— Ну, как тебе, мама? Нравится?
Голос у Кирилла был гулкий, радостный. Он обнял ее за плечи, слегка встряхнул, как в детстве. Анна посмотрела на дом. Два этажа, красный кирпич, окна блестят на солнце, как новенькие монеты.
Дом ей не нравился. Он был чужой. Кричащий.
Она осторожно коснулась гладкой, холодной кладки. Пальцы ощутили непривычную ровность. Ее старый дом был из дерева, шершавый, теплый, знакомый до каждой трещинки.
— Хороший… — выдавила она. — Крепкий.
— А то! — Кирилл рассмеялся. — Хватит тебе в нашей развалюхе ютиться. Все, решено, переезжаем на следующей неделе!
Он говорил так, будто дарил ей пуховый платок или новую кастрюлю. Легко и просто. А у Анны внутри все сжалось в ледяной комок.
Ей вспомнилась не эта неделя, а та, другая. Давняя, в девяностом году. Промозглый октябрь. Ветер выл у реки, срывая последние листья.
И она, молодая, идет по шаткому мосту, а снизу, из-под опор, доносится тихий, почти кошачий писк.
— Кирюша, зачем такие хоромы? — она посмотрела на сына умоляюще. — Нам и в старом домике… хорошо. Привычно.
— Привычно? — он нахмурился. — Мам, там зимой изо всех щелей дует. Крыша вот-вот рухнет. Хватит. Ты меня одна на ноги поставила, я хоть так тебя отблагодарю.
Он не понимал. Он не мог понять ее страха. Для него их история началась с первого слова, с первого шага.
А для нее — с того свертка в грязных пеленках, который она нашла под мостом и принесла домой, пряча от чужих глаз.
Вся деревня тогда судачила. Нагуляла. Принесла в подоле. Анна молчала, сносила косые взгляды и шепот за спиной. Так было проще. Безопаснее. Безопаснее для мальчика, которого она назвала Кириллом.
Мимо, шурша по гравию калошами, прошла соседка, баба Зина. Остановилась, уперев руки в бока.
— Ох, Анька! Вот это дворец! Сынок-то твой — орел! Весь в отца, видать. Не в твою мелкую породу пошел.
Слова соседки — как камешки в окно. Мелкие, но трещины от них расползаются по всему стеклу души. Анна почувствовала, как заколотилось сердце.
Тридцать лет она жила тихо, незаметно. Как мышка.
Растила сына, боясь каждого нового дня, каждого незнакомого человека в деревне. Боялась, что придут. Что его заберут. Те, настоящие.
А теперь этот дом. Он как маяк. Как огромный плакат на всю область: «Мы здесь! У нас все хорошо! Мы богаты!»
Она посмотрела на счастливое, гордое лицо сына. Он купил ей дом. Он думал, что дарит ей безопасность и покой.
А на самом деле — построил красивую, блестящую мишень. И поставил ее, Анну, прямо в центр.
— Кирилл… сынок… — прошептала она, и в ее глазах была не радость, а тот самый давний, животный ужас. — Я не могу.
— Не можешь? — Кирилл отступил на шаг, улыбка сползла с его лица. — Что значит «не можешь»? Мам, это просто дом. Четыре стены и крыша. Твоя крыша.
Он был сбит с толку. Его подарок, его гордость, его благодарность — все это разбилось о ее тихое, испуганное «не могу».
— Он слишком… заметный, — Анна обхватила себя руками. — Люди будут говорить, спрашивать… Откуда деньги, да что…
— Да пусть говорят! — вспыхнул Кирилл. — Какое им дело? Я заработал! Честно! Для тебя! Чтобы ты наконец пожила по-человечески!
В его голосе смешались обида и недоумение. Он видел перед собой упрямство, неблагодарность.
А она видела призрак черной «Волги», которая однажды может приехать по их душу.
Переезд все-таки начался. Кирилл был настойчив. Он привозил коробки, командовал грузчиками, а Анна ходила за ним тенью, переставляя вещи с места на место в чужих, гулких комнатах.
Каждый звук в новом доме был для нее угрозой. Скрипнула половица — это идут. Хлопнула на улице дверца машины — это за ними.
Страх стал ее вторым дыханием.
Однажды вечером, когда сумерки сгущались над деревней, к дому подкатила незнакомая иномарка. Блестящая, черная, хищная. Анна застыла у окна, глядя, как из машины выходит женщина.
Дорогая одежда, идеальная прическа, уверенные движения. Чужая.
Сердце Анны пропустило удар, а потом забилось часто-часто, как птица в клетке. Это она. Та, из ее кошмаров.
