Взгляд легендарного фотографа Валерия Плотникова
Показывая свой фотоальбом, слышу единодушное восклицание: «Леночка Соловей! Неужели она была такой?» Действительно была. Отпечатки на фотобумаге обнаруживают утонченно-воздушное голубоглазое создание с ангельским ликом.
Такой Лена впервые появилась во вгиковской короткометражке Рустама Хамдамова «В горах мое сердце» по Сарояну. И моментально поразила воображение людей, близких кинематографу. Это было сродни сумасшествию: мы смотрели фильм бессчетное множество раз, пытаясь постичь, откуда и каким образом возникло это потрясающее кино. Если вы спросите вгиковцев тех времен, то и сегодня встретите сплошной восторг и захлеб.
Лена в то время училась во ВГИКе. Ее появление в фильме Хамдамова обезоруживало точностью типажа — в ней присутствовала детскость и одновременно бердслеевская утонченность. После этой роли Лену запомнили, стали приглашать, часто ничего не меняя в образе, — даже глубокие режиссеры.
Интересно, что при знакомстве с Леной не обнаружились качества ее экранных героинь. Она оказалась вполне земной и практичной, лишенной драматических изломов и декаденской рафинированности.
Наша первая встреча с Леной состоялась, когда Рустаму на «Мосфильме» предложили поставить «Дубровского» и он пригласил меня поработать над пробами. Мы задумали провести пробы не так, как это было принято на киностудиях, когда на актеров напяливали случайно найденный армяк, клеили нелепые бакенбарды, заводили в пустую комнату и говорили: «А теперь глазки налево и вверх…» И снимали будто на тюремную карточку — в фас и три четверти. Разумеется, актеры недолюбливали такие фотопробы.
У меня до сих пор хранится огромный архив по «Дубровскому», серия уникальных фотографий — мы с Рустамом устроили пробы на натуре. Всякий раз старались создать в кадре образ — в качестве фона находили стену деревянного дома, кусок сруба. Определяющей была знаковость вещи.
Это помогало актерам, они естественней себя чувствовали. В мой альбом вошла фотография Лены Соловей с одуванчиками — это и есть Маша из «Дубровского». Кстати, ее пышное бальное платье Рустам соорудил за несколько минут из тюлевой оконной занавески.
На пробах к «Дубровскому» просеяли огромное количество народу. На это ушло полтора месяца, что повергло в ужас кинематографическое начальство. К великому сожалению, фильм не был снят. Рустама можно назвать человеком «неотсюда», он был абсолютно не в состоянии решать какие-либо организационные вопросы.
На фильме «В горах мое сердце» ему повезло, рядом с ним оказалась Ира Киселева, взвалившая на себя всю деловую часть картины. Представьте размах фантазии Рустама и вы поймете, насколько это было непросто: разыскать и доставить требуемое на место… Достаточно сказать, что в фильме была до неузнаваемости загримирована Москва. Место для съемок нашли в непосредственной близости от Кремля. А зритель ни на минуту не усомнился, что изящные проезды и лестницы — тбилиско-ереванский вариант.
А у Лены Соловей с Рустамом сложился настоящий «венок сонетов». Хамдамов предложил Лене главную роль в фильме «Нечаянные радости», который впоследствии имел продолжение в михалковской «Рабе любви». Первоначальный замысел Хамдамова, кроме как потрясающим, я назвать не могу.
Помимо сценария, подвластного его воображению, им было сотворено практически все — немыслимые костюмы, парики. Все были полны ожиданий — предполагалось нечто феерическое. Но если пробы занимали у Рустама полтора месяца, то съемки и вовсе стремились к бесконечности. Его не интересовали проблемы производственного цикла, метража пленки и прочей суеты.
И с фильмом произошла история, в результате которой жизнь испытала на прочность, чистоту рук и помыслов Никиту Михалкова. Заменить Рустама предложили именно ему. Было совершенно ясно с самого начала — он не повторит пути, соблазн пойти по которому, использовав находки Хамдамова, был неимоверно велик. И спасение картины из тлена не могло стать оправданием.
Большая часть пленки «Нечаянных радостей» оказалась смыта. Оставшиеся фрагменты частично использовались в «Анне Карамазофф».
