— Ну наконец-то! Явилась, не запылилась. Часы видела? — Голос Георгия, глухой и недовольный, встретил Полину прямо у порога, едва она провернула ключ в замке и шагнула в полутёмную прихожую их небольшой, но когда-то такой уютной квартиры.
Полина устало прислонилась к косяку, сбрасывая с плеча элегантную сумочку, которая казалась сейчас неподъёмной. Лёгкий шлейф дорогих духов и едва уловимый аромат ресторанной еды смешался с застоявшимся воздухом квартиры.
На её лице ещё блуждала тень улыбки – отголосок весёлого вечера, удачных переговоров на корпоративе и приятного ощущения собственной значимости, но слова мужа мгновенно стёрли её, оставив лишь усталость и неприятный осадок.
— Привет, Жор. Да, видела, немного задержалась, — она постаралась, чтобы её голос звучал спокойно, хотя внутри уже поднималась знакомая волна раздражения. — Мероприятие затянулось, сам знаешь, руководство… Пока всех обойдёшь, со всеми переговоришь…
Она прошла в гостиную, щёлкнув выключателем. Комната, обычно залитая тёплым светом торшера, сейчас встретила её холодной пустотой и беспорядком. Георгий сел в кресло перед выключенным телевизором, в своей любимой, растянутой домашней футболке и трениках.
Небритый, с потухшим взглядом, он выглядел полной противоположностью той энергичной, полной планов Полине, которая только что вошла. Его поза выражала вселенскую обиду.
— Мероприятие… — он процедил это слово так, будто оно было ругательством. — Конечно, мероприятие. У тебя всегда мероприятия. Или встречи. Или срочные проекты. А дома что? Дома, значит, можно и не появляться? Ужин, я так понимаю, сам собой должен был приготовиться? Или я, по-твоему, должен был после работы ещё и у плиты скакать, ожидая твоего триумфального возвращения?
Полина вздохнула, снимая туфли на высоком каблуке. Ноги гудели. Она мечтала только о горячем душе и сне, но, видимо, сначала предстоял очередной раунд выяснения отношений.
— Жор, ну что ты начинаешь? Я же предупреждала, что сегодня корпоратив. Мы же говорили об этом ещё на прошлой неделе. Я не могла просто встать и уйти посреди всего. Там были все наши ключевые партнёры, генеральный… Это важно для моей работы, ты же знаешь.
— Знаю, как же, — криво усмехнулся он, не поднимая на неё глаз, продолжая сверлить взглядом узор на старом ковре. — Твоя работа – это святое. Важнее всего на свете. Важнее мужа, семьи, дома. Я уже начинаю забывать, как выглядит моя жена без боевого раскраса и делового костюма.
Ты вообще помнишь, что у тебя есть дом? Что здесь кто-то живёт, кто-то тебя ждёт? Или тебе там, среди твоих «ключевых партнёров», интереснее?
Его голос сочился сарказмом и плохо скрываемой ревностью, которая всегда казалась Полине абсолютно беспочвенной и унизительной. Она работала в крупной международной компании, её карьера действительно шла в гору, и она этим гордилась. Гордился когда-то и Георгий, по крайней мере, так ей казалось. Но в последнее время его гордость сменилась каким-то глухим, постоянным недовольством.
— Перестань, пожалуйста, говорить глупости, — Полина подошла к нему, попыталась заглянуть в глаза, но он демонстративно отвернулся. — Никто не говорит, что работа важнее. Но она – часть моей жизни, причём немаловажная. Мы ведь это обсуждали тысячу раз, ещё до того, как поженились. Ты говорил, что понимаешь и поддерживаешь мои амбиции. Что изменилось?
Георгий наконец поднял на неё тяжёлый взгляд. В его глазах плескалась смесь обиды и непонятной тоски.
— Изменилось то, что я, оказывается, представлял себе семейную жизнь немного иначе, — медленно проговорил он, тщательно подбирая слова, словно боясь выдать что-то лишнее, но одновременно желая уколоть побольнее. — Я думал, что жена – это… это та, которая создаёт уют.
