой?
Геннадий молчал, теребя скатерть. Тяжёлое молчание повисло между нами. За окном усилился дождь, и его барабанная дробь только подчёркивала звенящую тишину кухни.
— Ладно, — наконец сказал он, поднимаясь, — я поговорю с Лидой. Завтра.
Как всегда. Завтра. Потом. Когда-нибудь.
— Нет, Гена, — я качнула головой. — Или ты решаешь это сейчас, или…
— Или что? — он впервые за вечер прямо посмотрел на меня.
Я не ответила. Просто встала и вышла из кухни.
Той ночью я не спала. Лежала, глядя в потолок, и думала о своей жизни. О том, как снова оказалась в положении, где всем что-то должна. В первом браке — свекрови, которая считала, что я «недостаточно хорошо убираю». Во втором — этой Лидии, для которой я всегда была чужой.
В пять утра я тихо встала, собрала самое необходимое в небольшую сумку и написала записку: «Поживу у Наташи. Мне нужно подумать».
Дочь встретила меня с распростёртыми объятиями, не задавая лишних вопросов. Только когда я, наконец, разрыдалась на её кухне, осторожно спросила:
— Мам, что случилось?
И я рассказала. Обо всём. О постоянных претензиях Лидии. О молчании Геннадия. О том, как устала чувствовать себя вечно виноватой.
— А он что? — спросила Наташа, когда я закончила.
— Молчит. Как всегда. «Не хочу ссориться с Лидкой…» А со мной, значит, можно?
Наташа задумчиво помешала чай ложечкой.
— Знаешь, мам… Если человек молчит, когда тебя обижают, он выбирает сторону. Молчаливого одобрения.
Эти слова ударили меня как током. Простая истина, которую я так долго не хотела видеть.
— Что мне делать, Наташ?
— А что ты хочешь сделать?
Я задумалась.
— Не знаю… Не хочу больше быть мальчиком для битья. Не хочу оправдываться за то, что живу с собственным мужем. Не хочу «скидываться» на чужой дом только потому, что кто-то решил, будто я обязана.
— Так и скажи ему.
— Я пыталась! Он не слышит…
— Значит, нужно сделать так, чтобы услышал, — Наташа взяла меня за руку. — Мам, тебе шестьдесят три. Сколько ещё лет ты будешь жить для других?
Геннадий позвонил на следующий день. Голос встревоженный:
— Валя, ты где? Я волнуюсь…
— У дочери, — ответила я сухо. — Я же написала.
— Когда вернёшься?
— Не знаю, Гена. Мне нужно время.
— Сколько? — в его голосе появились панические нотки.
— Столько, сколько потребуется.
Потом звонил ещё. И ещё. Я отвечала односложно. На третий день он приехал. Похудевший, с кругами под глазами.
— Валя, давай поговорим, — он стоял в дверях Наташиной квартиры, переминаясь с ноги на ногу.
— Давай, — я впустила его, но не обняла, как обычно.
Мы сели в гостиной. Наташа тактично ушла на кухню, оставив нас наедине.
— Я поговорил с Лидой, — начал Геннадий, глядя в пол.
— И?
— Сказал, что ты не обязана участвовать в ремонте дома. Что это наши с ней проблемы, а не твои.
— И как она отреагировала?
— Плохо, — он усмехнулся, но как-то грустно. — Кричала, что ты меня настраиваешь против семьи…
— А ты что?
— А я сказал, что моя семья — это в первую очередь ты, — он поднял глаза. — Прости меня, Валя. Я… струсил. Всегда боялся конфликтов. С мамой, с Лидкой… А в итоге предал тебя своим молчанием.
Он достал из внутреннего кармана пиджака сложенные вчетверо бумаги.
— Что это?
— Документы на дом. Я официально отказался от участия в его ремонте и финансировании. Пусть Лида делает что хочет — сдаёт, продаёт, живёт… Это её дело. Но не наше.
Я почувствовала, как по щекам текут слёзы.
— Гена…
— Я так испугался, Валя… Когда пришёл домой, а тебя нет. Когда понял, что могу потерять тебя из-за своей трусости. Ты ведь никогда прежде не уходила…
— Не уходила, — я кивнула. — Терпела. Всё думала — ради мира в семье. А какой это мир, если я каждый день чувствую себя униженной? Если твоя сестра считает меня приживалкой?
— Я больше не позволю ей так с тобой разговаривать, — твёрдо сказал Геннадий. — Клянусь. Если она не изменит своё отношение — будем общаться только по телефону, на праздники. И никаких денег.
Он помолчал.
— Вернёшься домой?
Я посмотрела на него долгим взглядом.
— Вернусь. Но у меня есть условия.
Прошло полгода. Многое изменилось, а многое осталось прежним. Мы с Геннадием всё так же завтракаем на кухне по утрам. Я всё так же помогаю Наташе с внуками. Он всё так же возится со своими кроссвордами по вечерам.
Но есть и перемены. Лидия звонит теперь реже. И говорит совсем другим тоном — вежливым, почти официальным. Иногда это даже забавно.
Главное — поменялись правила в нашем доме. Теперь каждую просьбу родни мы обсуждаем вместе. И моё мнение — решающее.
— О чём задумалась? — Геннадий обнимает меня сзади, когда я стою у окна, глядя на первый снег.
— О том, как странно устроена жизнь, — улыбаюсь я. — Иногда нужно уйти, чтобы вернуться. Иногда нужно чуть не потерять что-то, чтобы понять его ценность.
— Я люблю тебя, Валя, — шепчет он мне в висок. — И никогда больше не позволю никому встать между нами.
Я киваю, прижимаясь к нему. В шестьдесят три года я наконец научилась главному — собственной ценности. Тому, что никто не имеет права заставлять меня чувствовать себя должной просто за то, что я существую.
И если для этого урока потребовалось пятнадцать лет брака, один побег из дома и море слёз — оно того стоило.
Снег падает всё сильнее, укрывая мир белым покрывалом. Новая зима. Новый этап. Я улыбаюсь своему отражению в окне.
Лучше поздно, чем никогда.
