С некоторыми актёрами происходит странная, почти неприличная для нашей культуры вещь: десятки ролей, годы работы, театр, гастроли, съёмки, а память народа цепляется за одного-единственного героя — и держит мёртвой хваткой.
Так случилось с Владимиром Трещаловым. Человек, который мечтал о серьёзных работах, сложных характерах, драматических подвигах, навсегда остался для страны Сидором Лютым — бандитом, чьи жёсткие глаза и лихая посадка в седле приклеились к нему, будто вторая кожа.
Ему было всего 61, когда сердце остановилось окончательно — четвёртый инфаркт. Возраст сегодня смешной, почти юношеский. Но его сердце жило совсем другой жизнью: ночные загулы, долги, гастрольные авантюры, бесконечные попытки жить быстро — так быстро, словно он боялся, что его когда-нибудь догонят.
Он казался человеком из породы тех, о ком говорят: «сломать невозможно». Высокий, красивый, резкий — с той редкой мужественностью, которую не сыграешь. Её либо носишь внутри, либо нет. Многие считают, что именно поэтому образ Сидора Лютого попал зрителю в сердце без сопротивления: он не играл. Он просто жил в кадре — именно таким, какой был.
На съёмочной площадке «Неуловимых мстителей» он не щадил себя. Прыжки с крыш в седло, бешеные скачки, рискованные трюки без дублёров. Одна из сцен едва не закончилась трагедией: лошади, испуганные шумом, сорвались с места, дубль за дублем уходил в никуда, и только на пятой попытке всё рухнуло — буквально.
Трещалов плюхнулся на землю, а сверху приземлился юный Витя Косых. И всё, что услышали вокруг, — его хохот и бодрое «иго-го!», когда он, закинув мальчишку на плечо, побежал по кругу, как цирковой артист. Веселье — почти на грани травмы, юмор — на грани боли. И где-то там, в этом странном сочетании, и был настоящий он.
Травма, конечно, осталась. Боль — тоже. Сухожилия он повредил серьёзно, до конца жизни ходил с палочкой, но неохотно показывал слабость. Слишком много людей привыкло видеть в нём беспощадного красавца, который держит удар, пьёт, танцует на грани дозволенного и выходит сухим из воды.
Компанией он обрастал соответствующей: Владимир Высоцкий, Игорь Пушкарёв — мужчины с той же породы риска. Гастроли у них превращались в приключенческий сериал: командировочные уходили в ноль в первый же вечер, а дальше начиналась импровизация. В одном из поездов Высоцкий предложил пройтись по вагонам с гитарой и шляпой, чтобы «подзаработать на ресторан», замаскировавшись приклеенными усами.
Но до подработки дело так и не дошло — первая же попавшаяся компания женщин усадила троицу в купе, накормила, напоила и отбила охоту к финансовым подвигам. Впрочем, подвиги романтические случались куда чаще — особенно когда в компании был красавец Трещалов. На него женщины действительно слетались, как на огонь.
И всё это — при живой жене, Майе Кохановой, певице, голос которой раздавался на каждом праздничном концерте в Колонном зале. Слухи доходили до неё регулярно, но она держалась. Может быть, от любви. Может быть, от надежды, что однажды он вернётся к семье не только ногами, но и сердцем.
Этого не случилось.
И однажды он объявил ей, что влюбился. Девушка — полька, студентка ГИТИСа по имени Ханна. Идея уехать к ней в Польшу в те времена звучала почти как поджог собственной биографии. Отец — бывший командир Кремлёвского полка — перекрыл сыну кислород. В СССР такое решение бросало тень на весь род, и Трещалов должен был это понимать. Но вёл себя так, словно за ним никого нет.
Он снова оказался один. Но ненадолго.
Судьба подкинула ему Нину — сотрудницу химчистки, женщину простую, живую, с маленьким сыном, которого Трещалов по-настоящему полюбил. Он носил игрушки, покупал сладости, придумывал игры. И вдруг — исчез. Просто ушёл в театр. А родителям отправил телеграмму: «Уехал в Краснодар». И больше ничего.
В Краснодар он уехал без плана, без денег, без трезвой оценки реальности — словно хотел сменить кожу, забыть все прежние долги и промахи. Несколько месяцев жил на самотёке, в тепле южного воздуха, пока не понял: столица всё равно затянет обратно. Москва — как магнит, и Трещалов, при всей своей любовной географии, принадлежал ей больше, чем кому-либо.
Вернувшись, он снова стал искать работу. В кино его не ждали: конфликт с замдиректора «Мосфильма» по актёрскому составу закрыл перед ним двери. Ни статность, ни прежняя популярность — ничего не помогло. Он нарушил правила системы, а система таких ошибок не прощала.
Путь привёл его в Областной театр оперетты. Не самое престижное место, да и жанр был ему далёк. Но именно там он встретил Людмилу — женщину, с которой проживёт долгий и самый спокойный отрезок своей жизни.
Их союз был лишён прежнего драматизма: без скандалов, без ночных исчезновений, без ухмылки «потом разберёмся». Это было почти семейное затишье — редкость для человека, который жил, будто всё время бежал от соблазна остановиться.
Но денег в театре было мало, съёмки у «Узбекфильма» и «Ленфильма» приносили лишь крошечные гонорары. Когда родилась дочь Александра, он впервые испугался — не за себя, за неё. Он хотел, чтобы ребёнок жил лучше, чем отец, и понял: одними ролями этого не добиться.