Которая ждёт дома. Чтобы можно было прийти после тяжёлого дня, а тебя встречает тепло, ужин на столе, а не пустая квартира и записка на холодильнике. Чтобы можно было просто поговорить, а не слушать бесконечные отчёты о твоих «успехах» и «достижениях».
Полина замерла. Эти слова, произнесённые тихим, почти безразличным тоном, ранили сильнее любого крика. Это было не просто недовольство её поздним приходом. Это было обвинение во всей её жизни, в её выборе, в ней самой.
— То есть, по-твоему, я не создаю уют тут? — её голос дрогнул, но она быстро взяла себя в руки. — А кто, по-твоему, эту квартиру превратил из бетонной коробки в то место, где ты сейчас сидишь и философствуешь о семейных ценностях?
Кто выбирал каждую мелочь, кто следил за ремонтом, пока ты «уставал на работе»? Я, Жора! И я работаю не меньше твоего, а то и больше, чтобы мы могли себе позволить не только этот уют, но и многое другое!
Напряжение в комнате нарастало, как грозовое облако. Воздух стал плотным, им было трудно дышать. Георгий поднялся с кресла, прошёлся по комнате, заложив руки за спину. Он напоминал зверя, мечущегося в клетке.
— Я не говорю, что ты ничего не делаешь, — он остановился напротив неё, глядя куда-то ей за плечо. — Но всё это… это не то. Понимаешь? Я не на бизнес-партнёре женился. Мне нужна… женщина рядом. А ты вечно где-то там, в своих проектах, на своих встречах. Я тебя почти не вижу.
А когда вижу, ты или уставшая, или уже мыслями на следующем совещании. Это не семья, Полин. Это какая-то гонка на выживание. Кто кого переплюнет в карьере.
— Гонка на выживание? Кто кого переплюнет? — Полина медленно повернулась к нему, и её глаза, только что полные усталости, вспыхнули холодным огнём. — Ты серьёзно так думаешь? Ты действительно считаешь, что я каждый день вкалываю, выкладываюсь на сто процентов, чтобы тебя «переплюнуть»? Какая же мелкая, какая же… мужская зависть в тебе говорит!
Её голос, обычно мягкий и мелодичный, приобрёл металлические нотки. Она сбросила с себя остатки благодушия, привезённого с корпоратива, и перед Георгием предстала та Полина, которую он видел всё реже – собранная, резкая, не терпящая несправедливости.
— Я думал, мы команда, — пробормотал он, отступая на шаг, словно её внезапная перемена застала его врасплох. Он ожидал слёз, обид, но не такого прямого, уничтожающего обвинения. — Я думал, мы вместе строим нашу жизнь. А получается, что ты строишь свою карьеру, а я… я просто приложение к ней. Фон.
— Команда? — Полина горько усмехнулась. — Какая же это команда, Жора, если один из её членов постоянно недоволен успехами другого? Если он видит в амбициях жены не повод для гордости, а угрозу собственному спокойствию? Ты ведь именно этого хочешь, не так ли?
Чтобы я сидела дома, варила борщи и ждала тебя с работы, заглядывая в глаза, как преданная собачонка? Чтобы не дай бог не затмила твою драгоценную персону своими «достижениями»?
Она подошла почти вплотную, и Георгий почувствовал исходящую от неё волну сдерживаемой ярости. Это была не та Полина, которую он знал, или, вернее, хотел знать. Та, прежняя, мягкая и уступчивая, казалось, исчезла безвозвратно, сменившись этой жёсткой, уверенной в себе женщиной, которая смотрела на него с нескрываемым презрением.
— Я не это имел в виду, — он попытался возразить, но голос его звучал неуверенно, слабо. — Я просто… я просто хочу нормальной семейной жизни. Чтобы дома был порядок, чтобы жена была… женой. А не вечно отсутствующим директором всего на свете. Я, когда женился, я не на карьеристке женился, понимаешь? Я женился на девушке, которая, как мне казалось, будет ценить дом, семью…
— Ах, вот как! — Полина отступила на шаг, картинно всплеснув руками, хотя в её жесте не было ни капли театральности, только ледяной сарказм. — Оказывается, ты женился не на мне, Полина, а на каком-то своём выдуманном образе «идеальной жены»? На той, которая должна была покорно сложить свои мечты и амбиции к твоим ногам, как ненужный хлам?