Женщина не спеша осмотрела дом, потом ее взгляд впился в окно, за которым стояла Анна. Она будто знала, где искать.
Анна отшатнулась, вжалась в стену.
Раздался требовательный стук в дверь. Кирилл, ничего не подозревая, пошел открывать.
— Здравствуйте, — услышала Анна ровный, хорошо поставленный голос. — Мне нужна Анна Комарова.
— Я ее сын, — ответил Кирилл. — А вы кто?
Анна зажмурилась. Сейчас. Сейчас все рухнет. Тридцать лет ее жизни, ее маленькой, выстраданной лжи.
— Меня зовут Инга Арсеньевна, — произнесла гостья. — Я приехала по очень личному делу. Оно касается ребенка, которого Анна нашла много лет назад. Под мостом.
За спиной женщины послышался звук мотора второй машины. Анна выглянула в щелку между занавесками. У ворот остановился темный джип.
Инга Арсеньевна обернулась на звук, потом снова посмотрела на Кирилла. В ее глазах блеснул холодный огонек.
— Кажется, — протянула она с кривой усмешкой, — я приехала не одна. Конкуренты.
Кирилл ошарашенно переводил взгляд с Инги на темный джип, из которого вышли пожилые мужчина и женщина.
Они выглядели растерянными и бедными на фоне лощеной столичной гостьи.
— Что происходит? Мама! — позвал он, не оборачиваясь.
Анна вышла в прихожую. Она сделала шаг вперед и встала рядом с Кириллом, чуть заслоняя его собой. Тридцать лет страха сгорели в один миг, оставив после себя только твердую, холодную решимость.
— Я не мать ему, — вдруг ледяным тоном заявила Инга, обращаясь к пожилой паре. — Я представляю интересы его отца. Влиятельного человека, который хочет вернуть наследника. А вы кто такие?
— Мы… — старик шагнул вперед, сжимая в руках выцветшую кепку. — Мы его дедушка и бабушка. Наша дочь… она… оставила его тогда. От отчаяния. Мы тридцать лет ищем… каждого копеечку откладывали на поиски.
У старушки по щекам текли слезы. Она смотрела на Кирилла с такой надеждой и болью, что у Анны защемило сердце.
Кирилл молчал. Он смотрел на мать. На его лице было одно немое вопрошание.
— Это правда, сынок, — тихо сказала Анна. Голос ее не дрогнул. — Я нашла тебя. Совсем крошечного. Испугалась, что ты замерзнешь, и забрала. Думала, утром в милицию отнести, а потом… не смогла.
Она посмотрела на Ингу, и в ее взгляде не было страха. Была ярость.
— Вы не получите его. Ни ваш «влиятельный человек», ни вы, — отчеканила она. — Вы ищете наследника. Вы ищете утешение. А я нашла сына. Разницу чувствуете?
— Это противозаконно! — взвизгнула Инга.
— Законно было бросить его умирать под мостом? — парировала Анна.
Она повернулась к Кириллу. Взяла его за руку. Его ладонь была холодной.
— Тебе решать, Кирюша. Это твоя жизнь. Хочешь… если хочешь знать их… я пойму.
Кирилл медленно перевел взгляд с заплаканного лица старушки на хищное лицо Инги. Потом снова посмотрел на мать. На ее уставшие, но такие родные глаза. На ее руку, которая держала его так крепко.
— Пошли вон, — вдруг глухо сказал он, обращаясь к Инге. — Все.
— Что? Но твой отец…
— У меня нет отца! — рявкнул Кирилл, и в голосе его прорезалась сталь. — У меня есть только мать! Вот она!
Он шагнул вперед, выставляя Анну себе за спину.
— И вам, — он повернулся к старикам, голос его смягчился, но остался твердым. — Спасибо, что искали. Но вы опоздали. На тридцать лет. Моя семья здесь.
Он показал рукой на Анну.
Инга фыркнула и, развернувшись на каблуках, зашагала к своей машине. Пожилая пара постояла еще мгновение, потом старушка тихо всхлипнула, и старик, обняв ее за плечи, повел прочь.
Кирилл закрыл за ними дверь. Повернулся к матери.
Она смотрела на него, и по ее лицу впервые за много лет текли слезы. Но это были слезы не страха, а облегчения.
— Значит, дом оставляем? — улыбнулся он сквозь собственное волнение.
Анна обвела взглядом просторную прихожую. Дом больше не казался ей чужим и страшным. Он был их крепостью. Местом, где они победили.
— Оставляем, сынок, — ответила она. — Теперь это наш дом.