Так Владимир Трещалов сел за руль троллейбуса. Москва любила такие сюжеты: известный киношный бандит возит пассажиров по будням, а люди, входя, моргают, будто не верят своим глазам. Некоторые пассажиры действительно спрашивали: «Вы это… снимаетесь? Это скрытая камера?»
Другие просили автограф прямо на билете. Он улыбался и подписывал — без тени раздражения. Наверное, это был единственный период в его жизни, когда его узнавали не по шумным историям, а просто по человеческому интересу.
С 1977 года судьба будто вспомнила о нём. Снова пошли приглашения в кино, его восстановили на «Мосфильме», появилась стабильность. И дочь — главное его сокровище — путешествовала с ним почти на все гастроли.
Женщины, алкоголь, бесконечные тройки с друзьями — всё это осталось в прошлом. Компания давно распалась, Высоцкого не стало, а годы перестали быть беззаботными. В зрелости в нём неожиданно проснулась другая страсть — ювелирное дело. Он делал украшения на заказ: тонкие, точные, с вниманием к каждой мелочи. Та же устремлённость, что была в трюках, теперь проявлялась в филигранной работе руками.
Он прожил с Людмилой до тех пор, пока не увидел, как взрослеет дочь, как она выходит замуж, как рождается внучка Даша. Можно было бы остановиться именно здесь — наконец замедлить шаг, позволить себе ту самую простую семейную жизнь, от которой он все годы убегал. Но он снова сорвался с места. Словно внутри него снова зашевелилось что-то опасное и неспокойное.
На этот раз — Ставрополь. Театр, куда он пришёл устраиваться, и встреча, которая решила всё: Алла. Женщина из секретариата, которая помогла ему войти в труппу. Он влюбился так стремительно, будто ему снова было двадцать. И как всегда — начал жить широко.
Квартира на съём, помощь её сыну, огромная взятка за поступление в Московский университет МВД. Он знал, что деньги уходят без возврата, понимал, что берёт в долг, чтобы закрыть другие долги, но не мог остановиться. Ему хотелось казаться для Аллы человеком, который всё может.
А жизнь уже шла 90-ми — хрупкими, нервными. Театрам месяцами не платили зарплату. Цены росли. Долги Трещалова — тоже. Он из тех мужчин, кто переживает молча, без жалоб, но переживает так глубоко, что организм сдаётся первым.
Инфаркт. Один. Второй. Третий. Сердце, которое долгие годы держало его стремительность, начало сдавать позиции.
Последняя роль — крошечный эпизод в «Транзите для дьявола». Фильм вышел уже после его смерти. В декабре 1998 года, после четвёртого инфаркта, его не стало. Тихо, без лишнего шума, как будто он сам вышел из кадра.
История Трещалова — будто черновик, который никто так и не переписал начисто. Он был человеком без тормозов: любил до беспамятства, уходил без оглядки, брал в долг с верой, что расплатится завтра, а потом жил так, будто завтра отменили. Всё в нём было на максимуме — риск, страсть, слабости, талант. Даже путь в кино: одна роль, всего одна, но такая меткая, что её хватило на три десятилетия народной памяти.
Он умел оставлять след — не всегда правильный, но всегда настоящий. Люди такого склада редко проживают спокойную жизнь. Им тесно, им надо рушить стену, чтобы пройти, даже если рядом дверь. В нём было что-то от бродячего огня: ярко горит, свободно ходит от человека к человеку, пока однажды не погаснет.
Но за образами и хохотом, за прыжками с крыш, женскими историями и гастрольными выходками пряталась другая деталь, которую редко замечали: забота.
Он не бросал детей женщин, которые были рядом. Он искренне старался помочь сыну Аллы, даже когда понимал, что это выйдет ему слишком дорого. Он возил дочь на съёмки не из удобства, а потому что хотел видеть её рядом. Ему хотелось быть хорошим человеком — пусть не всегда получалось.
И, может быть, именно это делает его фигуру такой живой. Не роль в кино. Не знаменитая ухмылка Сидора Лютого. А человеческая неуклюжесть: умение любить, ошибаться, начинать заново и снова ошибаться. Он жил без расчёта и без страховки — в эпоху, когда большинство старались держаться тихо.
В его биографии нет идеальных линий, зато много тех движений, которые узнаваемы каждому: порыв, падение, новый старт. Иногда кажется, что он скорее герой романа, чем актёр из реальной жизни. И, возможно, именно поэтому его образ до сих пор притягивает — за этой невыдержанной смелостью, за отсутствием правильных тормозов, за неукрощённым желанием быть живым, а не примерным.
Финальный штрих — маленький эпизод. В троллейбусе, полном усталых людей, вдруг слышится чей-то робкий голос: «Вы… вы ведь тот самый?» И он, уже подзабытый кино, уже простой водитель, который устал от смены, разворачивается и улыбается — легко, щедро, словно отдаёт часть старой славы обратно людям. Он не боялся быть собой — ни на экране, ни за пультом троллейбуса, ни в театре провинциального города.
Ушёл он рано, непростительно рано. Но остался образ — не гладкий, не выверенный, зато честный. Так живут люди, чья биография написана не карьерой, а темпераментом.
А как вы считаете, что в этой истории сильнее говорит о человеке — его роли или его поступки?