А ты не забыл, что перед тем, как мы поженились, я тебе рассказала о своих планах? О том, что карьера для меня важна, что я хочу развиваться, достигать чего-то большего, чем просто быть чьей-то тенью? Ты тогда кивал, улыбался, говорил, что гордишься мной, что будешь поддерживать! Или это была очередная твоя ложь, чтобы затащить меня в ЗАГС?
Слова её били наотмашь, безжалостно вскрывая его истинные мотивы, его эгоизм, который он так долго и тщательно маскировал под заботу о «семейном очаге». Георгий поморщился, как от зубной боли.
— Ну, тогда я… я, может, не до конца понимал всего масштаба, — промямлил он, отводя взгляд. — Я думал, это так… увлечение, которое со временем пройдёт. Что когда появится семья, дети… ты остепенишься. Станешь… другой.
— Другой? — переспросила Полина, и в её голосе зазвучала откровенная угроза. — Какой другой, Жора? Удобной? Покладистой? Той, которая будет молча сносить твои упрёки и твоё вечное недовольство? Той, которая откажется от себя ради твоего комфорта?
Ты серьёзно думал, что я на это способна? Что ты имеешь право этого от меня требовать? Да ты просто… ты просто испугался, что я стану успешнее тебя! Что я смогу добиться большего! Вот и всё твоё «желание нормальной семьи»!
Она говорила громко, чеканя каждое слово, и её обвинения, казалось, заполняли всю квартиру, вытесняя из неё остатки тепла и уюта. Георгий сжался, его лицо пошло пятнами. Он хотел что-то возразить, крикнуть в ответ, но слова застревали в горле. Он понимал, что в её словах была горькая, неприглядная правда, которую он сам от себя так старательно скрывал.
— Я просто хочу, чтобы у меня была нормальная жена! — наконец вырвалось у него с отчаянием. — Как у всех! Которая дома сидит, детей воспитывает, мужа с работы ждёт! А не носится по каким-то корпоративам до полуночи! У всех жены как жены, а у меня…
Он не договорил, осёкся, поняв, что сказал что-то непоправимое. Но было уже поздно. Эти слова, «нормальная жена, как у всех», стали той последней каплей, которая переполнила чашу терпения Полины. Её лицо исказилось, глаза опасно сузились. Буря, так долго копившаяся внутри, готова была вырваться наружу.
— Нормальная жена, как у всех… — Полина повторила его слова, и в её голосе заскрежетал металл. Она сделала глубокий, прерывистый вдох, словно набирая воздуха перед прыжком в ледяную воду. Её лицо, до этого выражавшее смесь гнева и обиды, стало жёстким, почти чужим.
Уголки губ презрительно изогнулись. — Так вот оно что, Жора. Вот чего ты на самом деле хочешь. Не «уюта» и не «тепла». Тебе нужна безликая функция, приложение к твоей «нормальной» жизни. Обезличенная самка, которая будет обслуживать твои потребности и не отсвечивать.
Она медленно прошлась по комнате, её шаги были тяжёлыми, словно она несла на себе невидимый груз всех невысказанных обид и разочарований, накопившихся за годы их совместной жизни. Георгий следил за ней, его первоначальная растерянность сменялась глухим раздражением. Он чувствовал, что теряет контроль над ситуацией, что Полина перехватывает инициативу, и это бесило его ещё больше.
— Я не говорил «обезличенная самка», не передергивай! — рявкнул он, пытаясь вернуть себе уверенность. — Я говорил о нормальных человеческих отношениях! О том, что в семье должна быть гармония, а не постоянная борьба за лидерство! Ты же превратила нашу жизнь в соревнование!
Полина резко остановилась напротив него, её взгляд впился в его лицо, словно сканер, считывающий каждую его мысль, каждую затаённую претензию.
— Гармония, говоришь? — она усмехнулась, но усмешка эта была страшнее любой гримасы ярости. — А какая может быть гармония, когда один из супругов считает другого… неполноценным? Недостаточно «нормальным» для себя?
— Да что ты такое нес…
— Раз я такая плохая и никчёмная, чего же ты на мне женился? Тебе же твоя мамаша до сих пор невест подбирает! Так иди к ним, хоть ко всем сразу!
Последние слова она выкрикнула ему в лицо, и каждое из них, казалось, ударило его наотмашь. Георгий отшатнулся, его лицо мгновенно покрылось бледностью, на скулах заходили желваки. Он смотрел на Полину так, словно она внезапно превратилась в чудовище, изрыгающее яд.
— Что… что ты несёшь? Каких невест? Мама? Ты… ты с ума сошла? — его голос дрогнул, но не от страха, а от шока и внезапного, острого укола паники. Он не ожидал такого удара.
Полина рассмеялась. Это был сухой, лишённый всякого веселья смех, от которого у Георгия по спине пробежал холодок.
— С ума сошла? О, нет, Жорочка, я как раз в полном и абсолютном разуме. В отличие от некоторых. А насчёт твоей драгоценной маменьки… — она сделала паузу, наслаждаясь его растерянностью, его страхом перед разоблачением. — Так она сама мне всё и поведала.
В порыве, так сказать, материнской откровенности. Видимо, решила, что я недостаточно «прониклась» твоим недовольством и нужно добавить немного… конкретики.
Она подошла к окну, повернулась к нему спиной, глядя на равнодушные огни ночного города. Но даже её спина излучала сейчас напряжение и холодную ярость.
— Представляешь, она мне так, между делом, после очередного своего «дружеского» визита, когда ты был на своей рыбалке, и рассказала. Мол, не переживай, деточка, если у вас с Жоржиком не сложится. Мальчик он у меня видный, хороший. И есть у меня на примете пара-тройка замечательных девочек. Спокойных, домашних. Одна – дочка её лучшей подруги, «золото, а не ребёнок, и готовит божественно».
Другая – племянница какого-то там её дальнего родственника, «скромница, красавица, и о карьере даже не помышляет». Все как на подбор – «нормальные». Не то что некоторые… — она обернулась, и её глаза сверкнули. — Она ведь тогда прямо сказала, что ты «ошибся с выбором». Что я – твоя ошибка.
А она, как заботливая мамочка, уже и пути отступления тебе подготовила, и запасные аэродромы. Чтобы ты, бедняжка, не остался один, если вдруг решишь избавиться от «никчёмной» жены.
Георгий стоял как громом поражённый. Он не мог вымолвить ни слова. Его лицо было то белым, как полотно, то наливалось багровой краской. Он открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба. То, что Полина знала об этом, было для него полной неожиданностью, настоящим ударом под дых.
Он всегда считал свою мать образцом такта и благоразумия, пусть и несколько навязчивой в своей заботе. Но чтобы она… так откровенно…
— Так что, дорогой мой, — продолжила Полина, её голос звучал ровно, но в этой ровности чувствовалась сталь, — если тебе так нужна эта «нормальная» жизнь с «нормальной» женой, которая будет смотреть тебе в рот и стирать твои носки, не обременяя тебя своими «карьерными амбициями», то вот тебе зелёный свет. Иди. Иди к маменькиным кандидаткам.
Выбирай любую. Или сразу всех, если сможешь. Может, хоть одна из них окажется достаточно «домашней» и «никчёмной» для твоего высокого стандарта. А я… я, видимо, для тебя слишком «ненормальная». Слишком «карьеристка». Слишком… живая.
Её слова были пропитаны такой горькой иронией, таким презрением, что Георгию захотелось провалиться сквозь землю. Он чувствовал себя пойманным, разоблачённым, униженным. И самое страшное – он понимал, что Полина права. Права в своей оценке его желаний, его страхов, его слабости. И эта правота делала его ещё более разъярённым.
— Ты… Ты!.. — Георгий задохнулся от ярости. Слова Полины, её спокойная, почти насмешливая манера, с которой она разоблачила его тайные мысли и вмешательство его матери, ударили по самому больному.
Это было хуже, чем просто скандал, это было публичное (пусть и только перед ней) снятие всех масок, демонстрация его слабости, его зависимости от материнского мнения, его мужской несостоятельности в её глазах.
Он почувствовал, как краска стыда и бешенства заливает его лицо, как сжимаются кулаки сами собой. Все его тщательно выстроенные аргументы о «нормальной семье» рассыпались в прах, обнажив неприглядную суть – страх перед её успехом и желание видеть рядом удобную жену, а не равную партнёршу.
Он больше не искал слов. Логика отступила, уступив место первобытной, слепой ярости, желанию заставить её замолчать, стереть с её лица это выражение холодного превосходства. В его мозгу стучала одна мысль: «Как она смеет? Как она смеет так говорить со мной? Разоблачать меня? Унижать?»
В этот момент она казалась ему не женой, не близким человеком, а врагом, которого нужно было немедленно сокрушить.
Рывком он сократил расстояние между ними. Его руки взлетели и мёртвой хваткой вцепились в её плечи. Он не бил, но его пальцы сжались с такой силой, что Полина почувствовала острую боль. Он начал трясти её, грубо, отрывисто, словно пытаясь вытрясти из неё эту ядовитую уверенность, это презрение, которое читалось в её глазах.
— Заткнись! Слышишь, заткнись! — вырвался у него сдавленный, хриплый вопль. Его лицо исказилось, приблизилось к её лицу, глаза горели неконтролируемым огнём. Он видел только её – спокойную, сильную, непокорённую – и это бесило его до исступления. Он хотел сломать её, заставить её бояться, плакать, просить прощения.
Но Полина не заплакала. На мгновение её лицо застыло от шока и боли, но страха в нём не было. Был лишь холодный, кристально чистый гнев и… отвращение. Она резко дёрнулась, собрав все силы, и вырвалась из его захвата. Её блузка на плече оказалась порванной, но она, казалось, даже не заметила этого.
Отступив на пару шагов, она выпрямилась, потёрла ушибленные плечи, и её взгляд стал твёрдым, как сталь. Никакой дрожи в голосе, никакого намёка на слабость.
— Ещё раз, — произнесла она тихо, но каждое слово прозвучало в оглушительной тишине комнаты, как удар хлыста. — Ещё раз ты посмеешь меня тронуть, Георгий, поднять на меня руку или применить силу вот так… и ты об этом пожалеешь. Очень сильно пожалеешь.
Это не было угрозой в привычном понимании. В её голосе не было истерики или обещания мести. Это была констатация факта. Холодная, безжалостная констатация того, что черта перейдена. Что он только что собственными руками уничтожил последнее, что ещё могло их связывать. Она смотрела на него не как на мужа, а как на чужого, опасного человека, от которого нужно держаться подальше.
Георгий замер, его руки бессильно повисли вдоль тела. Ярость схлынула так же внезапно, как и нахлынула, оставив после себя опустошение и липкий, холодный пот на лбу.
Он смотрел на порванную блузку на её плече, на красные следы от своих пальцев, на её лицо – непроницаемое, отчуждённое, – и вдруг с ужасающей ясностью осознал, что он наделал. Он пересёк ту границу, за которой не было возврата. Он сам, своими руками, растоптал всё.
В комнате повисло молчание. Но это было не то «тяжёлое» молчание из дешёвых романов. Это была пустота. Звенящая, холодная пустота на месте того, что ещё час назад было их общей жизнью, их домом, их семьёй. Никаких слов больше не требовалось. Никаких объяснений, обвинений или оправданий. Всё было сказано, всё было сделано.
Они стояли в одной комнате, но между ними пролегла бездна, которую уже ничем нельзя было заполнить. Он видел перед собой чужую женщину, которая смотрела на него с ледяным презрением. Она видела перед собой мужчину, который оказался не просто слабым и завистливым, но и способным на физическую агрессию. Конец. Окончательный и бесповоротный. Без всякой надежды на примирение…
